Ник Хорнби - Hi-Fi
17
С Пенни все совсем просто. Нет, не в том смысле просто (было бы в том, мне не пришлось бы встречаться с ней и разговаривать про палки и про Криса Томсона, потому что тогда я бы сам первый кинул ей палку, а ему не о чем было бы горланить тем утром в классе); я имею в виду, связаться с ней не стоит мне никакого труда. Наши матери достаточно часто видятся, и не так давно моя мать дала мне ее номер и посоветовала позвонить, а мать Пенни сообщила ей мои координаты. Ни я, ни она звонить не стали, но телефончик я сохранил. Она удивляется, услышав меня – какое-то время молчит, соображая, что бы значило названное мной имя, затем, сообразив, смеется, – но неудовольствия, как мне кажется, не испытывает, и мы договариваемся сначала пойти в кино на китайский фильм – ей надо посмотреть его по работе, – а потом где-нибудь поужинать.
Фильм нормальный и даже лучше, чем я ожидал, – про девушку, которую выдают за мужика, и без того имеющего кучу жен, и кино получается про то, как этот мужик пытается ладить и с ней, и со своими прежними, и в конце там полный кошмар. Что естественно. Пенни делает записи специальной ручкой для кинокритиков – с фонариком на конце (хотя она и не кинокритик, а всего лишь журналист на радио Би-би-си), а зрители оглядываются на нее и тычут друг друга локтями, и я чувствую себя возле нее не вполне уютно. (Надо признать, пусть это и невежливо по отношению к даме, выглядит Пенни очень забавно, даже если забыть про ручку для кинокритиков: она всегда старалась одеваться практично, но то, что на ней сегодня – просторное платье в цветочек и бежевый плащ – воплощает собой практичность, доведенную до абсурда. «И что только этот симпатичный молодой человек в кожаной куртке делает рядом со старшей сестрой Вирджинии Боттомли?[65]» – думают зрители. Или могут подумать.)
Она ведет меня в итальянский ресторан, ее там узнают и демонстрируют нам вульгарные манипуляции со ступкой и пестиком для растирания перца, которые ей вроде бы кажутся смешными. Люди, серьезно относящиеся к своей работе, вообще часто смеются над дурацкими шутками – истомившись без юмора, они естественным образом проявляют склонность к преждевременному смехоизвержению. Но в целом она в порядке, с ней легко говорить о Крисе Томсоне и о палках. Так что я начинаю разговор без предварительных маневров.
Я стараюсь говорить беззаботно и если кого и попрекаю, то только самого себя (речь же идет обо мне, а не о ней с ним), но она вдруг приходит в смятение, ей противно: она откладывает нож и вилку и смотрит мимо меня; еще немножко, и заплачет.
– Подонок. Зачем ты мне все это говоришь?
– Извини. Я просто решил, ну, там, давнишние дела и все такое…
– По-моему, тебе они не кажутся столь уж давнишними.
В точку.
– Да, не кажутся. Но я подумал, может, это неправильно.
– И чего тебе вдруг приспичило рассказать мне все это?
Я пожимаю плечами:
– Не знаю… – А потом выясняется, что на самом-то деле знаю: я рассказываю про Лору с Иеном (но умалчиваю про Мэри, деньги, аборт и угарную Рози) и про Чарли, про которую рассказываю, быть может, больше, чем Пенни хотела бы слышать; пытаюсь объяснить, что я ощущаю себя бесповоротно обреченным на то, чтобы меня бросали, что Чарли захотела спать с Марко, а не со мной, и Лора захотела спать с Иеном, а не со мной, и даже Элисон Эшворт в те незапамятные времена захотела обниматься и целоваться с Кевином Баннистером, а не со мной (но я все же делюсь с ней своим недавним открытием, что року противостоять бесполезно), и, раз уж она, Пенни, захотела спать с Крисом Томсоном, а не со мной, то не поможет ли она мне разобраться, почему так происходит, откуда такая обреченность.
И она рассказывает мне с напором и, если быть честным, даже со злобой о том, что она все помнит: она была безумно в меня влюблена и хотела со мной спать, но как-нибудь потом, а не в шестнадцать лет, и когда я послал ее, – «Когда ты послал меня, – повторяет она, в гневе стиснув зубы, – потому что я, как ты очаровательно выразился, „тебя динамила“, я долго ревела и ненавидела тебя. А потом меня пригласил этот говнюк, и у меня уже не хватило сил ему сопротивляться. Он меня не насиловал, я сама ему позволила, но это все равно было очень похоже на изнасилование. А потом я ни с кем ни разу не спала до окончания университета – так мне было противно. И теперь ты хочешь разговаривать про то, какой ты несчастный и брошенный. Да шел бы ты куда подальше, Роб».
Ну вот, и еще об одной беспокоиться нечего – жаль, что я не понял этого много лет назад.
18
Со стороны улицы на входную дверь магазина приклеено скотчем рукописное объявление, пожелтевшее и выцветшее от времени. В нем говорится:
В НОВУЮ ГРУППУ ТРЕБУЕТСЯ ПРОДВИНУТЫЙ МОЛОДОЙ МУЗЫКАНТ С ОПЫТОМ (БАС, УДАРНЫЕ, ГИТАРА). ДОЛЖЕН ВРУБАТЬСЯ В РЭМ, ПРАЙМАЛ СКРИМ, ФЭН-КЛАБ И Т.П. В МАГАЗИНЕ СПРОСИТЬ БАРРИ.
Раньше этот призывный текст оканчивался пугающим постскриптумом: «РАЗДОЛБАЯМ ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬСЯ», но через два года не слишком удачной вербовочной кампании Барри решил, что раздолбай, в конце концов, тоже подойдут, что, впрочем, не дало никакого эффекта: они, наверное, просто не могли заставить себя добраться от двери до прилавка. Какое-то время назад на объявление откликнулся чувак с ударной установкой, и новосозданный минималистский вокально-ударный дуэт даже несколько раз порепетировал (записей, увы, не сохранилось), но вскоре Барри пришел к разумному, на мой взгляд, выводу, что ему нужен более полнокровный звук.
С тех пор никто нас не беспокоил – до сегодняшнего дня. Дик замечает его первым, толкает меня локтем в бок, и мы зачарованно смотрим на углубившегося в объявление человека, но когда он оглядывается и начинает соображать, кто из нас двоих может оказаться Барри, мы живо возвращаемся к своим прерванным занятиям. Он не похож ни на продвинутого, ни на молодого – если судить по внешности, ему больше светит стать гастрольным администратором «Статус кво», чем попасть на обложку «Смэш хитс».[66] Темные прямые волосы собраны в хвостик, брюшко свешивается через явно стесняющий его ремень. Наконец он подходит к прилавку и делает жест в сторону двери:
– Этот персонаж, Барри, здесь?
– Сейчас позову.
Я иду в подсобку, где Барри прилег немного вздремнуть.
– Эй, Барри, там к тебе по твоей объяве.
– Какой объяве?
– Про группу.
Он открывает глаза и смотрит на меня:
– Пошел на хрен.
– Я серьезно. Он хочет с тобой поговорить.
Барри поднимается и топает в магазин.
– Что нужно?
– Это ты повесил объявление?
– Я.
– На чем играешь?
– Ни на чем. – Всепоглощающая страсть выступить на сцене Мэдисон-сквер-гарден так и не подвигла Барри опуститься до того, чтобы овладеть каким-нибудь музыкальным инструментом.
– Но ты поешь?
– Ага.
– Нам как раз нужен вокалист.
– А что вы играете?
– Более-менее то, про что у тебя написано. Но мы намерены немного больше экспериментировать. Мы хотим оставаться в рамках поп-традиции, но, как бы это, слегка расширить ее границы.
Боже мой.
– Отлично.
– У нас пока что не было концертов. Мы только-только собрались. Так, для смеху. Но там посмотрим, да?
– Посмотрим.
Гастрольный администратор «Статус кво» записывает на бумажке адрес, жмет Барри руку и уходит. Мы с Диком раскрыв рты смотрим ему в спину, словно ждем, что он может самовоспламениться, растаять в воздухе или выпустить ангельские крылья; Барри же просто засовывает листок с адресом в карман джинсов и начинает выискивать, какую бы пластинку поставить. Можно подумать, только что – с явлением таинственного незнакомца, пообещавшего исполнить одно из самых заветных его желаний, – не произошло маленького чуда, которого все мы, в большинстве своем, напрасно ждем всю жизнь.
– Чего это вы? – говорит Барри. – Это ж вшивая дворовая команда. Ничего особенного.
Джеки живет в Пиннере, неподалеку от тех мест, где мы с ней росли, и живет конечно же с моим другом Филом. Когда я звоню ей, она сразу меня узнает – по всей видимости, я так и остался единственным Другим Мужчиной в ее жизни, – и сначала ее голос звучит настороженно, как будто она подозревает меня в намерении воскресить прошлое. Я говорю ей, что с моими родителями все в порядке, что у меня собственный магазин, что я не женат и у меня нет детей, и на этих моих словах ее подозрительность сменяется состраданием и даже, возможно, намеком на чувство вины (так и слышишь, как она думает: «Это что, все из-за меня? Неужели его личная жизнь навсегда замерла в 1975-м, когда я вернулась к Филу?»); она говорит, что у них двое детей и скромный домик, что они оба работают, что в колледж она не поступала. Прервав краткое молчание, последовавшее за ее автобиографией, она приглашает меня на ужин, и я, также после краткого молчания, последовавшего за приглашением, обещаю заехать.
