Юрий Поляков - Убегающий от любви (сборник)

— Хорошо, — вдруг прервал молчание Павел Николаевич. — Я даю вам пятьсот баксов — и вы переходите в другое купе. Договорились?

Он махнул рукой — Толик раскрыл дорожный саквояж, извлек оттуда черную сумку-барсетку и протянул хозяину.

«Ничего себе кошелек!» — подумал я.

Мой попутчик небрежно достал из барсетки толстую, перетянутую резинкой зеленую пачку и отсчитал пять стодолларовых бумажек.

— Нет, — ответил я, отводя глаза от денег.

Павел Николаевич молча добавил еще столько же:

— Возьмите, вам же хочется. Смелее! В первый раз всегда страшно. — Он улыбнулся, и на его круглых щеках обозначились трогательные ямочки. Мне и в самом деле очень хотелось. Это была как раз та сумма, какую запросили с меня в автосервисе за полное восстановление «шестерки».

— Уберите деньги! — потребовал я.

— Ладно, отдаю все! — Он бросил на столик пачку и ребячливо подмигнул телохранителю.

— Зачем вы валяете дурака? Вы же все равно мне всех этих денег не отдадите!

— Отдам!

— Не отдадите!

— Конечно, не отдам.

Он надел очки и снова стал взрослым. Ямочки на щеках исчезли, как и не было.

— Зачем же вы тогда издеваетесь?

— Я вас искушал. И вы мне понравились. Давайте лучше выпьем! Толик, будь другом, накрой поляну. Мы тут с господином писателем о жизни побеседуем.

Телохранитель вынул из саквояжа две бутылки красного вина.

— Бургундское. «Кортон гран крю фэвле» восемьдесят восьмого года! — сообщил Павел Николаевич. — Очень милое вино. Вообще-то я больше люблю бордо, например «Шато Тальбо» восемьдесят девятого… Но оно капризное: откроешь — и нужно почти час ждать, пока резкость уйдет. Бургундское в дороге предпочтительнее. Или у вас другое мнение?

— А сколько оно стоит? — осторожно спросил я.

— Эх вы! Это про женщину сначала спрашивают: «Сколько стоит?» — а потом пробуют. С вином же все наоборот, сначала пробуют, а потом уже спрашивают: «Сколько стоит?»

Толик между тем вынул закуску: бутерброды с икрой и рыбой, уложенные в пластмассовую коробочку. В другой коробочке оказалась клубника. Потом он взял со столика и посмотрел на свет стаканы, поморщился и унес их прочь.

— К сожалению, бургундских рюмок здесь нет. Придется пить из общепитовских. Уж извините! — с издевательской грустью молвил мой попутчик.

— Переживу как-нибудь.

Толик воротился с другими — чистыми стаканами. Сопровождала его радостная проводница:

— Я договорилась в третьем купе!

— Спасибо, голубушка, за хлопоты, — кивнул Павел Николаевич, — но мы уже подружились… Толик, поблагодари девушку за заботу!

Вернувшись, телохранитель достал из кармана складной нож со штопором, откупорил бутылку и уверенным официантским жестом, несмотря на покачивание вагона, разлил рубиновое вино по стаканам.

— Спасибо, иди спать! — распорядился Павел Николаевич и, глядя вслед уходящему, добавил: — Отличный мужик. Горбачева охранял. Теперь вот со мной. Уже пять лет. Стреляет как бог! А удар!.. И вообще он человек, можно сказать, исторический…

— А вы не боитесь, что он когда-нибудь в вас выстрелит? — ехидно поинтересовался я.

— Нет, не боюсь. Если он даже Горби не пристрелил, то мне бояться нечего. Эти люди стреляют или во врага, или в себя… Странный народ… Кстати, давайте выпьем за русский народ! Знаете, когда все это началось, я думал, через год, максимум через два нас всех на вилы поднимут. Ничего подобного. Наоборот, сын трудового народа Толик меня и охраняет. За народ!

— Нет, за это я пить не буду.

— Почему?

— Из принципа…

— Бросьте! «Человек с принципами» — это всего лишь щадящий синоним к слову «неудачник»…

— Значит, «беспринципность» — всего лишь синоним к слову «преуспевание»?

— Вы со всеми такой вредный или только со мной?

— Нет, не со всеми. Но если бы народом был я…

— Я бы давно уже был на вилах! — засмеялся Павел Николаевич. — Какой вы злой! Вы, наверное, просто бедный? Но за ненависть мы пить не будем. Выпьем за любовь! Вы допускаете, что такой мерзавец и мироед, как я, способен испытывать это чувство?

— Отчего ж не допустить! Самых трогательных романтиков я встречал в зоне, когда писал очерк к двухсотлетию Владимирского централа.

— Романтика? При чем тут романтика? Любовь добывается из такого же дерьма и грязи, что и деньги. Ее так же, как деньги, легко потерять. Может, когда-нибудь люди будут на кредитных карточках копить не баксы, а любовь…

— Ого! Вы не пробовали сочинять? — довольно ядовито спросил я.

— Пробовал. Даже литературную студию при МАТИ посещал. Стихи писал… концептуальные. Прочитать?

— Потом. А сейчас больше не сочиняете?

— Нет. Знаете, бизнесом, творчеством и любовью у человека ведает одна и та же часть мозга, поэтому среди хороших поэтов не бывает хороших бизнесменов. И наоборот. Кстати, влюбленный бизнесмен тоже не жилец… Вы-то бизнесом пробовали заниматься?

— Никогда.

— И не пытайтесь! Я знал одного сценариста. Он с нефтью связался, да еще втюрился в кинозвезду… Страшная история — нашли с чеченским кинжалом в сердце.

— Я, кажется, читал об этом в газетах…

— В газетах? — Он посмотрел на меня с упреком. — Вы читали, а я хоронил… Давайте все-таки выпьем!

Вино, как и следовало ожидать, оказалось замечательным. Некоторое время мы сидели молча. Я отогнул краешек накрахмаленной занавески: мелькающие столбы отмеривали проносящуюся за окнами ночь.

— Знаете, иногда хочется все бросить, спрятаться в деревне и по вечерам, слушая сверчка, написать книгу… — мечтательно произнес Павел Николаевич.

— О чем?

— О дерьме.

— Из которого все добывается?

— Да. У меня очень много сюжетов. Хотите, я подарю вам один? Настоящий! Не из газет.

— Спасибо, но у меня своих сюжетов достаточно.

— Ленивы и нелюбопытны… А потом еще на читателя жалуетесь!

— Я не жалуюсь… Читатель всегда прав. Критики — другое дело. Учитывая тематику вашей будущей книги, я могу вам дать несколько сюжетов о критиках…

— Да ладно уж… Ничего я никогда не напишу. Мне бумагу марать так же опасно, как сценаристу торговать нефтью… Слушайте, а вы когда-нибудь на заказ писали?

— Конечно. Двум маршалам мемуары сочинил. При советской власти за это неплохо платили. Не то что сейчас…

— Отлично. — Павел Николаевич от возбуждения взъерошил рукой волосы, и сединок у него обнаружилось даже больше, чем показалось мне вначале. — Я заказываю!

— Что вы заказываете? Меня?

— Не надо так шутить. Это не смешно. Вы прекрасно понимаете, что я хочу заказать. Но я не знаю, что может выйти из моего сюжета — рассказ, повесть, роман… О гонораре не беспокойтесь. Я не жадный.

— Погодите, может быть, мне ваш сюжет еще и не понравится…

— Опять привередничаете!

— Но ведь и вы заключаете не каждую сделку из тех, что вам предлагают, — возразил я.

— Ленивы, но изворотливы. Давайте лучше выпьем!

— За что?

— Теперь ваш тост.

— Тогда — за ту часть мозга, которая не может одновременно заниматься бизнесом и творчеством!

— И любовью! — добавил Павел Николаевич.

— А ваш сюжет про любовь?

— Конечно! А про что же еще?!

Он засмеялся, и на его щеках снова возникли ямочки.

2. Гаврош капитализма

— Ну, не знаю. — Я невольно улыбнулся в ответ. — Может, про первичное накопление!

— Об этом тоже можно целую книгу написать! Эпопею о гаврошах русского капитализма… О тех, кто был ничем, а стал всем!

Павел Николаевич полуприлег на диван, явно устраиваясь для обстоятельного повествования. Я подложил под спину подушку и приготовился слушать. Перестук колес напомнил мне вдруг стрекот оставленной дома пишущей машинки.

— А у вас бывает так, словно вы смотрите на себя со стороны, как на актера, играющего роль? — спросил он.

— Бывает… У психологов есть даже какой-то специальный термин для этого ощущения…

— Во-от! Вы знаете, мне долгое время казалось, что я просто играю главную роль в мыльной опере про богатых, которые плачут, смеются, жрут, трахаются и занимаются прочей жизненно важной чепухой. Мне казалось, вот сейчас закончится очередная сцена, вырубятся «юпитеры» — и костюмер заберет у меня тысячедолларовый смокинг, а бутафор отгонит в студийный гараж мой джип. Я переоденусь в потертые джинсы, свитерок и курточку из дубеющего на морозе кожзаменителя, сяду в синий троллейбус, подберу с затоптанного пола более-менее свежий билетик (чтобы в случае чего отовраться от контролера) и поеду в институтскую общагу. Там какая-нибудь старшекурсница, уже успевшая сходить замуж, родить, развестись и отправить ребенка к маме в родной Гадюкинск, нальет мне водчонки, накормит яичницей с крупно нарезанной колбасой, а затем, если соседки ушли, мы поскрипим немного на узкой казенной кровати: я буду терпеливо гоняться за оргазмом по закоулкам своего безотзывного после алкоголя тела, а она — страстно шептать в мое ухо: «Только не в меня! Только не в меня!!»