Мальчики и другие - Гаричев Дмитрий Николаевич
Они въехали в лес еще резво, но чуть вдавшись вглубь грузовик, как и обещал Илья, сбросил газ и поплелся, тяжело болтаясь на мокром песке. Ну и что, воскликнула Лена, куда мы пойдем, здесь все равно одна дорога, это бред; но Илья почти сгреб ее за воротник, и они вдвоем подобрались к грохочущему борту, из-под которого летели жирные брызги песка. Сперва ты, скомандовал он ей на ухо, сбрось рюкзак и потом сама, только не на прямые ноги; Лена хотела снова закрыть глаза, но раздумала и, не став долго выжидать, прыгнула вместе с рюкзаком. Ее опрокинуло на спину, лес пугающе вырос и темно зашумел в голове, но она быстро поднялась и успела увидеть, как Илья падает на вытянутые руки, пружинит и вскакивает, и падает снова, а их мусоровоз наконец останавливается в десятке шагов: откинутый борт его перестал громыхать, стоп-сигналы расцвели по бокам изумительным красным.
Грузовик стоял, не глуша мотор, стиснутый тесной хвоей и низким кустарником; они замерли каждый на своем месте, не глядя друг на друга. Лена представила, что сейчас из кабины выйдет водитель Вацлава и пристрелит их вместе или только Илью, а ее увезет или бросит в лесу, но дверь не открывалась, мотор работал, обступающие деревья казались завернутыми в мокрую шерсть. Мудак, наконец подал голос Илья, мы стучали тебе, ты не остановился, чё ты хочешь теперь, за проезд передать? Осмелев и еще приговаривая что-то злое, он попробовал было обогнуть грузовик, чтобы заглянуть в кабину, но не смог пробраться сквозь заросль, притих и подошел к Лене, та покачала головой. Но а как я мог знать, что он встанет здесь, засуетился Илья, мы можем, конечно, обойти его, но мне как-то стремно оказываться к нему спиной, что еще ему взбредет. Ради чего это, возразила Лена, ты же видишь, он ждет нас. Илья покраснел, как всегда, когда он был готов раскричаться, но спросил удивительно тихо и страшно, как будто заранее смиряясь с любым возможным ответом: Лена, что все это значит, ты узнала кого-то, что происходит? Уже дико устав, она расхохоталась, не узнавая собственного смеха, и Илья, очевидно от ужаса, быстро шлепнул ее по лицу; тогда она, все еще смеясь, спешным шагом вернулась к грузовику, поднялась внутрь и легла, и захлопнула за собой борт.
Она успела сосчитать до двухсот, пока голос Ильи перестал доноситься, но и тогда не захотела устроиться сидя: ельник над ней сменился долгой и все еще шумной березовой рощей, потом был короткий пустой промежуток, за ним мелькнули мертвые сосны со стальными когтями, а после машина опять очутилась на ровной дороге и поехала дальше мимо бесконечных столбов. Стало задувать, и Лена достала из рюкзака шарф; здесь же попалась выкупленная вчера у салона первая «Зависть», которую она взяла показать Илье, но не вспомнила ни в поезде, ни у костра, это было уже не обидно. Сразу за теми металлическими соснами они разминулись со встречной машиной, судя по звуку, такой же тяжелой, а теперь на шоссе было пусто, как на луне. Она проверила телефон, но от Ильи не было даже проклятий, а от остальных и подавно ничего; часы показывали начало седьмого, но вечер как будто не двинулся вглубь с тех еще пор, когда они стояли с говнюками: в этом словно бы слышался слабый голос угрозы, якобы тем четверым оставлялся еще шанс настигнуть ее, но усталость была сильней, и она прикрыла глаза, надеясь задремать.
Ее опутал вялый, дачный сон без звука и цвета, и когда она очнулась с застекленевшим у рта потеком слюны, то увидела над собой строгие тополя и за ними совсем ненадежное небо: все не перегорающий вечер высосал его до последней белизны. Пахло яблочной падалью, ржавой водой: приподнявшись на неверных руках, Лена выглянула за борт. Они стояли в квадратном поле, затянутом мелкой травой, наискосок пролегал пешеходный отрезок из черных резиновых плит, один конец которого уводил к голым яблоням, а другой к нескольким трехэтажным домам, о которых отсюда мало что можно было понять. С мутной после короткого отдыха головой Лена выбралась на траву, перевязала поплывший шарф и пошла в сторону домов, ей хотелось додуматься, как назвать их окрас, сиреневый с перепадами в рыжий, но это было так же сложно, как понять, горит или нет свет в их окнах, пока высохший день висел над землей, как хитиновая скорлупа на невидимой нитке.
В глубине маленького двора темнели остатки летней эстрады, вокруг которых скользило некоторое движение, как и в приближавшихся окнах, но, когда Лена переступила границу двора, все погасло, и ветер улегся. Со скамьи перед самой эстрадой свисала газета, развернутая как будто на телепрограмме, и она подошла посмотреть, но и здесь обозналась: на бумаге, похожей скорей на оберточную, единственно стояла большая чернильная девятка. Мелкое электричество, росшее в воздухе, клонило обратно в сон, она села на край скамьи, еще соображая. В доме за спиной наверху вспыхнула короткая ругань, Лена даже не успела обернуться; зато ей получилось увидеть, как в поле размытые сыростью дети бегут от яблонь к грузовику, чтобы спрятаться в нем и под ним.
Телефон оказался разряжен, и Лена подумала, что можно оставить его здесь, на поруки гудящему воздуху; бросать же рюкзак было страшно, проще казалось раздеться совсем. Было слышно, как где-то смотрели футбол и стучали по мебели, так делал когда-то папа, правда, под биатлон, и она поискала глазами, откуда был звук, ничего не нашла и опять заскучала. Только теперь ей стало видно, что половины стекол в домах просто нет, но те, что еще оставались целы, не должны были ее подвести. В покинутом поле снова метнулись дети, кто-то из них выкрикнул: нет же, и Лена поднялась как будто вдогонку этому крику, но решила не возвращаться, а лучше проверить какой-нибудь из подъездов и набрать в нем хотя бы воды.
В первой же квартире, уже в коридоре, ее встретил заставленный книжный шкаф, она засмеялась так громко, что на лестнице выругались; там были советские собрания, синие и розовые, нарядный хлам, похожий на орденские планки: то же самое было у них дома до тех пор, пока Лена не начала выкупать приглянувшееся ей в салоне, и в недолгое время один мертвый груз заместился другим, но уже не таким разноцветным. Влажный полумрак не давал разобрать фамилий, а когда она потянула за один из томов, тот не поддался; она дернула соседний, и тот устоял; то же самое оказалось на всех шести полках, книги были как сплавлены между собой. Разозлившись, она заправила ногти за первый попавшийся корешок и рванула его вниз; он легко отодрался, и на полку, а с полки ей под ноги потек мелкий серый песок. Лена шагнула назад и состучала то, что попало на кроссовки, но песок продолжал течь, уродливый холм расползался на полу, в глубине квартиры раздались и потухли шаги, и она поторопилась вернуться на лестницу.
От стычки со шкафом у Лены совсем пересохло внутри, и при мысли, что из здешних кранов тоже, может быть, льется песок, или соль, или уксус, ей впервые с приезда стало не по себе. Она выбежала во двор, вспугнув полупрозрачную кошку, и застыла, озираясь, пока не разглядела колонку на дальней от поля границе двора. Подойдя, она легла на рукоять всем оставшимся весом, и из металлического горла раздалось мышиное сипение, доносившееся с какой-то последней глубины; она отпустила ее и нажала снова, колонка отозвалась ясным трубным звуком, на который должна была бы явиться красная конница, и Лена отпрянула почти что в слезах, но вернулась и в третий раз, навалилась еще, скрипя зубами, как Илья на дороге, и, когда почти черная струя хлестнула в сточный желоб, она едва успела отскочить, спасая джинсы.
Казалось немыслимо, что ее козий прыжок никто не заметит, она сжалась под курткой, готовясь к насмешкам, но ниоткуда не донеслось ни фырчка; это ее укрепило, и, зайдя теперь с безопасной стороны, она снова впряглась в колонку, чтобы слить черноту и дождаться нормальной воды. Грязь извергалась так долго, что Лена почти сдалась, она успела прочесть про себя все стихи, что помнила наизусть, но потом струя все-таки начала светлеть, и еще через время она наконец набрала свою велосипедную бутылку. Окажись здесь Илья, он отправился бы поискать в туалетах пузырьки с запрещенной марганцовкой, Лена решила, что сделает так же; если бы еще оказалось возможно зажечь где-то плиту и погреть над ней хотя бы руки, задубевшие от колонки, то на этом она бы могла успокоиться. Она выбрала дом напротив того, где уже побывала, и поднялась сразу на третий этаж, где в темноте коридора белела единственная дверь. Стараясь быть бесшумной на дощатом полу, она подступила к ней вплотную и уткнулась лбом в древесное полотно, как в кота.
