Алексей Иванов - Географ глобус пропил
Отцы, пораженные, остановились на опушке. Отсюда открывалась панорама всей долины между двумя грядами пологих заснеженных гор. Долина сияла нетронутыми снегами, как чаша прожекторного рефлектора. Редкие рощицы на склонах внизу срастались в сплошную полосу вдоль извилистой речки, которая словно бы состегивала, как шов, два крыла долины. Ветер расчистил небо, слепив остатки облаков в несколько грандиозных массивов. Их лепные, фигурные, вычурные башни висели в неимоверной толще химически-яркой синевы, которая, казалось, столбом уходит от земли вверх, во вселенную. Солнце горело, словно бесконечный взрыв. От объема, вдруг открывшегося глазам, вдруг становилось жутко.
— Зашиб-бонско... — произнес Чебыкин.
— Как с самолета, — добавил Овечкин.
Тени облаков бесшумно скользили по снежным полям.
— А теперь нам вниз, к речке, — сказал Служкин.
— Тут ведь шею сломаешь на спуске... — ужаснулся Тютин.
Отцы выстроились над склоном в ряд. Служкин сказал:
— Кто последний, кроме меня, тот чухан. Вперед!
Отцы пригнулись, оттолкнулись палками и дружно соскользнули вниз. Сперва они летели почти вровень, быстро уменьшаясь, но затем строй их начал расходиться веером. Пять пышных кометных хвостов протянулись по склону, а потом они начали взрываться снежными фонтанами, когда лыжники катились с копыт. Один только Демон, скрючившись и растопорщившись, ловко несся вперед, к речке.
Служкин переступил на его лыжню, присел на корточки и медленно, как в инвалидной коляске, поехал. Склон разворачивался перед ним, как свиток. Служкин ехал, вертел головой и рассматривал метеоритные кратеры в снегу. В одной воронке он увидел зеленую варежку и подцепил ее острием лыжной палки.
Отцы дожидались Служкина в зарослях на берегу речки. Они стояли в облаке пара, мокрые, с красными лицами и фиолетовыми руками, с открытыми ртами и вытаращенными глазами.
— То-то, отцы! — важно сказал им Служкин. — Это вам не пистоны бабахать!
— А куда дальше, Виктор Сергеевич? — поинтересовался Бармин.
— Дальше — через речку.
Служкин снял лыжи и первым полез с невысокого обрыва.
Ветер сдул со льда снег, и устоять на речке не смог никто. Пока шли вдоль другого берега, отыскивая место, пригодное для подъема, даже Служкин грохнулся пару раз, а Тютин пластанулся так, что лыжи из его рук разлетелись, точно бумеранги. Тютин ползал за ними на четвереньках. Лед под ногами был зеленовато-голубым, в полупрозрачных разводьях, с гроздьями мелких алмазных пузырьков. Подо льдом мерцала и смутно шевелилась таинственная темно-синяя студеная жизнь.
Служкин вскарабкался по обрыву, цепляясь за ветки, и сверху за руки повыдергивал отцов к себе, как репу из грядки. Дальше простерлась горбатая, каменистая, малоснежная равнина, усыпанная битым угловатым камнем и заросшая длинной желтой травой, которая космами торчала из снега. За равниной стоял густой перелесок, а за ним — высокая насыпь. Отцы поднялись на нее к двум ржавым рельсам узкоколейки. Вдалеке на рельсах громоздилась небольшая двухосная теплушка.
— Да-а... — протянул Чебыкин, заглянув внутрь. — Все схвачено...
Туристы давно облюбовали вагончик для ночлега. Перегородка из обломков фанеры и досок, сколоченных сикось-накось, делила вагончик пополам. Одна половина была спальней: здесь щели законопатили тряпками и рваным полиэтиленом. Другая половина служила трапезной. Здесь в потолке зияла дыра — дымоход, а под ней на полу лежал гнутый железный лист — очаг. На пирамидках из камня лежал железный прут — перекладина для котелков. Вокруг валялись ящики разной степени сохранности — сиденья для гостей.
— А куда ведет узкоколейка? — спросил Бармин.
— Туда — на старый лесоповал. А туда — в заброшенный поселок.
Сняв рюкзаки и перевооружившись, отцы вслед за Служкиным зашагали по насыпи к пещере. В нужном месте они свернули в перелесок, пересекли его, треща ветками, и вышли на крутой и неровный склон, поросший кривыми елочками. Над склоном громоздилась огромная скальная стена горы Шихан.
Стена Шихана напоминала измятую и выправленную бумагу. На ее выступах лежал снег, кое-где бурели пятна выжженных холодом лишайников. В громаде Шихана, угрюмо нависшей над долиной, было что-то совершенно до-человеческое, непостижимое ныне, и весь мир словно отшатнулся от нее, образовав пропасть нерушимой тишины и сумрака. От этой тишины кровь стыла в жилах и корчились хилые деревца на склоне, пытающиеся убежать отсюда, но словно колдовством прикованные к этому месту. Шихан заслонял собою закатное солнце, и за ним в едко-синем небе горел фантастический ореол.
— Шихан — это риф Пермского периода, — пояснил Служкин.
И это слово «риф» странно было слышать по отношению к доисторическому монолиту, который на безмерно долгий срок пережил океан, его породивший, и теперь стоит один посреди континента и посреди совершенно чуждого ему мира, освещаемого совсем другими созвездиями.
Прямо под скальной стеной имелась утоптанная площадка, покато стекавшая к длинной и узкой горизонтальной щели, похожей на приоткрытую пасть утеса. Из этой пасти тянуло теплым дыханием.
— Вот и пещера, — сказал отцам Служкин и бросил в ее зев шишку.
— Может, с нами пойдете? — тоскливо спросил у Служкина Тютин.
— Нет, отцы, — отрекся Служкин. — Я там уже был, и ничего там опасного нету. И одни не сдохнете. И вообще, не люблю я пещеры. Ползаешь там, ползаешь, как свинья, в глине и темноте, и башкой по всем углам бренчишь. Если я в школу с фингалом на лбу приду, кто мне поверит, что я его не в пьяной драке под Новый год получил? Лезьте давайте, а я вас в вагончике подожду.
Первым решился Бармии. Он присел на корточки, всматриваясь в темноту, и осторожно полез вперед, светя фонариком. Пятки его скрылись. Отцы ждали. Из пещеры донесся гулкий вопль:
— У-у-ы-ы!.. Скелеты, скелеты!..
Отцы по одному полезли вслед за Барминым. Последним обреченно уполз Тютин, который перед этим долго и прощально смотрел на небо.
Служкин постоял немного, развернулся и пошел обратно. Вокруг него тихо густели вечерние краски. В них словно бы добавили на капельку больше, чем нужно, синевы. Серая, оснеженная скала стала сизой. Перелески слились в зубчатые полосы. Солнце из красного сделалось лиловым. В ядовито-синем, полярно озаренном небе проступила зеленая луна.
Служкин вернулся к вагончику и занялся хозяйством. Он нарубил в «спальню» лапника и распотрошил рюкзаки. В один угол он составил припасы: мешочек со своей кашей, торт Овечкина, чай и консервы Деменева, ватрушки Бармина, печенье Чебыкина и пять Тютинских банок тушенки. Бутылки с водкой Служкин сунул в сугроб. Расщепив ящик, Служкин развел костер, набил снегом и подвесил котелки, сел перед огнем и стал допивать из термоса горячий кофе.
Отцы вернулись часа через полтора. Из лощин поднимался багровый дым, и отцы вышли из него, как черти из преисподней, — черные от грязи и копоти, закапанные парафином свечей.
— Зыкая пещера! — восхищенно сказал Служкину Чебыкин.
— Здоровенная, как не знаю что, — добавил Овечкин.
— Еле обратно выбрались, — поделился Тютин.
Отцы столпились у костра, протягивая к огню ладони.
— А где кофе? Горячего хочу! — Чебыкин поискал глазами термос.
— Выпил я кофе, — сознался Служкин.
— Вы такая сволочь, Виктор Сергеевич...
— А мы сейчас с вами водки дерябнем, — возразил Служкин, составляя кружки и отвинчивая с бутылки колпачок. — А потом вы пошуршите в поселок за дровами. И поскорее, резину не тяните.
Отцы заныли, но разобрали кружки, чокнулись и выпили. Потом, охая, выбрались из вагончика и побрели по рельсам в сторону заброшенного поселка. Скоро они скрылись за поворотом, а Служкин остался сидеть на ящике перед маленьким костерком. Он курил, потихоньку замахивал водку и глядел по сторонам.
А закат разгорелся всеми красками, что остались неизрасходованными за уходящий год. Угольно-красное, дымное солнце висело над горизонтом. Небо отцветало спектром: лимонно-желтая узкая полоса заката плавно переходила в неземную, изумрудную зелень, которая в зените менялась на мощную, яркую, насыщенную синеву. И к востоку концентрация этой синевы возрастала до глубокой черноты, в которой загорелись звезды, словно от неимоверного давления в ней начался процесс кристаллизации.
Земля же отражала небо наоборот: на западе черный, горелый лес неровными зубцами вгрызался в сумрачный диск светила, а под сводом тьмы на востоке лес мерцал будто голубой, освещенный изнутри айсберг. Снега стали зеркальными и кроваво полыхали.
Но самым загадочным было бесшумное движение, охватившее мир. Грузно и устало погружалось солнце. Удлиняясь, зловеще ползли тени, ощупывая перед собой дорогу и змеино ныряя в складки лощин. Сверху катился прилив мрака, отмывая все новые и новые огни. Багровый дым, клубясь, устремился вслед за солнцем мимо насыпи, и казалось, что вагончик тоже поехал куда-то под уклон земного шара, увозя Служкина, склонившегося над огнем.
