Алан Черчесов - Дон Иван
Сюрпризы на этом не кончились: не прошло и недели, как по телефону меня попросили о встрече две странные персоны, чьи имена ничего мне не говорили, однако, когда эти двое подсели в кафе за мой столик, их лица мне показались знакомыми.
– Чтоб вам было проще, сделаем так…
Оба надели очки с темными стеклами, и тут я припомнил:
– Немые туристы на марокканском осле?
– Точнее, телохранители. Между прочим, ваши.
Мне показали контракт. Под ним была подпись, идентичная той, что стояла под завещанием Анны.
– Как видите, срок договора истекает завтрашним днем.
– Зачем она вас наняла?
– Это нам неизвестно. Можем только догадываться. Через месяц-другой у нас, вероятно, появится версия.
– Но контракт ведь до завтра?
– В том и дело. Мы не прочь его пролонгировать. Ваша жена продлевала его с нами дважды.
Я пробежал страницы глазами.
– Вы неплохо на мне заработали.
– У нас высокая квалификация. ВИП-класс.
– Давайте проверим. Если вы тело-хранители, ответьте-ка на вопрос: где тело и как вы его сохранили?
– Наше тело сидит перед нами. Со своей задачей справляемся: вы живы-здоровы, хотя и в дурном настроении. Пожалуй, разумнее перенести нам беседу на завтра.
– Ни к чему, – сказал я. – Завтра у вас истекает контракт. Могу поощрить ваше рвение иначе: отпущу вас сегодня.
– Вы не поняли, – возразил мне один из качков.
– Он не понял, – опечалился и второй. – Придется совсем испортить ему настроение.
– Сеньор Ретоньо, вам угрожает опасность. Ваша супруга переживала о вас неслучайно.
– Лучше б она меня просто пережила. Спасибо за ваше радение о моей ценной шкуре, но в последнее время она сильно поистрепалась и явно не стоит того, что вам за нее предлагала жена.
– Не горячитесь.
– Он горячится, – вздохнул сокрушенно гигант номер два. – Покажи ему пункт десятый, пятый абзац.
– Стопроцентная компенсация за три месяца?
– Только если наниматель не уведомил нас о намерении прекратить договорные отношения за девяносто дней до их истечения. Говоря откровенно, мы с вами могли бы считать, что контракт вы продлили на весь этот срок. Выгода для обеих сторон очевидна: мы обеспечиваем вам безопасность еще целых три месяца, а тем временем ищем себе не спеша новый объект интереса. Простои в нашей профессии – дело обычное. ВИП-клиентов отнюдь не так много.
– По рукам, – сказал я. – Чеки получите завтра по почте. А с этой минуты – не смею вас больше задерживать. Официально уведомляю, что отныне вы оба свободны от перечисленных здесь обязательств.
– Вы нам не верите. Жаль.
– Он нам не верит. Скажи ему, что нам выгодней поработать и завтра.
– Мой партнер имеет в виду, что гарантии не помешают.
– Какие гарантии?
– Нам желательно лично удостовериться, что про чеки вы не забудете. Он имеет в виду, что без нашей охраны вы, может статься, и выписать их не успеете. Поэтому завтра мы поработаем. А тем временем вы поостынете. Переменить опрометчивое решение лучше поздно, чем никогда.
Орангутанги раскланялись. Я свистнул, а когда они оглянулись, приложил ладони к макушке, показав им ослиные уши. Заключив, что теперь сделал все, чтобы расстаться друзьями, я нагрузился текилой под самый кадык и пошел в свой громадный, пустой и бессмысленный дом – дышать перегаром на Арчи.
Нелегкая это работа – работать миллионером, у которого кроме богатства и пса есть лишь презренье к себе и к богатству. Зато всегда найдется охота повыть вместе с псом на луну…»
* * *От Светланиных глаз я марокканский отрывок скрываю – суеверие шамана, выкуривающего въедливых духов из ее малокровной палаты. Кое-что у меня получается: определенно, чем хуже Ивану, тем веселее творцу. Состояние Тети день ото дня улучшается. Я осторожно ликую.
Но тут приключается вот что: в ночь, когда я пишу о побеге тела Анны Ретоньо, у жены случается приступ, и ее опять переводят в реанимацию. Моя боязливая мнительность обостряется до панического предела. Отныне я зарекаюсь раздавать жизни джокеры на чернокнижных страницах романа, чтобы не вытащить козыря смерти уже наяву. Я мечусь двоедушным посыльным между разъятыми ложью мирами и вдохновенно плутую.
Плутовство даром мне не дается: я замечаю, что вкус апельсинов мне сделался гадок, а брошенный взгляд на наклейки “Maroc” вызывает скрипучую сухость во рту – будто я зажевал стакан виски песком. Стоит завидеть мне главврача в коридоре, как на память приходит Махмуд. Собственно, мой Махмудка и есть главный врач. Так же, как Аствацатуров – хирург – в моей книге потеет шофером Саидом, а дежурный медбрат, не снимая больничные тапки, стоит на часах в полицейском участке Кенитра-Тарфаи. Что до Германа – для него сыскалась в романе лишь блеклая тень: поскольку с Махмудом мы пробавляемся дальше без трупа, резчика трупов нам тоже не нужно. Пожалуй, единственно в этом реальность и вымысел сводят на время свою прагматичную дружбу.
* * *Тетя идет на поправку. По прогнозам врачей, в больнице лежать ей еще три недели – если все пойдет по сценарию. Внешне Светлана здорова, разве что очень бледна. Количество трубок в ее паутине уменьшилось вдвое.
– Кулачок тренируется в поте лица, – улыбается деснами доктор. – Торопится стать силачом, а мы ему – кашку.
Кулачок – это сердце. Кашка – лекарство. Сердце – это ура.
– Ура! – говорю я жене, обновляя ромашки в стакане.
– У них уже месяц ура, – отвечает она. – Хорошо бы сменять их ура на пора.
– Не ворчи.
– Наверно, немного устала… Как поживает наш сирота?
На дворе зевает, сверкнув золотыми зубами, апрель.
Сквозь окно проникает в палату спелый запах щекастого солнца. Весна-карапуз дышит нам сдобой в глаза и нагоняет слезу на ресницы. Не мудрено, что Тетя припомнила детский приют.
– Дон Иван? Лучше всех.
– Принеси почитать.
– Не подумаю. Тебе нельзя напрягаться.
– Послушать врачей, так просыпаться мне тоже нельзя. Когда я не сплю, у меня кружится голова.
– Привыкай. Как выйдешь отсюда, я вскружу тебе голову.
– У меня она уже десять лет идет кругом. Я Дядю очень-преочень люблю. А вот во сне ненавижу.
– Чем заслужил?
– Не знаю. Знаю только, что плачу во сне, потому что тебя ненавижу. Мне все время мерещится, что ты мне вовсю изменяешь. Пусть не дают мне больше снотворного. От него постоянно кошмары. Я просыпаюсь, оттого что хочу умереть, а во сне умереть не могу. Там я только страдаю и плачу… Расскажи мне про Ваню.
– Удрал из детдома, укрывшись в фургоне заезжего фокусника.
– А у того была дочь. Угадала?
– Почти. Хана – любимая внучка. Маг Факирский – старик.
– Хана… Красивое имя.
– И означает «красивая».
– А с чего ты призвал волшебство на подмогу?
– Чтобы было правдивей.
– Раньше ты обходился лишь правдой.
– Раньше я не писал о любви, а писал о своем же прожорливом разуме.
– Просто ты о любви чуть-чуть недописывал.
– И недотягивал в волшебстве.
– А теперь дотянул?
– Притянул волшебную палочку. С того дня, как герой мой сбежал из детдома, волшебство для него что внутренний голос. Даже если вокруг тишина, голос этот не умолкает. К повороту такому Дон мной подготовлен: волшебство – появление Юльки. Чудо чудное – происшествие с Альфонсом. Остается привыкнуть, что чудеса – это норма. Легко привыкать к ним в подручных у фокусника.
– И какова твоя цель?
– Мне нужно внушить, что корень всего на земле – превращение, метаморфоза. Если читатель поверит, я смогу победить смерть любовью.
– А ты сможешь?
– Смогу.
– Не многовато ли в тексте случайностей?
– Чтобы роман получился, их должно быть больше в разы. Иначе герой мой погрязнет в рутине. Весь сюжет его жизни – внезапность.
– Почему?
– Потому что другие в читательской памяти не задерживаются.
В подтверждение я оперирую фактами. Перемыв косточки культовым авторам, мы убеждаемся, что почти поголовно они внедряют в реальность магическое: Кафка, Майринк, Толкиен, Кортасар, Булгаков, «Парфюмер», «Сто лет одиночества»… Писателям нашей эпохи даже не нужно было изобретать: лучший способ рассказа о чудесах – документальная манера повествования, стилистика лаконичных свидетельств, испокон веку знакомая нам по Евангелиям.
– Суть, однако, не в этом, а в том, что нехватка чудес современным сознанием воспринимается как недостоверность! Достоверность же слишком ущербна, что совершенно не новость.
– А что тогда новость?
– Что она еще и кусается. Вот полюбуйся. Арчи тяпнул за палец.
– Чем ты ему досадил?
– Дефицитом. У нас без тебя недобор повседневного чуда. Твой пес очень ждал, что я поделюсь пармезаном. А потом не сдержался и цапнул.
