Крис Клив - Однажды на берегу океана
Представьте, как я утомилась бы, рассказывая мою историю этим девушкам. Вот именно поэтому нам, африканцам, никто ничего не рассказывает. Не потому, что кто-то хочет нарочно держать мой континент в невежестве. А потому, что ни у кого нет времени на то, чтобы сесть и объяснить, что такое Первый Мир, с самого начала, с азов. А может быть, вы и хотели бы это сделать, да не можете. Ваша культура стала сложной как компьютер, как лекарство, которое вы принимаете от головной боли. Пользоваться им вы можете, но не можете объяснить, как оно действует. Тем более — девушкам, которые привыкли складывать дрова у стены дома.
Если я случайно обмолвлюсь о том, что дом Сары стоял неподалеку от огромного парка, где бродили совсем ручные олени, вы не вскочите на ноги, не начнете кричать: «Господи! Принесите мне ружье, и я пойду и поохочусь на одного из этих глупых зверей!» Нет, вы не станете вскакивать. Вы просто задумчиво потрете подбородок и подумаете: «Гм-м… Наверное, это Ричмонд-парк на окраине Лондона».
Это история для просвещенных людей — таких, как вы.
Мне не придется описывать вам вкус чая, который приготовила для меня Сара, когда пришла в гостиную утром. В моей деревне мы никогда не пробовали чая, хотя чайные кусты растут на востоке нашей страны, где земля поднимается к облакам, а воздух такой влажный, что на деревьях вырастают густые моховые бороды. Там, на востоке, чайные плантации тянутся вверх по зеленым склонам и исчезают в тумане. И чай, который там выращивают, тоже исчезает. Я думаю, он весь идет на экспорт. Я никогда не пробовала чая, пока меня вместе с ним не экспортировали. Я спряталась между коричневыми бумажными мешками в грузовом отсеке корабля. Через два дня я так ослабела, что больше не могла прятаться и вышла из своего укрытия. Капитан корабля запер меня в своей каюте. Он сказал, что будет небезопасно отпускать меня к команде. Поэтому три недели и пять тысяч миль я смотрела на океан через маленькое круглое стеклянное окошко и читала книжку, которую мне дал капитан. Книжка называлась «Большие надежды»[32]. В ней было написано про мальчика, которого все называли Пип, но я так и не узнала, чем там все закончилось, потому что корабль прибыл в Соединенное Королевство и капитан передал меня иммиграционным властям.
Три недели и пять тысяч миль на чайном корабле — может быть, если бы вы меня поскребли, вы обнаружили бы, что моя кожа все еще пахнет чаем. Когда меня поместили в центр временного содержания иммигрантов, мне дали коричневое одеяло и белую пластиковую чашку с чаем. И когда я его попробовала, мне хотелось только одного — вернуться на корабль и уплыть домой, в мою страну. Чай — это вкус моей страны. Он горьковатый и теплый, крепкий и полный ярких воспоминаний. У него вкус желания. У него вкус расстояния между тем, где ты находишься, и тем, откуда пришел. А еще он исчезает — его вкус исчезает с вашего языка в то время, когда ваши губы еще не успели остыть. Он пропадает, будто чайные плантации в тумане. Я слышала, что в вашей стране чая выпивают больше, чем в любой другой стране. Как вам, наверное, из-за этого грустно. Как детям, тоскующим, когда с ними рядом нет матери. Мне очень жаль.
В общем, мы пили чай в кухне у Сары. Чарли еще спал в своей комнате на втором этаже. Сара накрыла мою руку своей рукой.
— Нам нужно поговорить о том, что случилось, — сказала она. — Ты готова об этом говорить? О том, что произошло после того, как те люди увели тебя с сестрой дальше по берегу?
Я ответила не сразу. Я сидела за столом, обводя глазами кухню, разглядывая все новые для меня и чудесные вещи. К примеру, в кухне у Сары стоял холодильник — огромный серебристый ящик, в который встроена машина для изготовления льда. Спереди машину для изготовления льда покрывало прозрачное стекло, и можно было видеть, что происходит внутри. Машина изготавливала маленький кубик льда. Он был почти готов. Вы будете смеяться надо мной, глупой деревенской девчонкой, из-за того, что я с таким восторгом смотрела на кубик льда. Вы будете смеяться, но я впервые видела, как вода становится твердой. Это было красиво — потому что если это было возможно, то, вероятно, такое можно было сделать со всем остальным, что убегает и исчезает в песке или тумане. Все снова можно было бы сделать прочным. Даже то время, когда я играла с Нкирукой, сидя на сухой красной земле под качелями. В то время я верила, что в вашей стране такое возможно. Я понимала, что меня ждут открытия потрясающих чудес. Мне нужно только найти самую середину, источник всех этих чудес.
За холодным стеклом кубик льда подрагивал на маленькой металлической подставке. Он сверкал, словно человеческая душа. Сара смотрела на меня. Глаза ее блестели.
— Пчелка, — сказала она, — мне действительно об этом нужно узнать. Ты готова об этом поговорить?
Кубик льда приготовился. ДЗЫНЬ! Он упал на поднос. Сара моргнула. Машина начала готовить новый ледяной кубик.
— Сара, — сказала я, — вам не нужно знать о том, что произошло. Вы в этом не были виноваты.
Сара сжала мои руки.
— Пожалуйста, Пчелка, — сказала она. — Мне нужно знать.
Я вздохнула. Я рассердилась. Я не хотела говорить об этом, но если эта женщина собралась заставить меня это сделать… Что ж, я решила сделать это быстро и не щадить ее.
— Хорошо, Сара, — кивнула я. — После того как вы ушли, те мужчины повели нас по берегу. Мы шли не очень долго. Может быть, час. Мы подошли к лодке, лежавшей на песке. Она была перевернута. Некоторые доски были поломаны. Похоже, лодку разбило штормом и выбросило на берег. Лодка побелела от солнца. Краска потрескалась и облупилась. Даже морские желуди с нее осыпались. Охотники затолкали меня под эту лодку и велели лежать тихо и слушать. Сказали, что отпустят меня, когда все будет кончено. Под лодкой было темно, там ползали крабы. Мужчины изнасиловали мою сестру. Ее прижали к борту лодки и изнасиловали. Я слышала, как она стонет. Мне все было слышно. Звуки были приглушенные. Я слышала, как моя сестра хрипит, словно ее душат. Я слышала, как ее тело бьется о борт лодки. Это продолжалось очень долго. Началась самая жаркая часть дня, но под лодкой было темно и прохладно. Сначала моя сестра выкрикивала стихи из Священного Писания, но потом разум начал покидать ее, и тогда она начала выкрикивать фразы из песен, которые мы пели в детстве. А в конце были только крики. Сначала — крики боли, а потом — словно кричал новорожденный младенец. В них не было горя. Крики стали одинаковыми, будто их издавала машина.
Я подняла голову и увидела, что Сара смотрит на меня. Лицо у нее было белое, а глаза красные, и она закрыла рот руками. Она вся дрожала, и я тоже дрожала, потому что раньше я никому про это не рассказывала.
— Я не могла видеть, что они делают с моей сестрой. Доски были сломаны на другом борту лодки. Оттуда я могла подсматривать. И я увидела убийцу — того, с раной на шее. Он ушел далеко от своих людей. Он ходил по берегу, у самой воды. Он курил сигареты из пачки, которую вытащил из кармана убитого им охранника. Он смотрел на океан. Он словно бы ждал, что кто-то приплывет. Иногда он поднимал руку и прикасался к ране на шее. Плечи его были опущены. На них как будто бы лежала тяжкая ноша.
Сара дрожала так сильно, что кухонный столик начал подрагивать. Она плакала.
— Твоя сестра, — произнесла она сквозь слезы. — Твоя сестра, такая красавица, о мой Бог, Иисусе, я…
Мне не хотелось делать Саре еще больнее. Мне не хотелось рассказывать ей о том, что произошло, но теперь я должна была это сделать. Я не могла перестать говорить, потому что, если уж я начала свою историю, ее следовало закончить. Мы не вправе выбирать, когда начать, а когда остановиться. Наши истории рассказывают о нас.
— Ближе к концу я слышала, как Нкирука молит о смерти. Я слышала смех охотников. А потом я слышала, как одна за другой ломаются кости моей сестры. Вот как она умерла. Да, она была красавицей, вы правы. В моей деревне говорили, что с такой девушкой мужчина может забыть обо всех своих горестях. Но порой получается не так, как говорят. Когда те мужчины и собаки покончили с моей сестрой, они выбросили в море только те ее части, которые нельзя было съесть.
Сара перестала плакать и дрожать. Она сидела неподвижно и так крепко держала чайную чашку, словно ее могло сдуть ветром.
— А ты, — прошептала она. — Что случилось с тобой?
Я кивнула:
— После полудня стало очень жарко, даже под лодкой. С моря подул ветер. Он швырял песок в борта лодки, и песок, ударяясь о доски, шипел. Через щели в бортах я смотрела, что делается на берегу. Над полосой прибоя на ветру парили чайки. Иногда они падали в море и взлетали, держа в клюве серебристую рыбу. Я не отрывала глаз от этих чаек, так как ожидала, что теперь со мной случится то же, что случилось с моей сестрой, и мне хотелось думать только о чем-то красивом. Но те мужчины не пришли за мной. Покончив с моей сестрой, охотники и собаки ушли в джунгли спать. А главарь не вернулся к своим людям. Он стоял по колено в воде и пошатывался от порывов ветра. А потом стало так жарко, что чайки перестали охотиться за рыбой. Они просто качались на волнах, опустив голову. А потом главарь шагнул в волны. Когда вода дошла ему до груди, он поплыл. Он плыл в глубину, все дальше и дальше от берега. Чайки взлетели, пропустили его и снова опустились на воду. Им хотелось спать. А тот человек, он плыл и плыл, и вскоре я потеряла его из виду. Он исчез, и осталась только линия между морем и небом, а потом стало так жарко, что даже эта линия исчезла. Вот тогда я выбралась из-под лодки, потому что знала, что охотники спят. Я огляделась по сторонам. На берегу не было никого, и нигде не было тени. Стоял такой зной, что я боялась умереть от жары. Я вошла в воду, намочила одежду и побежала в сторону гостиницы. Я бежала по мелководью, чтобы не оставлять следов. Я добежала до того места, где главарь убил охранника. Чайки клевали его труп и дрались между собой. Когда я подошла ближе, они взлетели. Я не смогла смотреть на лицо охранника. По его штанам ползали маленькие крабы. На песке валялся бумажник, и я его подняла. Это был бумажник Эндрю, Сара. Простите меня. Я заглянула в бумажник. Там было много пластиковых карточек. На одной из них было написано «ВОДИТЕЛЬСКОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ», там была еще фотография вашего мужа. И адрес. Я взяла эту карточку. А еще там была визитная карточка с номером телефона, ее я тоже взяла. Ветер выхватил ее у меня из рук и понес в море, но я смогла ее поймать. Затем я спряталась в джунглях, но держалась недалеко, чтобы был виден берег. Потом стало прохладнее, и со стороны гостиницы приехал грузовик. Покрытый брезентом военный грузовик. Из кузова выпрыгнули солдаты; они подошли к мертвому телу охранника и остановились. Потом стали осторожно двигать его носками ботинок. В кабине грузовика работало радио. Передавали песню «One» группы U2. Эту песню я знала. Она всегда звучала у нас дома. Потому что как-то раз приехали люди из города и всем раздали радиобудильники, по одному каждой семье в деревне. Мы должны были настроить радио на волну Би-би-си и слушать новости, но моя сестра Нкирука настроила наше радио на волну музыкальной станции Порт-Харкорт. Бывало, я с ней воевала из-за маленького будильника-радиоприемника, потому что мне нравилось слушать новости и репортажи. Теперь, прячась в джунглях, я так жалела о том, что дралась с сестрой из-за радио. Нкирука любила музыку, и теперь я понимала, что она была права, потому что жизнь ужасно коротка, а под выпуски новостей не потанцуешь. И тогда я наконец расплакалась. Я не плакала, когда убивали мою сестру, а заплакала, когда услышала музыку, доносившуюся из кабины военного грузовика, потому что я подумала: «Это любимая песня моей сестры, а она ее больше никогда не услышит». Вы думаете, я сошла с ума, Сара?
