Рю Мураками - Мисо-суп
— Ты, значит, смеешься, урод, — сказал Фрэнк дядечке.
Дядечка, явно ничего не понимая, снова смущенно хихикнул и несколько раз кивнул. Потом начал прикуривать — сперва он достал сигарету из лежащей на столе пачки «Майлд Севн». Все это время Фрэнк продолжал держать его за волосы, пристально следя за каждым его жестом. Всунув сигарету в рот, дядечка полез в карман брюк за зажигалкой. Обыденная сцена — просто человек хочет закурить, чтобы немного успокоиться.
— Ты, может, вот это ищешь? — спросил Фрэнк и указал дядечке на зажигалку, валяющуюся на диванчике прямо возле мертвого женского тела. Тот удовлетворенно закивал и улыбнулся. И тогда Фрэнк взял зажигалку, отрегулировал ее на максимальную мощность, поднес к дядечкиному лицу и принялся жечь ему глаза, лоб и волосы. В воздухе запахло жженым мясом. Дядечка дернулся и попытался увернуться от пламени, но Фрэнк крепко держал его за волосы и продолжал экзекуцию. В какой-то момент он отвел зажигалку в сторону, и тогда дядечка снова сложил дрожащие губы в улыбку и несколько раз кивнул, словно в благодарность.
Фрэнк опять вертанул колесико зажигалки и принялся жечь ему нос и губы. Дядечка не выдержал. Он начал махать обеими руками, пытаясь вырваться, спасти свое лицо от огня. Как маленький капризный ребенок, он лупил Фрэнка кулаками по груди и животу.
— Давай-давай. Сильнее! — пробормотал Фрэнк и, продолжая поджаривать дядечку огнем зажигалки, вдруг — я просто не поверил собственным глазам — широко зевнул. Вот это был зевок! Его лицо на секунду исчезло — вместо него возникла огромная зияющая дыра. Дядечка не выдержал и начал кричать. Голос его прерывался, хрипел, сбивался на визг — как плохо настроенный радиоприемник. Фрэнк немного отодвинулся так, чтобы не заслонять мне жертву. Первый раз в жизни я видел, как человеку жгут лицо. Оранжевое пламя зажигалки дрожало у кончика дядечкиного носа. Казалось, он всасывает огонь ноздрями.
Я вдруг заметил, что саундтрек песни Амуро Намие уже закончился и вместо него звучит песня Такако Окамуры. Дядечка размахивал руками и топал ногами в такт этой песне, и получалось, будто он танцует.
— Кенжи, смотри сюда, — сказал Фрэнк и кивнул подбородком в сторону дядечки.
Мясо вокруг обожженного носа оплавилось и потекло тягучей, как растаявший воск, мутной массой. Время от времени в огне вспыхивали сгустки жира. По вискам и щекам несчастного гораздо быстрее, чем мутная белковая масса, стекал обильный пот. Но вот дядечкино лицо приняло малиновый оттенок, кончик носа обуглился, и я услышал отрывистые потрескивающие звуки, какие бывают слышны в конце долгоиграющей пластинки. Все вокруг ноздрей стало черного цвета, так что уже нельзя было отличить, где собственно ноздри, а где все остальное. Дядечка перестал голосить, руки его безвольно повисли вдоль тела.
Но вот к мелодии Такако Окамуры и к потрескиванию жира примешался еще какой-то звук. Я прислушался: всхлип, другой. Потом дядечка тихо, на одной ноте, заскулил, мелко подрагивая подбородком. Услышав этот скулеж, Фрэнк с удивлением посмотрел на дядечку и снова медленно зевнул, широко открыв рот, словно собирался проглотить несчастного исполнителя «Mr. Children» целиком.
Тот все еще оставался в сознании. По-прежнему держа его за волосы, Фрэнк другой рукой начал задирать юбку на истекающей кровью девушке номер пять. От этой возни тело накренилось и начало сползать с дивана, но зацепилось за диванную спинку запрокинутой далеко назад головой. Что-то треснуло. Голова ушла еще больше назад, и вместо лица я видел теперь только нос и ноздри. Издав резкий звук, с которым обычно открывается насквозь проржавевший замок, рана разверзлась еще шире, уступая весу свисающей через спинку дивана головы. Это уже даже нельзя было назвать раной — скорее, это было похоже на цветочную вазу, наполненную темно-красной жидкостью.
…А я и не знал раньше, что если перерезать человеку горло, то голова будет поворачиваться во все стороны и запрокидываться как хочешь далеко…
Рана была огромная и живая. В ней белели кости, виднелись мелкие сосуды и двигалась какая-то белесая мякоть. Кровь, вместо того чтобы хлестать, медленно струилась, переливаясь через край. Держась правой рукой за то, что раньше было его носом, дядечка продолжал тихо скулить. Из глаз его катились слезы, которые я до этого принял за пот, а из обгорелого носа текла какая-то непонятная густая слизь.
Задрав на женщине юбку и широко раздвинув ей ноги, Фрэнк разорвал колготки и трусики, потом поманил меня пальцем:
— Эй, Кенжи, иди-ка сюда.
Но я не пошел. Я валялся на полу и при всем желании не мог сдвинуться с места. Тогда Фрэнк наконец выпустил из рук дядечкины волосы и широким шагом двинулся в мою сторону. Подойдя ко мне, он схватил меня за лацканы пиджака и потащил прямо к раздвинутым ногам девушки номер пять. Лежащее на диване женское тело содрогалось от конвульсий, и я подумал, что, может быть, она и не умерла до сих пор, может быть, она все еще жива… Ее бедра и пах слегка подрагивали, губы влагалища открывались и закрывались — словно оно дышало — и лобковые волосы двигались в такт этому дыханию.
— Кенжи, скажи этому мужику, чтобы он ее трахнул, — прошипел Фрэнк мне в ухо.
Я отрицательно покачал головой. Во-первых, мне было противно, а во-вторых, я все равно не мог говорить.
— Говори давай! — заорал Фрэнк.
Мне снова стало страшно, но к страху теперь примешалось чувство глубочайшего отвращения. Фрэнк повертел у меня перед носом ножом, которым до этого перерезал горло двум женщинам. Мои виски онемели настолько, что я их уже почти не чувствовал. Отвратительная кислая жижа, стоявшая у меня в горле, уже плескалась у десен. Я машинально взглянул вверх, взгляд мой уперся во влагалище девушки номер пять. Оно медленно шевелилось, как гигантский моллюск. Меня вырвало на пол мутной жидкостью цвета капуччино. Пока меня рвало, во мне росла злость. Но я злился не на Фрэнка. Это было какое-то абстрактное чувство.
«НЕТ», — попытался сказать я, но вместо этого выблевал на пол очередную порцию рвоты. И еще, и еще. Я продолжал изрыгать всю эту дрянь, которая обжигала горло, шибала в нос и раздражала десны. Меня всего скрючило, я задыхался.
Фрэнк с радостью смотрел на мои мученья.
— Ну ладно, Кенжи. Не хочешь, чтобы он ее трахнул, тогда трахни ее сам. Как тебе такой расклад? А, Кенжи? — поднеся нож к влагалищу девушки номер пять, спросил он у меня, когда я отдышался.
Я сплюнул. Это потребовало нечеловеческих усилий. Сплюнуть вовсе не так легко, как кажется. Для этого необходима внутренняя собранность. Вернее, даже не собранность, а согласованная работа мышц, нервных узлов и мозга. Я проследил за своим плевком, увидел, как он шлепнулся на пол, и в ту же секунду во мне возродилось нечто давным-давно утерянное. Трудно сказать, что это было, но я сразу как-то расслабился, у меня появилась воля к жизни. Я вдруг осознал, что без этого «нечто», возродившегося во мне, существовать дальше не будет никакой возможности. Да и никакого смысла. Ведь когда человек лишен этой субстанции, когда у него отсутствует воля, он теряет свою человеческую сущность. Сам того не замечая, он превращается в растение.
— НЕТ! — сказал я Фрэнку, с трудом ворочая шершавым от рвоты языком. — НОУ!
Буквы «N» и «О» отчетливо, как две прекрасные картины, встали у меня перед глазами. Я сумел воссоздать их образ. Сумел увидеть внутренним взором самого себя, произносящего слово «нет», и голос мой вырвался наружу и прогремел.
— НЕТ! — во второй раз сказал я Фрэнку. Мне было необходимо донести до этого иностранца свою волю. Я в полной мере прочувствовал разницу между пустым трепом и полноценным общением. Незадолго до смерти девушка номер три, как истеричный ребенок, исступленно царапала обшивку дивана крепко зажатым в руке микрофоном, а девушка номер пять за секунду до того, как ей перерезали горло, вдруг начала петь. Я уверен, что это был некий знак. Они изо всех сил, пока еще была такая возможность, пытались что-то сказать. Только у них не получилось. Потому что просто что-то сказать — еще не значит быть услышанным. Чтобы тебя услышали и поняли, ты должен хотеть этого всем сердцем. Ты должен уметь донести до собеседника свою волю.
До того как здесь появился Фрэнк, этот клуб — словно миниатюрное подобие Японии — был полон людей, не способных и не желающих общаться. Людей, предпочитающих использовать для передачи собственных чувств и мыслей вздохи и междометия. В чрезвычайных ситуациях эти люди впадают в панику, окончательно немеют и погибают.
— Ты сказал «нет»?! — Фрэнк сделал вид, что ужасно удивлен: поднял глаза к потолку, развел руками и сокрушенно покачал головой. В этот момент, сам не знаю почему, мне пришла в голову совершенно неподходящая мысль. «Все верно, — подумал я. — Он же американец, а американцы сколько индейцев покрошили. Наверное, столько же, сколько испанцы в своей Южной Америке. А может, даже больше. Только это ведь они не со злости. Просто от невежества. Получается, что невежество иногда бывает хуже намеренного зла».
