Эмма Донохью - Комната

— Да, все отлично.

— Раджа обычно никого не кусает, но ваша девочка выскочила совершенно неожиданно…

— Это пустяки, — говорит Старый Ник.

— Подождите, мне кажется, у нее поранена рука.

Я гляжу на свой искусанный палец, с него каплями стекает кровь. Мужчина берет своего ребенка на руки. Он держит его одной рукой, а в другой у него — мешок с калом. И выглядит он очень сконфуженным. Старый Ник ставит меня на землю и кладет пальцы мне на плечи, отчего им сразу же становится жарко.

— Все нормально.

— Посмотрите на ее колено, там содрана кожа. Раджа тут ни при чем. Она что, упала? — спрашивает мужчина.

— Я — не она, — говорю я, но мои слова звучат где-то внутри моего горла.

— Почему бы вам не заняться своим делом, а мне — своим? — спрашивает Старый Ник, почти рыча.

Ма, Ма, чтобы я заговорил, нужно, чтобы ты была рядом. В моей голове ее больше нет, ее нет нигде. Она написала записку, а я забыл о ней. Я сую свою нетронутую руку в трусы, но не могу найти записку. Потом нахожу, но она вся мокрая от мочи. Я не могу говорить, а просто машу ею в сторону мужчины. Тут Старый Ник выхватывает у меня записку, и она исчезает.

— Хорошо, но мне это… мне это очень не нравится, — произносит мужчина. Неожиданно у него в руке появляется маленький телефон, откуда он взялся? Мужчина говорит в него: — Да, полицию, пожалуйста.

Все происходит, как говорила Ма, — мы подошли к восьмому пункту, к полиции, а ведь я даже не показал записку и ничего не сказал о нашей комнате. Я решаю сделать это сейчас, ведь мне было велено рассказать все кому-нибудь, кто похож на человека. Я начинаю говорить:

— Меня украли, — но только шепчу, потому что Старый Ник снова хватает меня и бежит к грузовику. Я сейчас развалюсь на кусочки от тряски. Я не могу найти места, куда бы его ударить, он сейчас…

— Я записал ваш номер, мистер! — Это кричит мужчина, может, он кричит мне? Какой номер? — К — девять три, — выкрикивает он числа. Зачем он это делает?

Вдруг улица бьет меня по животу, рукам, лицу — ой-ой-ой! Я вижу, что Старый Ник бежит, но теперь уже без меня. Он бросил меня на землю. С каждой секундой он все дальше и дальше. Наверное, это были магические числа, и они заставили его бросить меня.

Я пытаюсь встать, но не помню, как это делается.

Меня оглушает рев мотора, грузовик едет прямо на меня ррррр, сейчас он размажет меня по тротуару, я не знаю как, где и что — ребенок ревет, я никогда до этого не слышал плача настоящего ребенка…

Грузовик уехал. Он промчался мимо меня и, не останавливаясь, завернул за угол. Некоторое время я еще слышу звук его мотора, но потом все стихает. Тротуар выше проезжей части, Ма велела мне забраться на него. Мне приходится ползти, не касаясь больной коленкой земли. Тротуар весь в больших шершавых плитах. Ужасный запах. Прямо перед собой я вижу собачий нос. Собака вернулась, чтобы съесть меня, и я кричу от ужаса.

— Отойди, Раджа. — Мужчина оттаскивает от меня собаку. Он сидит теперь передо мной на корточках, посадив на одно колено девочку, которая все время вертится. Мешочка с калом уже нет. Мужчина похож на людей в телевизоре, но он больше и шире их, и от него исходит запах — смесь жидкости для мытья посуды, мяты и карри. Своей свободной рукой он пытается дотянуться до меня, но я вовремя откатываюсь. — Все в порядке, малышка. Не бойся.

Кого это он назвал малышкой? Его глаза глядят в мои глаза, это меня он назвал малышкой. Я не смотрю на него, мне не по себе оттого, что он смотрит на меня и говорит со мной.

— Как тебя зовут?

Люди из телевизора, кроме Доры, никогда не задавали мне вопросов, а Дора уже знает мое имя.

— Можешь сказать мне, как тебя зовут?

Ма велела мне рассказать обо всем кому-нибудь, это моя обязанность. Я пытаюсь, но ничего не выходит. Я облизываю губы.

— Джек.

— Что-что? — Он наклоняется ниже, я сворачиваюсь клубком, обхватив голову руками. — Не бойся, никто тебя не обидит. Скажи еще раз, как тебя зовут, только погромче.

Мне легче говорить не глядя на него.

— Джек.

— Джекки?

— Нет, Джек.

— А. Теперь я все понял. Извини, твой папа уехал, Джек.

О чем это он?

Ребенок тянет его за куртку — это то, что надето поверх рубашки.

— Ну а я — Эджит, — говорит мужчина, — а это — моя дочь. Отстань, Найша. Джеку нужно прилепить пластырь на колено, давай-ка поглядим, есть ли он у нас. — Он роется в своей сумке. — Раджа очень сожалеет, что укусил тебя.

Что-то совсем не похоже, чтобы пес о чем-то жалел, у него острые грязные зубы. Может, он выпил из меня кровь. Как вампир?

— Ты плохо выглядишь, Джек, ты что, недавно болел?

Я качаю головой:

— Нет, это Ма.

— Что ты хочешь сказать?

— Это Ма запачкала мне футболку.

Девочка все время что-то говорит, но на каком-то непонятном языке. Она таскает Раджу за уши. Почему она не боится собаки?

— Извини, я не понял, — говорит мне человек по имени Эджит.

Но я больше ничего не говорю.

— Полиция приедет с минуты на минуту, понял? — Он оборачивается, чтобы оглядеть улицу, но Найша начинает плакать. Он подбрасывает ее на колене. — Мы пойдем к Эмми домой, ляжем там в кроватку.

Я вспоминаю нашу кровать. Там тепло.

Мужчина нажимает маленькую кнопочку на своем телефоне и что-то говорит в него, но я не слушаю. Мне очень хочется уйти. Но я боюсь, что стоит мне пошевелиться, как пес Раджа снова укусит меня и выпьет из меня кровь. Я сижу на стыке плит — одна часть меня располагается на одной плите, а другая — на другой. Укушенный палец болит, и правое колено тоже, а оттуда, где содрана кожа, сочится кровь. Сначала она была красной, а теперь стала черной. Около моей ступни лежит какой-то овальный предмет с острым концом, я пытаюсь поднять его, но он прилип к плите. Когда я, наконец, отдираю его, то понимаю, что это лист. Это лист с настоящего дерева, похожий на тот, что прилип к нашему окну. Я смотрю вверх, надо мной — дерево, с которого, должно быть, слетел этот лист. Яркая лампа на огромном столбе ослепляет меня. Бескрайнее небо над ней теперь уже совсем черное. Куда же делись розовые и оранжевые участки? В лицо мне дует ветер, и я время от времени вздрагиваю.

— Ты, наверное, замерз. Ведь верно, замерз?

Я думаю, что Эджит спрашивает маленькую Найшу, но он, оказывается, обращается ко мне. Я понимаю это только после того, как он снимает свою куртку и протягивает ее мне:

— На, возьми.

Но я мотаю головой, потому что это чужая куртка, у меня никогда не было куртки.

— А где ты потерял свою обувь?

Что такое обувь?

Не дождавшись ответа, мужчина перестает со мной разговаривать.

Рядом с нами останавливается машина.

Я знаю, что это за машина, — это полицейский автомобиль из телевизора. Из нее выходят два человека с короткими волосами, у одного они черные, а у другого — светлые. Полицейские двигаются очень быстро. Эджит что-то говорит им. Девочка Найша пытается вырваться, но он крепко держит ее в руках, и я думаю, что ей не больно. Раджа лежит на чем-то коричневом, это трава, я представлял, что она будет зеленой. Вдоль тротуара есть несколько квадратов с этой травой. Жаль, что у меня больше нет записки, Старый Ник ее уничтожил. Я не помню, что там было написано, — слова вылетели у меня из головы.

Ма осталась в комнате, и я очень, очень сильно хочу к ней. Старый Ник уехал в своем грузовике, но куда он теперь направляется? Конечно, не к озеру и деревьям, потому что он увидел, что я жив. Ма разрешила мне убить его, а я не сумел.

И тут мне в голову приходит ужасная мысль. А вдруг он поехал домой и сейчас открывает дверь нашей комнаты, кипя от ярости. Это я виноват, что он не умер…

— Джек!

Я смотрю на человека, который произнес это слово. Мне кажется, что этот полицейский — женщина, но я до конца не уверен. У нее черные, а не светлые волосы. Она снова говорит:

— Джек. — Откуда она знает, как меня зовут? — Я — офицер Оу. Можешь сказать мне, сколько тебе лет?

Я должен спасти Ма, мне надо говорить с полицией, чтобы получить газовую горелку, но мой рот мне не подчиняется. У нее на ремне какой-то предмет, это пистолет, как и у всех полицейских в телевизоре. А вдруг это плохие полицейские вроде тех, что посадили в тюрьму святого Петра? Как это не пришло мне в голову раньше? Я гляжу не в лицо женщине, а на ее ремень. Какой классный ремень с пряжкой!

— Так ты можешь сказать, сколько тебе лет?

Ну, это проще простого. Я показываю пять пальцев.

— Значит, пять лет, отлично.

Офицер Оу что-то говорит, но я не слышу что. Потом она спрашивает меня о платье. Повторяет этот вопрос дважды.

Я отвечаю как можно громче, не глядя на нее:

— У меня нет платья.

— Нет, а где же ты спишь ночью?

— В шкафу.

— В шкафу?

Попытайся объяснить им, произносит Ма в моей голове, а позади нее стоит Старый Ник, он никогда еще не был так зол…