Алексей Меняйлов - Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

Несмотря на преклонный возраст, в императора Тиберия влюблялись тысячи и тысячи женщин — от них-то принцепс и бежал из Рима на остров. Влюблялось в Тиберия и множество юношей и мужчин — к ним Тиберий относился благосклонней — и многим из них было разрешено последовать вслед за божественным на остров любви.

А ещё потому Пилат осёкся, что, стань он, как, похоже, надеется его жена, принцепсом, не придётся ли ему в этих оргиях Тиберия сменить? В соответствии с какими-то мистическими, неизвестными ему законами поддержания власти в Империи? Разве не все римские императоры, да и вообще великие военачальники были такими же… служителями? Миров, как учат авторитеты, два: мир вождей и мир исполнителей — и законы их существования различны… Протомужчины и андрогины. Соответственно, чтобы стать уважаемым человеком, вождём, надо…

Пилат был в затруднении. Что теперь? Размышляя с отрицающим власть киником о глубинных закономерностях жизни, признаться в некоторой своей готовности… к власти?

— Как всё-таки в армии было просто, — вздохнул Пилат. — Если кто-либо начинал домогаться легионера, то блудника согласно приказу казнили, будь он хоть командиром легиона… Парадокс! Ведь создававшие эти законы — сами такие… — Пилат сжал кулаки, но наместник их быстро разжал. — Да, политика… Зачем только я в неё влез?.. Иной, непонятный мир… Такое впечатление, что они и одного слова правды произнести не в состоянии…

— А как думаешь: закон о прелюбодеяниях зачем? — спросил Киник. Он имел в виду тот закон, пытаясь обойти который Пилат и преображался по ночам в торговца.

— Как зачем? — удивился Пилат. — Для поддержания нравственности нижестоящих. Властвующий — образец для подражания. Назначение государственных учреждений — справедливость.

Киник скептически усмехнулся.

— А для чего же ещё? — нахмурился Пилат. — Прелюбодействующего с должности — долой.

— А с кем — прелюбо… действующего? — внешне Киник был спокоен, одни глаза веселились от новой мысли.

— Понятно с кем — с гетерами.

— Женщинами?

— Точно.

— Так нельзя прелюбодействовать вообще или только с женщинами?

Пилат, потрясённый, замер.

Киник завершил мысль:

— Со сверхлюдьми, соответственно, можно. Этот закон создан протомужчинами — в их же собственных интересах. Цель: очистить высшие должности от потомков андрогинов.

— Ого! — лицо Пилата выражало полную растерянность. — Я так раньше никогда не думал… Действительно, против самих себя законы не пишут…

— Да. Смысл всякого закона не в том, чт`о о нём внушают народу. Закон всегда работает на них.

— Да-а-а…

Киник, дав Пилату время оценить мысль, продолжил:

— Если в тебя кто-то влюбился, то это многое объясняет.

— Что — многое?

— Да всё. Скажем, ту же жестокость последнего убийства. Для них, — Киник уже имел в виду сообщество «сверхлюдей», — ребёнка убить столь же просто, как своего… Кто как не они своих убивают с лёгкостью?

— Да. Верно.

— Понятно также и то, что им необходимо меня устранить. Убить. Но не как плоть — но как нащупывающего путь к логосу. Нож был направлен против логоса.

Пилат задумался. Глубинные закономерности жизни — что он о них знает? Почему они и впредь должны оставаться для него запретным знанием?

— К тому же, — продолжил Киник, — становится понятно самое главное — зачем тебя заставили обниматься с трупом! Мы упёрлись, что он — любовник твоей жены. Но с чего мы взяли, что это — главное?! Он ведь не столько любовник твоей жены, сколько любовница мужчин, причём многих. А это чрезвычайно важное знание. Тебе сделали не его объятия, а его близость. Никуда не денешься, так уж устроены люди, что, пережив потрясение, они непроизвольно стараются всю последующую жизнь воспроизводить обстоятельства главного для них потрясения. Именно поэтому преступники систематически попадаются в засады на месте совершённого ими преступления. Или во время похорон жертвы. Или при попытке нового преступления, во всех деталях повторяющего предыдущее. Казалось бы, от рокового возвращения в прошлое надо держаться подальше, однако… Всё наоборот. Они, напротив, возвращаются вновь и вновь — и со всё большей страстью. И не только убийцы. Раз изменившая женщина остановиться тоже не в состоянии… Как бы она того ни хотела. Короче, весьма вероятно, что — крепись! — желание обниматься с «милашкой» может стать для тебя навязчивой потребностью.

Пилат оторопело смотрел на Киника. Он знал о страсти людей воспроизводить наиболее скверные в своей жизни моменты. Но к себе это знание применить не догадывался.

— Обниматься? Какой ужас! — упавшим голосом сказал наместник Империи Понтий Пилат. — А если я не хочу?.. Да-да, я не хочу!! Что же мне делать? Что?

— Очищение, — сказал Киник. — К`атарсис! Рождение для истинного отвращения ко греху — это начало. Покаяние, оно…

— Хорошо-хорошо, — поморщился Пилат, решительным движением руки останавливая Киника. Набожность его жены привила ему устойчивое отвращение даже к отдельным употребляемым ею словам. — Давай лучше по существу. Что ещё эта твоя «интересная мысль» объясняет?

— Не моя — твоя! Ты сказал! И эта твоя идея объясняет также и то, почему тебя подставили не на выходе из дворца, — что было несравненно проще организовать, — но лишь на подходе к «красным светильникам»! Важно само место! Оно — ключ! Ты был возбуждён… от предвкушения. И потому потрясшие тебя объятия с «милашкой» бессознательно связались с возбуждением — напрямую. Отсюда — стоит тебе возбудиться… Или, наоборот, стоит тебе столкнуться с «милашкой»… Был ты возбуждён?! Признавайся!

— Лунная женщина! — в ярости зарычал Пилат, вскакивая с кресла. — Та — гнида говорящая! Та самая! Вот — су-ука!.. — Пилат заметался по Хранилищу. — Да! Да!! Да!!! Ей-таки удалось своим кривляньем меня… заинтересовать! В сущности, до того проулка с этим козлом зарезанным оставалось несколько шагов — я просто не успевал… успокоиться! Не успевал!.. Да!! Я потому не слышал шагов убегавших убийц, что ещё был с ней! И вообще ничего не слышал! Кроме её смеха! Издевательского! О-о!!!.. Теперь я начинаю понимать, почему она не всхлипывала, но хохотала! Издевательски! Су-ука!!

— Хитр`о задумано, — вздохнув, сказал Киник. — Рассчитано до мелочей. Я бы так не смог. Они почему-то всегда оказываются хитрее.

— О, боги! — Пилат продолжал метаться по Хранилищу. — Без тебя я бы никогда не догадался. Никогда! Откуда ты всё это знаешь? Кто научил?!

— Никто, — сказал Киник. — Но это — истина.

— Что есть исти…? — непроизвольно хотел было отшутиться жениными словами Пилат, но осёкся. Что может быть сейчас неуместней этой навязчивой дешёвки? — Теперь остаётся только выяснить — кто? Кто всё это задумал? Какая грязная скотина? Убью гада! В Иерусалиме пидоров — легион! Всех закопаю!.. Кто? Может… начальник полиции?..

— А вдруг он не в Иерусалиме? — спросил Киник. — Не стоит исключать и такой возможности.

— С чего ты взял? — замер Пилат.

— Есть ещё одна тонкость. Особенность обнявшего тебя трупа не только в том, что он—«милашка», но ещё, что он — сын патриция. А следовательно, и сам — патриций. Неважно, что незаконнорождённый. Это для законов — формальных — он не патриций. А по душе— вполне!

— Что ещё? — нетерпеливо подгонял Пилат. — Говори!

— Если продолжить твою же «интересную мысль», то предполагается, что ты будешь жаждать не простого «милашку», но будешь тянуться к патрицию. Патриции же в Иерусалиме не водятся, так что, похоже, тебя действительно ждут в Риме. Столице власти над миром. Уже вожделенной столь многими.

— Гады! Ну… — и Пилат многосложно выругался.

Он ещё долго являл это своё умение. Стены Хранилища за всю историю своего существования не слышали и десятой доли — ни до, ни после.

— Всё это — логично, — чуть успокоившись, наконец сказал Пилат. — И кинично. Кинично, а следовательно, верно… Как наместник, я должностью привязан к провинции, но если меня наместничества лишают, то я волей-неволей вынужден ехать в Рим — испрашивать новое назначение.

— Вот это ход! — подобно зрителю у прекрасного творения живописца, воскликнул Киник. — Согласись, противостоящий тебе противник почти гениален!

— Приезжаю, а там, в Риме, меня — и… — Пилат опять произнёс несколько слов, более уместных в казарме легиона, чем среди свитков.

— Да, тебе предложено повышение. Разве ты не хотел расширить пределы власти?

Понтий Пилат опустил голову — чтобы с Киником глазами не встретиться.

— В таком случае, — медленно сказал наместник, — начальник полиции прав, и тот соглядатай из Рима вовсе не соглядатай. Он — провокатор! И обманул всех своим прибытием якобы только в ночь преступления. Каким-то образом он смог-таки устроить эту западню… Соглядатай!!.. Вот кто! Он! Сволочь!!