Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Забыв об очереди и о миткале, я с замиранием сердца слушала рассказ и с интересом разглядывала молоденькую учительницу. Худенькая, маленькая, грустные черные глаза. Мне казалось, что я понимаю ее лучше моей матери. Глубже, что ли? Она мне нравилась.
И ЭТО НАЗЫВАЕТСЯ ЖИТЬ?
Иду домой. В изгородь школы мертвой хваткой вцепились лианы дикого винограда. Их верхние листья красно-бурые, а кисти плодов черные. У ворот беззаботный котенок играет сухими листьями березы. «Сентябрит уже», — говорила когда-то в лесном детдоме про начало осени баба Мавра. Села на скамейку в парке. Тишина нарушается редким падением желудей, еле слышным писком птиц в ветвях дуба и мимолетным жужжанием букашек. У моих ног замерли тени былинок, уже сбросивших семена. Мне на колени, вращаясь, как в замедленном кадре, «приземлился вертолетик» — семечко липы. Встряхнула крыльями сорока и исчезла. Даже на верхушке березы нити ветвей не чувствуют колебания воздуха. И там тишь. Слепит солнце. От него тепло и уютно.
Направилась по крутой тропинке к молоденьким елкам. Смотрю: они странно распушились, растопырились и, кажется, каждой хвоинкой устремились к солнцу. Весной иголки были слипшимися или плотно прижатыми друг к дружке по верхней поверхности веток наподобие одностороннего колючего меха. И летом я не замечала у них особой жажды тепла и света. Теперь все веточки дерева напоминали мне маленькие пушистые зеленые бутылочные ершики, радостно, даже как-то восторженно впитывающие в себя нещедрое осеннее тепло. На душе сделалось невыразимо приятно.
Дальше иду. Вижу, как, переливаясь всевозможными оттенками красного бордового и малинового, на каменных перилах лестницы, ведущей к реке, висят богатые ковры, свитые из невидимых под густой листвой мощных лиан дикого винограда. Сияние фонтана меркнет в окружении пылающих городских кленов и лесных с естественным жарким свечением. Строгая чопорная красота его высоких струй тускнеет на фоне буйной игры растительных красок. Почему яркие клены сейчас мне кажутся более густыми, чем тогда, когда были зелеными? Они же наполнились собственным сиянием, приобрели воздушность?
Полыхают рябины, золото стекает с берез. А как называется это дерево, крона которого вобрала в себя все роскошное многоцветье ранней осени? Как влечет и притягивает к себе его красота, как трудно оторвать от нее восхищенный взгляд! Жизнь из деревьев уходит так ярко и радостно? Нет. Деревья не умирают, они засыпают. У них будут долгие зимние каникулы.
Собираю букет из опавших листьев особенной окраски. Невольно всматриваюсь в пеструю шуршащую пахучую перину. Сколько неожиданных сочетаний оттенков песочного, светло-коричневого, палевого цвета увядающих листьев получилось от случайных слияний ранее ярких красок! Их бесчисленное множество. И в них тоже заключена своя прелесть, свое прощальное тепло. В ярком убранстве деревьев — праздник осени, а с блеклых листьев на земле начинается осенняя грусть, проводы тепла.
По аллее неспешно идет цыганка в шали с ярко-красными цветами по черному полю, высматривая очередную жертву. Школьники вспорхнули шумной стайкой с соседней лавочки. Мальчик, отрешенно сгорбившись, сидит на пригорке и тихо задумчиво и одиноко смотрит вдаль. Что его беспокоит, что волнует?
А у меня в голове фантазии: «Деревья как люди. Вон та нежная пестренькая березка как девочка, а эта облитая золотом — важная красивая дама. Пирамидальный тополек — щеголь-юнец. Старушка-сосна изогнулась печалью вековой».
Ухнула в ворох листвы, подставила лицо солнцу. Лежу. От восхищения матушкой-природой расширяется моя душа, делается легкой, открытой радости и всему прекрасному. Я хочу всем безоблачного счастья! Я люблю мир, в котором живу! Я — его величество Принцесса! Впрочем, как и любая девчонка в царстве Красоты и Добра!..
Почему я люблю осень? Весна будоражит, бездумно влечет куда-то, а осень мудрая, богатая, основательная, чудная, глубоко и высоко романтичная...
Приятные глупые мысли! У меня отличное настроение! Сажусь на скамейку, дирижирую сама себе руками, пою «...И тот, кто с песней по жизни шагает...», «Дорогая моя столица, золотая моя Москва!», выбиваю пальцами на желтой доске маршевую дробь. Весело! Выпростала из-под скамейки ноги, вскочила, кружусь от восторга! Сначала перед глазами поплыли деревья, потом в голове завертелось легко и приятно. Села, закрыла глаза.
...Мир полон чудных грез...
И мне так хорошо и просто!..
Дома бросила портфель в прихожей и направилась в зал. На пороге растерянно остановилась и жарко смутилась. Голый, в мыльной пене отец стоял ко мне спиной и торопливо рылся в шкафу. «Что ищет, чего нервничает?» — удивилась я, в вялом недоумении разглядывая его белое в черных с проседью волосах полноватое, мешковатое тело. «Не красавец. Не самое приятное зрелище. И чего мать ревнует такого? — безразлично и заторможенно подумала я. Но, почувствовав неловкость, осадила себя: — Нельзя быть злюкой. О родном отце, наверное, так бы не сказала.
Тут отец нашел деньги, свернутые трубочкой, и лихорадочно заметался, выискивая место, где спрятать их надежнее. Руки его дрожали, вислые складки кожи на спине и пояснице — тоже. Вдруг он повернул ко мне голову. В глазах сначала мелькнул испуг, потом лицо перекосило раздражение. Я молча отступила в спальню. «Мог бы догадаться закрыть дверь», — ища себе оправдание, недовольно забурчала я себе под нос.
Застала отца врасплох? Он прятал деньги, которые тайком собирал для дочери? Неужели не могли на семейном совете решить, сколько ей выделять? Зачем воровать у себя же? Зачем усложнять жизнь? Не стану матери рассказывать. К чему лишние ссоры? Отец меня еще больше возненавидит. Как противно замечать ложь и знать гадкие тайны!
Полет души угас. Стало тягостно. Вспомнились дни, проведенные на каникулах у родителей отца. Я всегда пугаюсь, когда меня отсылают жить к родне. Сразу на ум приходит мысль: «Другую семью мне подыскивают? Избавиться хотят?» Бабушка Маня тогда ко мне пристально приглядывалась. И я к ней. Она добрая. Но жить в глуши, где вся деревня — одна улица, ох, как не хотелось! Школа у них примитивная. Там можно «на четвереньки опуститься». (Так ругает лентяев наша учительница физики.) Обошлось. Вернулась домой...
Потом жила у родственников отца на окраине маленького районного городка. Странная семья. Все с вредными характерами. Бабуся свою линию гнет, дочки — свою. Одна тетка ни в чем не уступает, другая хитрая, постоянно с деньгами «мухлюет». Невестку тетю Лану совсем «затюкали». Во время скандалов мы с ней всегда переглядывались, вздыхали и молчали. Я каждый день в огороде картошку полола, в дом редко заходила, но кожей чувствовала гнетущую обстановку их семьи. Боже мой! И это называется жизнь? Мерзость какая-то.
Тетя Лена обвинила меня в краже ее ножниц, а ее сестра Варя ругала из-за пропавшего старого одеяла. А когда я мыла пол под кроватью, то увидела, что кусок серого солдатского сукна торчит из чемодана тети Лены. Говорить ничего не стала, а просто выдвинула чемодан на середину комнаты. Конечно, баба Лиза увидела, «расквохталась». И одеяло нашлось, и ножницы. А прощения не попросили. Ниже их достоинства утруждать себя извинениями!
Потом тетя Варя чистое постельное белье невестки у меня на глазах своей дочке понесла, а когда тетя Лана обнаружила и возмутилась, свекровь обозвала ее лгуньей и весь выходной «компостировала» мозги сыну, доказывая, что у него неблагодарная, гадкая жена. А сын злился на жену за то, что она не уважает его мамочку. Сумасшедший дом! Дикие нравы! Хуже, чем в пьесах Островского. Я один раз не выдержала их трехчасовой ругани и будто про себя пробурчала в перерыве, когда они пили сердечные лекарства:
— Думаете, вас еще одна жизнь ждет впереди?
Бабушка Лиза зыркнула на меня и зло ответила:
— Конечно. Загробная.
— Если она такая же, как здесь у вас, тогда лучше на свет не рождаться, — сказала я тихо.
