Лидия Сычева - Уже и больные замуж повыходили
— Садись, садись, — заприглашала баба Галя гостью, и та легко присела на старый стул.
— Ну че, че ты? — со стыдливым выражением на лице, бабе Гале совершенно не свойственном, спросила она.
— Да че… — задумалась на секунду посетительница, видимо, не зная, с чего начать разговор. — Что ж, Ванька-то твой, пьеть (имелся в виду сын бабы Гали, который жил в городе)?
— Пьеть, пьеть, — почему-то радостно сообщила баба Галя. — Он же, гляди, у меня здоровый, ему бутылка ничего не значит. Так что по улицам не валяется, — с гордостью заключила хозяйка.
Алка помолчала. Потом вкрадчиво продолжила:
— Ну, а твой как?
— Ниче, — баба Галя потупила взор, как бы смущаясь своей лебединой семейной песни.
— Это наши последние женихи, — вздохнула Алка, — нам уж на седьмой десяток, большого выбора теперь нету.
— Да-да, — горячо поддержала ее баба Галя. — Какие они, годы? Уже ни на чердак, ни в погреб не залезешь. Вот я и приняла в зятья Викентича. Он мне говорит: — Пропиши. А я ему: — Викентич, я ж подохну, а ты возьмешь в мой двор чужую, дети и будут меня проклинать. — Она всхлипнула, как бы заранее переживая такой поворот дела. — А с другой стороны, не прими я его, как жить?! — баба Галя возвысила голос. — Дети, и Ванька, и Валька в районе, у них семьи, я там не нужна. А он и «скорую» вызовет в случае чего, и стакан воды подаст, и все, все. Конечно, ругаемся, бывает. Он кричит: — Я тебя докормлю, такая-сякая! А я на него пру. Орем друг на друга и тут же балакаем.
— А пенсии как же? — заинтересовалась гостья.
— В общий котел, на его книжку кладем. В случае чего, если я помру (я ж купила пять метров материи на гроб у цыган, — попутно похвасталась баба Галя), ему хоть деньги достанутся; ну а я детям наказываю: вы его не прогоняйте, нехай он тут живет, если что. И хату вам посторожит.
— А где ж сам-то?
— Свиней покормил, так лег в кухне отдохнуть. — А… Тут вот какое дело, — Алка оглянулась, будто высматривая, нет ли в хате посторонних. — Я слыхала, на вашей улице баба молодая померла.
— Да-да! — Баба Галя обожала просветительскую миссию и даже заерзала в предвкушении долгого рассказа. — Оля померла от рака кишечника. Так она высохла — страсть! А брал ее Степка Вобленков с ребенком — она нагуляла по молодости. — Баба Галя снизила голос и прибавила скорбно-обличительных интонаций: — Мальчик, года четыре ему было. И вот Степка привел эту Олю в хату и говорит ей: видишь, какой порядок? (А у него мать нигде не работала, только хату наряжала.) Она говорит: вижу. А он ей: — Чтоб всегда тут так было, запомни! А она ж с дитем, и на работу устроилась телятницей, и дома хозяйство: две коровы, два телка, три свиноматки с поросятами, птица всякая. Да… — баба Галя сочувствующе охнула. — А свекрови дюже не понравилось, что Степка взял бабу с дитем чужим. Прямо поедом стала ее есть. А Оля женщина была порядочная, — баба Галя всхлипнула и перекрестилась, — ну, грех был по молодости, ну че ж, убивать ей этого мальчонку, что ли? И она страсть как старалась в семье все делать; я видала раз — сено они убирали, хватает на вилы как мужик. Потом у них со Степкой девочка родилась, а свекровь вроде хотела парня… Как будто это магазин какой — че Бог дал, с тем и живи! — баба Галя угрожающе возвысила голос до крика. — Девочке года не было, Оля вышла на телятню. А свекровь с дитем сидеть не хочет, мальчишка эту девочку нянчил. А Оля на работе надорвалась и всю зиму пролежала неподъемная. Врачи ходили, опиум кололи. А запах от нее страшный стоял… Ну и померла она, — баба Галя вытерла набежавшие слезы, — померла, а Степка через неделю машину купил легковую, пригнал с Тольятти за двести тысяч. Туда-сюда на ней, прям неудобно, вроде как рад, что с Олей развязался. Или смерти ее дожидался, чтоб машину купить?!
Наступила скорбная пауза. Наконец гостья задумчиво спросила:
— А хозяйство как же?
— Так сдал же хозяйство, машину купил, а за мелочью всякой мать ходит да сестра его тут, в проулке, живет, корову доит да за дитем приглядывает.
— А мальчик где ж? — продолжала выпытывать Алка.
— Ой, соседи бают, — баба Галя снизила голос, почти зашептала, — мальчик походил-походил по двору, по огороду и говорит: не, чужой я тут, пойду к бабе. Забрали его Олины родители на воспитание.
— Ну а че ж, эта свекровь дюже строгая? В годах или нет? — не унималась гостья.
Баба Галя учуяла в этом вопросе какую-то особенную важность для Алки, но учуяла не умом, а интуицией. Глазки ее блеснули:
— Ды че ж, все мы не вечные… Она женщина пожилая. Строгая, конечно, это да.
— А так мужик справный, говоришь? — клонила свою линию Алка.
— Справный, не пьеть, и богатый — страсть. На нашей улице, считай, первый кулак, — затряслась в мелком смехе от удачной шутки баба Галя.
Наступило задумчивое молчание.
— А я вот что, Галь, приехала, — наконец решительно заявила Алка. — И у нас на хуторе разговор, что Степка — мужик серьезный. А у меня ж зять, ты знаешь, забег аж в Серпухов с проституткой, и ни слуху ни духу от него уж второй год. А Ленка (дочь) у меня девка хорошая, ты знаешь, — баба Галя согласно кивнула, — и работящая, и хозяйственная. Он — тоже не парень, с дитем, ну я и подумала, если б ты, Галь, переговорила с ним: мол, взял бы он мою Ленку.
Баба Галя воспламенилась заревым румянцем от столь ответственного поручения:
— Я всегда пожалуйста… Спросить можно. Оля, правда, недавно померла, вроде и неудобно еще?
— Как сорок дней прошло, так уже можно пытать, — решительно заявила Алка. — А сорок дней когда? На той неделе?
— Ну да, вроде…
— Вот я и приехала тебе сказать. Потому что ты — баба честная, не подведешь, — баба Галя расплылась в улыбке и закивала головой, — и опять же, будем копошиться — перехватют, сама говоришь, что мужик он справный.
— Справный, да.
— Ну так гляди, Галь, я на тебя надеюсь, — Алка поднялась с дивана, — а я поеду, к вечеру и свиньям надо надергать, и куры у меня голодные.
— Надо, надо, — поддержала баба Галя.
Она, охая, поднялась, вывела гостью на крыльцо.
Алка была на стареньком, но свежевыкрашенном в кричащий желтый цвет велосипеде (ее кофта была в тон «транспорту»). Баба Галя громогласно передавала приветы на хутор Трибунский, где жила теперь Алка, та согласно кивала головой. Гостья вывела велосипед за ворота, щеколда звякнула, и стало тихо-тихо, будто жизнь на время остановилась…
Уже и больные замуж повыходили
Баба Настя Назарова — человек правильных убеждений. И о жизни, и о любви она рассуждает разумно — всякому овощу свое время. А уклонения разные — это распущенность. Взять хотя бы Дуньку Лантюкову.
Первый мужик у Дуньки помер в молодости. А у нее с ним уже трое детей было. Девки. Дунька и говорит:
— Я с мужиками не тягалась, крепкая была. Петька меня и взял.
А Петька — не вдовец, не разведенец, парень молодой. И на вид хороший. Родня, соседи, все ему толковали: куда ты идешь на троих детей?! Рази ты их прокормишь?! Возьми девку, такая ж любовь, аж слаже. Не, пошел.
Пожили-пожили, Дунька и заболела. Вот тебе и крепкая! Ноги распухли, почки отказывают, встать не может. Девки ее выросли, а забирать мать не хотят — за ней же уход нужен, а работать когда?! И Петьке Дунька не нужна — мужику здоровую бабу подавай, а женскую немощь они не осознают. Как это: баба — и хворая? Это не баба, а гиря на шее… Она валялась, валялась по больницам, врачи на ней опыты разные ставили (им тоже ведь надо на ком-то тренироваться!), а она возьми и выживи. И — вышла. А Петька — возьми и помри! В голову его что-то ударило.
Ну она и осталась одна. Баб наймет: Надю Брень, Котову, Римму Крайневу — огород полоть, потом поставит им бутылку, гульба — дым коромыслом. И песни поют, и посуду бьют — умеют жить.
Весной прибегает Дунька к Насте Назаровой — Бабушк, дай рассады!
Настя даже опешила и с ответом замедлилась: «Я с тридцать второго года, а она — с тридцать шестого. И я, значит, для нее „бабушка“. Во как она себя ставит!»
Пока хозяйка с крыльца слазила, Дунька уже на парник сбегала и все обглядела. А Настя Назарова прям обиделась на «бабушку» (хоть бы теткой уж назвала, что ли) и говорит:
— Ты, Дуньк, бралась бы да сама и сажала!
— Я, бабушк, больная, никуда не гожая…
— Оно и я больная, все пузо тряпками увязано, чтоб кишки не вывалились. Не дам! У нас медведка все выедает, самой рассада нужна.
И Дунька наколдовала или что, или наговор какой, только три раза потом баба Настя помидоры насаживала — то вымерзнут, то посохнут, то, и правда, медведка выест…
А тут беженец с Казахстана купил на Дунькиной улице полхаты. Он, жена, два дитя и отец его. А баба у беженца хитрая! Как-то говорит она Дуньке:
— Папа ходил на колодец за водой, вас видел. Ему так скучно вечерами, можно он к вам в гости придет?
