Артур Хейли - На высотах твоих
– Вчера я говорил с Харви Уоррендером.
– Как же, как же, наслышан, – сухо ответил Ричардсон.
– Хотелось бы быть справедливым, – Хауден все еще вел мысленный спор сам с собой. – Кое-что из сказанного Харви не лишено смысла – в частности, об отказе в разрешении на въезд в страну. Вот тот случай, о котором вы мне рассказывали – ну, о депортированной женщине. Она же, оказывается, держала бордель в Гонконге, да к тому же венерическая больная.
– Так ведь газеты не станут этого печатать, даже если мы снабдим их такой информацией, – раздраженно возразил Ричардсон. – Люди поэтому знают одно – правительство, это жестокосердное чудовище, выкинуло вон из страны мать и дитя. Сами понимаете, как оппозиция сыграла на этом. Столько слез в парламенте пролили, хоть галоши надевай.
Премьер-министр усмехнулся.
– Именно поэтому ванкуверское дело надо решать – и быстро, – настаивал партийный организатор.
– Но ведь нельзя же впускать нежелательных лиц – вот как та женщина, например, – в качестве иммигрантов?
– А почему нет? – стоял на своем Ричардсон. – Особенно если тем самым можно избежать невыгодной нам шумихи? Все можно уладить по-тихому. В конце концов в прошлом году мы выдали тысячу двести специальных разрешений на въезд, в основном чтобы ублажить наших парламентариев. И можете быть уверены, что среди этого множества попадались и подозрительные личности. Так что изменится, если таких будет чуть больше?
Цифра тысяча двести поразила Хаудена. Он, конечно, знал, что иммиграционные законы в Канаде частенько обходятся, и подобная практика стала общепринятой среди политических партий формой оказания покровительства и услуг своим членам. Но масштабы его удивили. Он спросил:
– Действительно так много?
– Если по правде, то даже побольше, – сухо объяснил Ричардсон. – Под каждое специальное разрешение попадает от двадцати до пятидесяти иммигрантов, а общее число никто, к счастью, не подсчитывает.
Наступила пауза, потом премьер-министр сдержанно заметил:
– Харви и его заместитель считают, что мы должны неукоснительно соблюдать закон об иммиграции.
– Если бы вы не были королевским первым министром, – бросил Ричардсон, – я бы ответил вам одним коротким ясным словом.
Джеймс Хауден сдвинул брови. “Иногда, – подумал он. – Ричардсон уж слишком много себе позволяет”.
Не замечая недовольного выражения на лице премьер-министра, Ричардсон продолжал:
– В последние пятьдесят лет каждое правительство использовало закон об иммиграции для помощи членам своей партии. С чего бы нам вдруг отказаться от этой практики? С политической точки зрения в этом нет никакого смысла.
"Да, – мелькнула у Хаудена мысль, – все это так”. Он потянулся к телефонной трубке.
– Хорошо, – сказал он Ричардсону. – Будь по-вашему. Я сейчас же приглашу Харви Уоррендера. – Он попросил оператора на парламентском коммутаторе:
– Соедините меня с министром Уоррендером. Возможно, он дома.
Прикрыв ладонью микрофон, премьер-министр спросил Ричардсона:
– Что еще, по-вашему, кроме того, что мы обсуждали, нужно ему сказать?
Ричардсон расплылся в улыбке:
– Попробуйте посоветовать ему потверже стоять на земле обеими ногами. Может, тогда он не будет так часто попадать впросак.
– Если я скажу это Харви, – в свою очередь, ухмыльнулся Хауден, – он засыплет меня цитатами из Платона.
– А вы тогда ответьте ему из Менандра <Менандр (ок. 343 – ок. 291 гг. до н.э.) – древнегреческий поэт-комедиограф.>: “Чем выше поднимешься, тем больнее падать”.
Брови премьер-министра изумленно поползли вверх. Все-таки в Брайане Ричардсоне было немало такого, чему он не переставал удивляться.
На другом конце провода послышался голос телефонистки, и Хауден, выслушав ее, положил трубку и сообщил:
– Уоррендеры отбыли на праздник в загородный коттедж, и телефона там у них нет.
– А вольготно же вы даете ему жить – не то, что другим, – заметил на это Ричардсон.
– Но уж не в этот раз, – твердо пообещал Джеймс Хауден. – Послезавтра он будет здесь, и мы не дадим раскрутить этот ванкуверский инцидент. Это я вам гарантирую.
Глава 6
До квартиры Милли Фридмэн Брайан Ричардсон добрался в половине восьмого. Руки его были заняты двумя пакетами: один содержал одну унцию <Унция – примерно 28 граммов.> духов “Гирлен”, которые, как ему было известно, нравились Милли, второй – двадцать шесть унций джина.
К его приходу она переоделась, сменив строгий костюм, в котором была днем, на оранжевые брюки и незатейливый черный свитер, оживляемый лишь тройной ниткой жемчуга. “А в результате, – решил про себя Ричардсон, – изысканная и волнующая простота”.
Когда она входила в гостиную, он отметил ее необыкновенную грациозность. Каждое движение Милли отличалось выразительной ритмичностью и экономностью, она редко злоупотребляла жестикуляцией.
– Милли, – произнес он вслух, – вы удивительная девушка.
Позвякивая кубиками льда в бокалах, она принесла коктейли. Под оранжевыми брюками Ричардсон угадывал стройные ноги, упругие бедра, и опять эта бессознательная естественная ритмичность в каждом шаге… “Она похожа на молодую длинноногую скаковую лошадь”, – пришло ему в голову абсурдное сравнение.
– В каком смысле удивительная? – поинтересовалась Милли, протягивая ему бокал. Их пальцы соприкоснулись.
– Ну, вам без всяких там обычных прозрачных рубашечек и трусишек с кружавчиками и всего такого прочего удается быть самой сексуальной штучкой из двуногих.
Ричардсон поставил свой бокал, поднялся и поцеловал ее. На мгновение Милли замерла, потом осторожно высвободилась из его объятий и отвернулась.
– Брайан, – спросила она, – думаете, это правильно?
Девять лет назад она познала любовь и непереносимую боль утраты. Она полагала, что не любит Брайана Ричардсона, во всяком случае, так, как Джеймса Хаудена, но относилась к нему с теплотой и нежностью; эти чувства, она знала, могли перерасти в нечто гораздо большее, если позволят время и обстоятельства. Что, как подозревала Милли, едва ли произойдет: Ричардсон женат.., очень практичен.., и в конечном итоге еще один разрыв.., расставание.
– Что правильно, Милли? – решил уточнить Брайан Ричардсон.
– Думаю, вы сами знаете, – ровным голосом ответила она.
– Да, знаю. – Он взял в руки бокал, поднял его к свету, рассматривая содержимое, вновь поставил на столик.
Она хочет любви, призналась себе Милли. Все ее тело до боли жаждет любви. Но внезапно всю ее охватила тоска по чему-то большему, чем одна только физическая близость. Должны же быть какое-то постоянство, определенность. Да так ли они ей нужны в самом деле? Когда-то, когда она любила Джеймса Хаудена, она готова была довольствоваться куда меньшим.
Брайан Ричардсон медленно произнес:
– Я мог бы дурачить вас массой красивых слов, Милли. Но мы оба взрослые люди. Не думаю, чтобы вам это было нужно.
– Нет, – согласилась она. – Дурачить меня не нужно. Но и просто животным я тоже не хочу быть. Должно же существовать что-то большее.
– Для многих людей ничего большего не существует, – резко парировал он. – Если они честны сами с собой.
Через мгновение Ричардсон сам поразился, зачем он это сказал – из-за чрезмерной правдивости и прямоты, а может быть, из жалости к самому себе, из чувства, столь решительно осуждаемого им в других. Но действия, которое произвели его слова на Милли, он не ожидал. Ее глаза заблестели разом навернувшимися слезами.
– Милли, – с трудом выговорил он, – извините. Она отчаянно затрясла головой, и он решился подойти к ней. Вынув носовой платок, осторожно промокнул ей глаза и мокрые щеки.
– Послушайте же, – настаивал он, – я действительно не должен был так говорить.
– Все в порядке, – овладела собой Милли. – Похоже, вспомнилось, что я женщина.
«Боже ты мой, – подумала она, – что же это со мной происходит, со мной – такой всегда уверенной в себе Миллисент Фридмэн.., разревелась как девчонка… Что же этот человек для меня значит? Почему я не могу просто переступить через это, как бывало прежде?»
Ричардсон обнял ее.
– Я хочу тебя, Милли, – прошептал он. – Не знаю других слов, чтобы выразить иначе, но я хочу тебя, Милли.
Он приподнял ее лицо и поцеловал.
А на Милли вновь нахлынули сомнения и нерешительность.
– Нет, Брайан! Ну пожалуйста, не надо! – запротестовала она, но не сделала ни малейшей попытки вырваться из его объятий.
Его ласки пробудили в ней желание, все более острое и жгучее. Вот теперь ей все равно. “Потом опять будет одиночество, – робко шевельнулась у Милли мысль, – и чувство утраты, но это потом…” А сейчас.., сейчас, вот оно.., глаза закрылись, тело охватила дрожь.., сейчас, Брайан, сейчас…
