Геннадий Шпаликов - Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.
— Надя!..
— Что — Надя?
— Всю ночь сидит! — вздохнула Вера.
— Из какой милиции звонили? — спросила Надя хмуро.
— Неразборчиво говорили, Григорий Матвеевич все записал.
По коллектору в кабинете начальника цеха передали:
— Первый цех… Смолиной немедленно зайти к секретарю парткома. Смолиной — к секретарю парткома.
Надя шли сначала двором, между майских, зеленеющих свежо деревьев, мимо корпусов, по аллее.
По дороге ее поймал на ходу Костя. Но Надя даже не остановилась. Пошли рядом.
— Ты обедала? — спросил Костя.
— Тебе-то что?
— Я по селектору слышал, — сказал Костя. — В чем дело?
— Не знаю я, в чем дело. Надо дочку к маме везти, а то свихнешься ото всех этих забот, — сказала Надя. — Купи мне какую-нибудь булку, что ли, и молока и вот здесь посиди. Я скоро. Сам-то поел чего-нибудь?
— Ладно, ты иди, — сказал Костя. — Вот эта скамеечка, запомнишь? Напротив клумбы. Иди…
…Секретарь парткома ждал Надю на скамеечке в тени — жаркий был день. Секретарю было лет сорок, не больше. Был он в светлом пиджаке, в белой рубашке без галстука, и вообще выглядел празднично.
— Ну что? — Надя присела рядом.
— Жара, — сказал секретарь, а звали его Гришей.
— Ладно, жара, — сказала Надя. — Это все понятно, что жара. В чем дело, кроме жары?
— Ты торопишься? — спросил секретарь парткома.
— Представьте себе, тороплюсь, — ответила Надя. — Что такое? Не тяни.
— Что ты Мухиной наговорила? — спросил секретарь.
— Уже нажаловалась? Быстро…
— Да не в этом дело…
— А в чем? — спросила Надя. — В чем?
— А черт его знает в чем, — сказал Гриша. — Нельзя людей обижать, понятно?
— Нет, непонятно.
— Да все ты понимаешь… — Гриша стукнул ладонью об скамейку. — Она у нас двадцать пять лет проработала. Сечешь? Двадцать пять лет.
— Ну и что? — сказала Надя.
— Ну, раз ты так говоришь — ну и что? — ну, что я тебе возражу? Дура ты, и все тут.
— Знаешь, можно сто лет какие-нибудь гайки завинчивать. Что, я должна за это ей в ножки кланяться? Да завинчивай — ради бога! А меня в свою грязь не мешай!
— Грязи испугалась?
— Не испугалась, — сказала Надя. — Знаешь, другое — мутит меня ото всего этого… Вот она рабочая, ты считаешь — я тебе верю, — нормальная, хорошая, стаж у нее приличный. Чего она за звание это прячется — рабочая? Чего? Раз рабочая, значит, все можно, да? И сын подонок, а, видишь, одна воспитала! Значит, и никто не виноват! Да он же у нас работал, я узнавала! Удобно сейчас рабочим быть! «Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!» Вот он был, при маме, ничем, никем, а ты мне на безотцовщину не ссылайся — и без отцов растут, а он рабочий, так называемый, и его не тронь…
— А насчет урановых рудников и расстрела ты правда обещала? — спросил секретарь парткома.
— Так, по ходу пришлось, — сказала Надя. — А вообще я не сгоряча сказала ей, и обратно слов своих не беру.
— И камнями забросать? — спросил секретарь. — Было?
— Камней не было, — сказала Надя. — Булыжниками. Жаль, до этих самых его лагерей не докинешь… Разве что какой-нибудь баллистической ракетой.
— Слава богу, ракеты тебе не дадут, — сказал секретарь парткома. — Откуда в тебе все это?
— Что? — спросила Надя. — Что ты имеешь в виду?
— Надя, люди-то — они живые. Старые уже, не переделаешь, — сказал Гриша. — Да и молодых кнутом не возьмешь.
— Слышат, слышала! — сказала Надя. — То кнут, то пряник. Мура все это!.. По справедливости, не свое ты место занимаешь, Гриша. Характер у тебя — никакой. Всем ты хороший, для всех. Вроде меня… Всех тебе жалко. Жалко, да?
— Ну, ты даешь! — сказал Гриша. — Опомнись, Надя. Жалко — да! И тебя тоже.
— Ты меня не жалей! Ты себя пожалей! — Надя встала со скамейки. — От твоей жалости люди только мучаются. А тебе так удобно. Добрый какой! Уж лучше последней сволочью быть, чем никаким! Да пусть меня ненавидят, лишь бы дело шло! А ты всем оправдание находишь, всем! Живые люди!
— Живые, — сказал Гриша. — В этом все и дело.
— А я говорю — нет! Пока их не раскачаешь — бред, пустота! За что жалеть? Нажрется себе перед телевизором, и «шайбу!», «шайбу!» Стакан врезал — и по новой!
— Интересные у тебя, Надя, знакомые, — сказал Гриша. — Шайбу — это хорошо…
— Новые идеи нужны! Понимаешь? Социализм — не жратва, не в гости ходить!
— Погоди ты про социализм!.. — вздохнул Гриша. — Какие-то у тебя замашки: все сразу, всех сразу… Нехорошо получилось с Мухиной… Нельзя так…
— А я буду так! И только так! — сказала Надя. — Отвыкли называть вещи своими именами! Отвыкли! Бандит — и есть бандит. Подонок — он подонок. Тряпка, ни то ни се — тряпка! Вот была бы моя воля, я бы сейчас, но новой, сделала партийную чистку! Отбирала бы билеты, и все! Книжечки эти красные — сколько за ними прячутся!
— Много на себя берешь, правда, — сказал Гриша. — Время, Надя, не то… Что-то ты путаешь… Хотя я тебя понимаю…
— Спасибо, Гриша! За понимание! — сказала Надя. — А время — как раз то самое! Неудобное время! Гуманизм, люди-братья, планета Земля — шар небольшой, синий да зеленый! Может, границы скоро отменят? Если Земля такая уж всеобщая! Ты Ленина читал?
— Ну, читал, — сказал Гриша. — Читал. А что?
— Не помню точно. Но у него написано, что таких, как ты или вроде тебя, судить надо и гнать от живой работы с твоими так называемыми живыми людьми!.. Время тебе не то. Тоже мне просветитель, еще на время ссылается! Тебя бояться должны, а кто тебя боится? Кто?
— Ну ладно! — сказал Гриша. — Программа мне твоя ясна. Еще раз нахамишь — кому угодно, — плохо тебе будет, Смолина. Вот уж не думал, что депутатство на тебя в эту сторону сработает. Такое ощущение, что до тебя сплошная была пустыня. И все только тебя и ждали, на горизонт посматривали — когда появишься.
— Я пошла, — сказала Надя. — Считаю необходимым довести до сведения обкома твои настроения. Должности своей ты явно не соответствуешь.
— Ладно, разберемся, — сказал секретарь. — А перед Мухиной ты бы все-таки извинилась.
— Еще чего не хватало! — отрезала Надя. — По-человечески я ее понимаю. Даже, может быть, и сочувствую. Но — хватит сочувствий этих и разговоров запросто, этого демократизма липового… Вот так на скамеечке поговорить!.. Или у тебя еще была манера — свадьбы посещать!
— А что, хорошее дело — свадьбы, — сказал Гриша.
— Ну и ходи! — Надя встала. — На свадьбы, на именины! Как же — всегда с народом! Свой в доску! А все — от страха! Вот не будешь секретарем — ну что ты умеешь? Лопату в руки, и все дела! Снег чистить!
— Я, между прочим, инженер, — сказал Гриша.
— Какой ты инженер! Ты и забыл, как там и что! Некогда тебе, все дела! Мне терять нечего — я на своем револьверном проживу, а ты, Гриша, номенклатура, — вот ты кто! Ну и прыгай перед всеми, пока тебя не вышибли! А вот, честное слово, пока у меня такая есть возможность — пусть ненадолго — я тебя с этой скамеечки подниму!
— Что-то ты дельное среди этих взрывов говоришь… — очень спокойно сказал Гриша. — Что-то у тебя такое светится. Мне вообще все это нравится… И не нравится…
— Да не собираюсь я тебе нравиться!
— Надя…
— Что — Надя? Что? — Надя ходила вокруг скамейки.
— Да не бегай ты, — вздохнул Гриша. — Сядь.
Надя села.
— Знаешь, я решила от депутатства сначала отказаться, — сказала она, — не по мне все это! А теперь уж нет! Вы из советской власти богадельню сделали! Ничего я не преувеличиваю! Кормушку, понял? И людей вокруг себя подобрали таких, удобных — вроде меня! Раньше людям рты затыкали тряпкой, кляпом, а теперь — чем? Сыты, и слава богу! И шмотки есть! Ох, ненавижу!
— Сыты — это хорошо, — сказал Гриша. — И шмотки — тоже ничего, я вот только ботинки не могу никак найти подходящие… Надя, а Надя…
— Что?
— Не суетись пока что. Ладно? Подумай.
— Это ты суетишься! — оборвала его Надя. — Такая у тебя тихая суета! Ты меня комсомолочкой считал: то, се, воскресники, субботники, песенки под гитару! Хватит, товарищ Гриша! Надя — заводная, Надя — веселая, Надю и в депутаты можно — своя! Уж как-нибудь договоримся! Своя! Наша! Все удобства на дому! Из рабочих и крестьян — все как надо! Ох, Гриша, ошибочка вышла! Меня эта советская власть вырастила в голодуху самую, да и не в том дело! Я вам ее на откуп не отдам, понял? И девочку со значком Верховного Совета вы из меня не сделаете!
Надя на трамвае поехала к отцу Лизы. Путь ее был долгий. По дороге, пока ехала, вспомнила, проезжая мимо молочного магазина, где на улице продавали молоко в пакетах, творог, кефир, что на скамеечке, на заводе, ждет ее Костя, и даже парень какой-то около магазина был на Костю похож — такой же большой, белобрысый, с пакетами молока.
