Дон Делилло - Космополис
Дверь туалета открылась, вышел мужчина. Эрик снова выстрелил — безразлично, его отвлекла наружность человека. Босиком, в джинсах и футболке, голова и плечи в банном полотенце — оно наброшено на манер талита.
— Что вы здесь делаете?
— Вопрос не в этом. На вопрос, — сказал Эрик, — отвечать вам. Зачем вы хотите меня убить?
— Нет, и не в этом вопрос. Он для вопроса слишком легкий. Я хочу вас убить, чтобы посчитаться за кое-что в своей жизни. Видите, как просто?
Он подошел к столу и взял оружие. После чего сел на тахту, сгорбившись, подался вперед, чуть весь не потерялся под своим банным покровом.
— Вы не склонны к размышлениям. Я сознательно живу в голове, — сказал он. — Дайте сигарету.
— Дайте выпить.
— Вы меня узнаете?
Он был щупл и небрит, с таким внушительным оружием в руках смотрелся нелепо. Пистолет затмевал его, несмотря на драму полотенца на голове.
— Я вас не очень вижу.
— Сядьте. Поговорим.
Эрику не хотелось садиться на велотренажер. Конфронтация тогда выродится в фарс. Он увидел литой пластмассовый стул, конторский, и перенес к кофейному столику.
— Да, я бы не прочь. Сесть и поговорить, — сказал он. — У меня был долгий день. Вещи, люди. Пора сделать философскую паузу. Поразмышлять, да.
Мужчина выстрелил в потолок. Его напугало. Не Эрика; второго, объект.
— Вы не знакомы с этим оружием. Я из него стрелял. Это серьезное оружие. А вот это. — Он помахал револьвером. — Думаю устроить тир у себя в квартире.
— Почему не в конторе? Ставить к стенке и расстреливать.
— Вам же известна контора. Правильно? Вы бывали в конторе.
— Скажите мне, кто я, по-вашему.
От самого кошмара этой его нужды, от его раболепного ожидания стало ясно — следующее слово Эрика или слово за ним могут стать для него последними. Они смотрели друг на друга поверх столика. Ему почти не пришло в голову, что можно выстрелить первым. Не то чтобы он помнил, остался ли в барабане хоть один патрон.
Он сказал:
— Не знаю. А вы кто?
Мужчина снял полотенце с головы. Для Эрика это ничего не значило. Открылся высокий лоб. Он увидел разреженные волосы, висят немытыми ленточками, тонкие и вялые.
— Может, имя бы сообщили.
— Вы не знаете моего имени.
— Имена я знаю больше лиц. Скажите имя.
— Бенно Левин.
— Липовое.
Мужчину это огорошило.
— Липовое. Фальшивка.
Он смешался и смутился.
— Фальшивка. Ненастоящее. Но мне кажется, я вас сейчас узнаю? Вы стояли у банкомата на улице где-то в районе полудня.
— Вы меня видели.
— Смутно знакомы. Не знаю, почему. Может, вы у меня когда-то работали. Ненавидите меня. Хотите меня убить. Прекрасно.
— Все в наших жизнях, вашей и моей, привело нас к этому мгновению.
— Прекрасно. Я бы сейчас не отказался от большого холодного пива.
Хотя объект был облезл, тощ, весь в пепле отчаяния, глаза его загорелись. От мысли, что Эрик его узнал, ему добавилось храбрости. Не столько узнал, сколько просто видел. Видел и протянул ниточку, слабенькую, через уличную толпу. В общем отчаянии этого человека она едва не потерялась — эта внимательность, не хищная, не смертоносная.
— Сколько вам лет? Мне интересно.
— Думаете, таких, как я, не бывает?
— Сколько?
— Мы бываем. Сорок один.
— Простое число.
— Но неинтересное. Или мне уже исполнилось сорок два, что вероятно, поскольку я не слежу, поскольку чего ради?
По коридорам дул ветер. Похоже, объект замерз, поэтому снова накрыл голову полотенцем, концы спустились на плечи.
— Стал я для себя задачей. Так говорил Блаженный Августин. И в этом недуг мой.[32]
— Для начала. Важно это про себя понимать, — сказал Эрик.
— Я не про себя. Про вас. Вся ваша сознательная жизнь противоречит себе. Потому вы и готовите собственный крах. Зачем вы здесь? Вот первое, что я вам сказал, когда вышел из туалета.
— Туалет я заметил. В числе первых. А отходы куда?
— Под кабинкой дыра. Я пробил дыру в полу. После чего разместил туалет так, чтобы одна дыра совпадала с другой.
— Дыры интересные. Про дыры книги пишут.
— Про говно их тоже пишут. Но мы хотим знать, зачем вам по собственной воле входить в дом, где есть тот, кто хочет вас убить.
— Ладно. Скажите мне. Зачем я здесь?
— Это вы мне должны сказать. Какая-то неожиданная поломка. Удар по вашему самоуважению.
Эрик задумался. Голова мужчины за столиком опустилась, оружие он держал между колен, стискивал обеими руками. Поза терпения и задумчивости.
— Иена. Я не смог вычислить иену.
— Иена.
— Я не смог нанести ее на график.
— И потому все обрушили.
— Иена меня избегала. Такого никогда не бывало. Я смалодушничал.
— Это потому, что у вас мало души. Дайте сигарету.
— Я не курю сигареты.
— Гигантские амбиции. Презрение. Я могу все перечислить. Могу назвать аппетиты, людей. Кого-то обижать, кого-то игнорировать, кого-то преследовать. Самодостаточность. Никаких угрызений. Вот ваши таланты, — грустно сказал он, без иронии.
— Что еще?
— Кости зудят.
— Что?
— Скажите, что я неправ.
— Что?
— Предчувствие безвременной кончины.
— Еще что?
— Что еще. Тайные сомнения. Сомнения, которые вы и не признаете никогда.
— Вам кое-что известно.
— Я знаю, что вы курите сигары. Я знаю все, что когда-либо о вас было сказано или написано. Я знаю то, что читаю у вас на лице — много лет проведя в изучении.
— Вы на меня работали. Что делали?
— Анализ валют. Я работал с батом.
— Бат интересный.
— Я любил бат. Но ваша система настолько микротаймирована, что я не успевал. Не мог его найти. Настолько он бесконечно мал. Я стал ненавидеть свою работу — и вас, и все цифры у себя на экране, и каждую минуту своей жизни.
— В бате сто сатангов. Как вас зовут на самом деле?
— Вы вряд ли меня узнаете.
— Скажите имя.
Он откинулся на спинку и глянул в сторону. Выдать имя — это же, по сути, разгром, казалось ему, самый интимный провал характера и воли, однако он до того неотвратим, что сопротивляться нет смысла.
— Шитс. Ричард Шитс.
— Ничего мне не говорит.
Он произнес эти слова в лицо Ричарду Шитсу. Ничего мне не говорит. Ощутил в себе след былого затхлого наслаждения — отпустить замечание как бы между прочим, от него собеседник себя ощутит совсем никчемным. Настолько незапоминающаяся мелочь, а от нее такие возмущения.
— Скажите мне. Вы воображаете, будто я крал у вас идеи? Интеллектуальную собственность.
— Что человек воображает? Сто разного в минуту. Воображаю я что-то или нет, оно для меня реально. У меня синдромы из мест, где они реальны, например, малайзийские. То, что я воображаю, становится фактом. У них время и пространство фактов.
— Вы меня вынуждаете взывать к голосу разума. Мне это не нравится.
— Меня серьезно беспокоит, что мой половой орган утапливается в мое тело.
— Но он не утапливается.
— Тонет в моем животе.
— Но он не тонет.
— Тонет или не тонет, я знаю — тонет.
— Покажите.
— Мне вовсе не нужно смотреть. Есть народные верования. Есть эпидемии, они случаются. Люди тысячами, реально боятся и заболевают.
Он закрыл глаза и выстрелил в половицы между ног. Глаз не открывал, пока эхо выстрела не затихло на этаже.
— Ладно. Случаются такие люди, как вы. Я это понимаю. Я в это верю. Но не насилие. Не пистолет. Пистолет — это совсем неправильно. Вы не склонны к насилию. Насилие должно быть реально, основано на реальных мотивах, на тех силах мира, которые заставляют нас хотеть защищаться или принимать агрессивные меры. Преступление, которое вы желаете совершить, — дешевая имитация. Затхлая фантазия. Люди это делают, потому что так поступали другие. Еще один синдром, им заражаешься у других. У него нет своей истории.
— Это все история. — Он сказал: — Все это — история. Вы непристойно и оголтело богаты. Не рассказывайте мне о своей благотворительности.
— Я не занимаюсь благотворительностью.
— Я знаю.
— Вы не презираете богатых. Такого в вас нет.
— А что во мне есть?
— Смятение. Потому-то вы и нетрудоспособны.
— Почему?
— Потому что вам хочется кого-то убивать.
— Я не поэтому нетрудоспособен.
— Тогда почему?
— Потому что от меня воняет. Понюхайте меня.
— Понюхайте вы меня, — сказал Эрик.
Объект задумался.
— Даже когда вы самоуничтожитесь, вам будет хотеться еще большего провала — больше потерять, умереть больше других, вонять больше других. В древних племенах вождь, уничтожавший своей собственности больше, чем другие вожди, был могущественнее всех.
