Время Волка - Волкодав Юлия

Борька ещё спрашивал, что везти из Сочи, не соскучился ли Лёня по чурчхеле и домашнему вину, он может захватить, в общем, хохмил в своей обычной манере. Но Лёнька уже не обращал на это внимания. Он был безумно счастлив. Борька едет в Москву! И ему есть где жить, даже если он никуда не поступит (а он, конечно, с первого раза не поступит, это же Москва). Они снова будут вместе, а остальное совершенно не важно!

* * *

Самое удивительное, что Борька поступил. С первого раза и без малейших сложностей, во всяком случае, так показалось Лёньке. Всё вообще сложилось самым удачным образом: сначала уехал отец с пребывавшей в радостном возбуждении Ангелой и ворчащей, недовольной переменами Ликой, и Лёня три дня наслаждался свободой: до одурения слушал музыку, пел то под проигрыватель, то аккомпанируя себе на пианино, валялся на диване и просто отсыпался. А потом приехал Борька, и они гуляли по Москве, ездили на Воробьёвы горы и в Сокольники, катались, как в детстве, на каруселях в парке Горького и ели мороженое, проматывая Лёнькину зарплату и Борькины сбережения «на Москву».

Документы Борька подал во Второй медицинский, с легкостью прошёл собеседование, записался на подготовительные курсы, днём ходил на них, а по вечерам зубрил билеты под Лёнькино вялое перебирание клавиш. Дня через два он не выдержал:

– Какой-то ты странный. Ты настолько уверен, что поступишь, что решил последние недели валять дурака?

Лёнька отрицательно покачал головой.

– Я во-обще не уве-ерен, что по-оступаю в ко-онсерваторию.

У Борьки аж учебник упал. Он про Лёнькину консерваторию целый год в письмах читал, и тут на́ тебе! И Лёнька начал рассказывать про то, о чём не решался написать: про встречу с Валентиной Ивановной, про эстраду и Отса, про музыкальную комедию и ГИТИС. В конце даже сыграл Борьке несколько песен из репертуара Отса, которые уже разучил. Борька сидел чуть ли не с открытым ртом, ошеломлённый таким Лёнькой – поющим, увлечённым, с горящими глазами.

– В об-общем, все де-ело в мо-оём за-аикании, – подытожил он. – Как все-егда.

– Слушай, так может, пора уже с ним разобраться? Здесь всё-таки Москва, не наша деревня. Неужели нет специалистов?

Борька заразился его энтузиазмом и уже готов был прямо сейчас искать чудо-врача, который исцелит Лёнькин недуг. Лёнька пожал плечами.

– Я нико-ого в Мо-оскве не зна-аю, а о-отцу это не на-адо бы-ыло. Мне что, и-идти по бо-ольницам во-вот так, с у-улицы, и спра-ашивать? И по-отом, ско-колько этих мо-осковских про-офесоров в Со-очи прие-езжало, и то-олку?

– Ну да, – задумчиво согласился Борис.

А на следующий день, придя с занятий, заявил:

– Собирайся, мы едем в Павловский Посад.

– Ку-уда?

Лёнька только что вернулся со смены, помылся и улёгся на диван с единственным желанием – чтобы его не трогали хотя бы пару часов. Сегодня, как назло, машины с товаром шли одна за другой и он чертовски вымотался.

– В Павловский Посад. Город такой под Москвой, платками славится. Эх ты, год прожил в столице и ничего не знаешь.

– Что мы та-ам за-абыли? Пла-аточек?

– Иронизируй, иронизируй. – Борька деловито проверял карманы, подсчитывал деньги. – Так, главное – бумажку с адресом не потерять. Ну чего ты разлёгся? Поехали лечить твоё заикание. И найди мне кусок мыла, полотенце для рук и расчёску.

Лёня ничего не понял, но с дивана поднялся и всё требуемое собрал. Объяснял ему Борька уже по дороге, когда они тряслись в автобусе, забравшись в самый конец, придавленные со всех сторон бабками с сумками и авоськами.

– Я стал расспрашивать ребят, кто со мной на курсах учится, вдруг кто знает специалиста по заиканию. Ты же понимаешь, на врачей часто идут учиться дети медиков, династия, все дела. Думаю, вдруг у кого папа там или дедушка профессор какой-нибудь! А нашлась бабушка. Баба Тася её зовут. Только она не врач совсем, – в этом месте Борька перешёл на шёпот.

– А кто?

– Ну, знахарка, что ли. Я сам не понял. Но пацанчик сказал, вариант надёжный. Она его самого от энуреза вылечила.

– От че-его?

– Пи́сался он, если по-простому. Что ты ржёшь? Ничего смешного, парню семнадцать лет, а он по ночам в штаны делает, с девушками встречаться не может. Это трагедия, между прочим, похлеще твоей. Ну и бабка ему энурез заговорила. Как рукой сняло! Так что прекрати ржать и давай проталкивайся к выходу, скоро наша остановка. Надо ещё магазин тут найти какой-нибудь продуктовый. Пацан сказал, она деньги за работу не берёт, с ней продуктами надо расплачиваться.

– Бо-орь, ты с ума со-ошёл? Мы что, к ко-олдунье е-едем? Ты ве-еришь в эту чу-ушь? Ты же ко-омсомолец!

– Ой, брось, пожалуйста. Веришь не веришь, какая разница? Давай попробуем, что мы теряем? Смотри, вон магазин.

В магазине Борька купил пакет пряников, чай, какие-то карамельки, булочку и кусок колбасы.

– Ска-азал бы, я бы из «Е-елисеевского» при-инёс но-ормальную, «До-окторскую», – ворчал Лёня.

– Ладно тебе, столичный привереда. Хорошая колбаса.

Так, дружески переругиваясь, они отыскали нужный дом – маленький, одноэтажный, с единственным окошком и покосившимися ставнями. Рядом с ним росла огромная береза, раза в три выше, так что весь дом оказывался в тени дерева. Звонка на двери не было, Борька постучал.

– Входи кто пришёл, – раздался голос из-за двери, однако, навстречу им никто не вышел.

Борька толкнул дверь и переступил порог первым, Лёнька за ним, чуть не стукнувшись лбом о низкий наличник. В комнатке царил полумрак, то ли из-за толстого слоя грязи на оконном стекле, то ли из-за плотно прильнувших к нему веток берёзы. Хозяйка домика обнаружилась не сразу, только когда глаза привыкли к темноте, Лёня увидел маленькую, ему по пояс, старушку, сидящую на железной кровати в углу и смотрящую мимо него странными прозрачными глазами. Слепая, догадался он.

– Садитесь, – бабка сделала рукой неопределённый жест в сторону стола, возле которого стояли два стула. Третий стул находился чуть поодаль, и, увидев его, Лёнька передёрнулся – у стула не было сиденья, а под ним стояло ведро. Такой вот самодельный туалет в двух метрах от стола. В целом вся обстановка производила гнетущее впечатление: запах старости и грязи, темнота и чёрные с почти неразличимыми изображениями иконы над головой у старухи. Значит, белая колдунья, раз иконы, подумал Лёня и тут же себя одёрнул. Что за глупости, где он этого набрался? Белая, чёрная! Да просто сумасшедшая старуха и сумасшедший Борька, который затеял всё это.

– Зачем пришли? – отрывисто спросила бабка.

– Мой друг Лёня, он заикается, с детства, – стал торопливо объяснять Борис. – Во время войны он под бомбёжку попал, над ним немецкий самолёт пролетел, и вот…

– Подойди ко мне, – бабка поманила его рукой. – Не бойся, не съест тебя баба Тася. Сядь сюда.

Она усадила Лёньку на кровать рядом с собой и стала водить ладонью по его груди, ближе к горлу. Лёнька едва сдерживался, чтобы не вырваться и не уйти из странного дома. Он вообще не терпел чужих прикосновений, тем более вот таких. Но когда баба Тася начала говорить, он резко передумал.

– Всю жизнь на виду будешь, – спокойно сообщила она, глядя по-прежнему в пустоту. – Девки тебе прохода не будут давать до самой старости. Не обижай их, понял?

– Я не о-обижаю, – растерялся Лёня.

Ему в тот момент даже представить было трудно подобную ситуацию. Пока что девушки обижали его.

– Начнёшь, – уверенно проговорила бабка. – Все вы, кобели, считаете, что у вас х… трёхрублёвый, а у баб п…а трёхкопеечная.

Борька подозрительно хрюкнул на своём стуле, пытаясь сдержать смех. Откровенность и безапелляционность бабы Таси его насмешила, а вот Лёньке было не так весело. Он снова начал сомневаться в правильности их затеи и адекватности бабки.

– Две жены у тебя будет, а сердце заберёт третья – не жена. Особенная, из наших. Дети… Не пойму никак…

Бабка нахмурилась. Лёня нетерпеливо дёрнулся. Его совершенно не интересовали ни жёны, ни дети, что он, девчонка, на судьбу гадать? Если уж у него и был вопрос, то только один.