Михаил Веллер - Самовар
– А что это там у тебя такое?
– Это для тебя…
Она откидывает одеяло и задирает ему рубашку. У Чеха стоит, как деревянный.
– У и какой, – толкает пальчиком. – Это что?
– Это мой член, – с улыбкой блаженного бесстыдства говорит Чех.
– Не-ет, – возражает Маша капризно, – это не член.
И трогает Мустафу:
– А у тебя что там такое, мм?
– Это мой… фаллос…
Стягивается одеяло. Его обнаженный торчит и вздрагивает в возбуждении.
– Не-ет, это не фаллос.
Обход продолжается. Мы дышим ртами. В горле пересохло.
– Что это у тебя такое? А вот я сейчас проверю.
– Это мой пенис.
Маша сдергивает покров, берет твердую плоть двумя пальцами и покачивает:
– Неправда, это не пенис!
Переносит зад на соседнюю кровать. Стоячий извлекает наружу и бережно сжимает в руке. Она крупная рослая женщина, но руки у нее небольшие. На запястье серебряный браслет, на среднем пальце тонкое золотое колечко с красным камушком, и этой красивой женской рукой, которую украшения делают как бы одетой, приличной для воспитанного общества, она сжимает твердый, большой, смугловатый, и торчащий из мягкого с ямочками кулачка закругленный конец с раскрывшимся темно-розовым бутоном делается еще толще.
– А это у тебя что стоит такое?
– Ой, Машенька… это мой большой твердый красивый ХУЙ!
– Бесстыжий мальчик, – воркует она, не сводя глаз. – А зачем это у тебя такой большой красивый хуй? Ах, гадкий, как он на меня уставился. Надо его за это наказать.
Она наклоняется и берет свои массивные груди руками:
– Сейчас я его отшлепаю, чтобы он вел себя хорошо.
И грудями шлепает по нему слева и справа:
– Вот тебе. Вот тебе!
– Машенька, и мне!…
– Нет, мои сиси устанут, они очень нежные. Сначала они должны сделать зарядку.
Выпрямившись в стойку с руками на поясе, она делает повороты торсом, груди перекатываются, мотаясь из стороны в сторону. Прыжки на носочках: ее восхитительные шары скачут упруго и весомо вверх-вниз.
– А теперь наклоны, – чуть запыхавшись от спортивности и самовозбуждения, Маша наклоняется, ее буферища отклоняются книзу, и теперь они совсем здоровенные… у нас уже плывет в глазах… Она размеренно нагибается, и совершенные баллоны берут раскачку вперед-назад, сладкий вожделеющий сон, а потом болтает ими влево-вправо, они мягко сталкиваются, складывая нежную ложбинку, два живых мяча, две сферы душистой желанной плоти с коричневыми кругами крупных стоячих сосков.
– Вдох-выдох!… – командует себе Маша и, раздвинув ноги на ширину плеч, потягивается на носочках, прогнувшись назад.
И между налитых бедер, в ровной и густой черной поросли, становятся видны темные нежноморщинис-тые губы и топорщится вылезший стоячком там, где они начинают раздваиваться.
– Ой, Машенька… а что это там у тебя такое?…
– Это? А ну-ка, что это у меня такое?
– Это твои крупные красивые половые органы.
– А вот и не-ет.
– Это твоя вульва.
– Неправильно, это иностранное слово.
– Это твоя заветная срамная щель.
– Неправда, это лучше. Ну?…
– Это твоя нежная, узкая, упругая пизда молодой спелой дамы.
– Ах безобра-азник… разве можно говорить такие слова?… Вот за это я тебя ею накажу.
– Накажи!
– Машенька, накажи ею меня!
Нас трясет. Нет сил терпеть. Чертова нимфоманка. Сводит с ума. Всунуть, познать все и умереть сытым счастьем. Цирцея была брюнетка. Танталу не давали.
Отдать за это жизнь.
– У, какие у меня семь пароходов с трубами, целая флотилия. Сейчас мы поплывем… в большое плаванье. А ну-ка, как у нас кораблики раскачиваются на волнах?
Лежа на спине, мы раскачиваемся с боку на бок, и подскакиваем на пружинных сетках, маша своими трубами.
– А у кого у нас самый беленький… самый тверденький… с самым розовым кончиком… – Машино придыхание снижается до полушепота, ее жадный взгляд обладает всеми семерыми.
Чех блондин, почти альбинос, выбор сделан. Машенька, только раздвинь ножки, чтобы нам тоже было видно.
Она отгибает рычаг Чеха к самому животу и отпускает – он с силой шлепает в ее подставленную ладонь. Рука сжимается раз, еще, и медленно сдвигается к основанию, стягивая кожицу и обнажая взбухшую головку с прозрачной дрожащей капелькой.
– А зачем это тебе такой большой, такой твердый, такой горячий, мм-мм? – мурлычет она, и пальчиком тихо-тихо размазывает капельку по головке, щекоча самую нежную часть.
– Чтобы показывать его такой красивой девочке, как ты, – еле лепечет он.
– А еще?
– Чтобы давать тебе подержать его в руке.
– А мм-еще? – Она легонько катает пальцами его яйца.
– Чтобы ты клала его между своих замечательных огромных красавиц грудищ… – он задыхается.
– А еще-о?
– Ой, Машенька, чтобы ты брала его прямо в ротик.
– Как ты, оказывается, много знаешь… А еще-о?
– Чтобы ты зажимала его между своими большими круглыми шарами половинками белой попочки…
– А еще?
Чех без сознания. Сердца колотятся в ребра. Слизываем пот с губ.
– Чтобы ты брала его между своих замечательных полных бедер.
– А еще?…
– Чтобы ты ласкала им свою горячую нежную раздвоенную смуглянку.
– Как хорошо-о… – Ее вишневые глаза расширились и лучатся влажным огнем. – А еще!…
– Чтобы ты вкладывала его в свою упругую тайную дырочку в самом низу твоей заветной теплой щелочки между ног…
– А еще? – шепчет и велит она.
– Чтобы ты натягивала на него свою красавицу узкую горячую пизду… до конца, до самого донышка, и чувствовала его весь. – Чех бледен, на шее бьется жилка.
– А еще он зачем? – умирает она…
– Чтобы им с тобой ебаться! – в отчаянье и восторге освобождает он из себя.
Маша неслышно вздыхает с неуловимой счастливой улыбкой в уголках рта, глаза прикрываются, она почти в оргазме, бедра движутся конвульсивными толчками.
– За то, что вы такие хорошие мальчики, я вам сейчас все покажу… – Она справляется с собой, усилием подавляя нарастающее возбуждение, и откидывается к спинке кровати, широко распахнув колени, устроив лодыжки по краям постели.
Глаза Чеха выкатываются, мы тянем головы. Ладонями Маша гладит и стискивает свой вороной, мягкий, обильный пах. С женским имуществом у нее и там все очень в порядке. Средним пальцем водит вкруговую по краешкам смуглых губ, ее ночная бабочка, кофейная лилия, раскрылась полностью, блестит любовной росой, она аккуратно раскладывает вылезшие лепестки в стороны, как раздвоенный прожилкой лист.
– Вот это мой лобок… мяконький, выпуклый, мохнатый, хороший, большой… – Она мнет его, прижимает, теребит. – А вот это мои большие половые губы, они заросли черными курчавыми волосками, густыми, плотные, полные, такие толстенькие складочки, это они так туго заполняют трусики между ног… – Она зажимает их пальцами, тянет, подергивает, пошлепывает по своей остро-овальной лодочке ладошкой. – А вот это мои маленькие губки, мои лепесточки, мои нимфочки… – растягивает их в стороны, поглаживает, расправляя, и снова водит кончиком пальца по краям, как по венчику бокала, который сейчас зазвучит под скользящим прикосновением. – 0-ох… если еще немножко, я сейчас кончу… хватит… А вот это, где они сходятся в верхнем уголке, это мой клитор, – осторожно трогает: – ах-х… он стоит… потому что я вам его показываю… потому что я его ласкаю… ах-х!… потому что я хочу ебаться… вот какой он у меня большой, почти три сантиметра, стоит, упругий, горячий, тверденький… он у меня для того, чтобы его дрочить… тихонько, нежно, вот так… а-ах!
Она сжимает зубы и дышит часто, левая рука колышет и щупает большие груди, теребит и крутит виноградины сосков, правая движется плавно и безостановочно в выставленном бутоне в черной заросли между сливочных бедер:
– Во-от… видите… – как большая красивая тетя мастурбирует… как я красиво занимаюсь онанизмом… – Протяжно вздрагивает и убирает руку. Она не кончит по-настоящему, пока не получит все.
– Сначала мы возьмем самый беленький, – и невинно улыбается. Меняет позу и склоняется над Чехом. Высовывает язычок и проводит им по головке. Берет зубами ствол сбоку и легко покусывает, и, широко открыв рот, надвигает сверху до половины. Вишневые губы смыкаются кольцом, плотно скользят вверх… Он ахает и стонет. Она ложится удобнее снизу и смотрит ему прямо в глаза. Лицо ее движется вверх-вниз, растянутые губы округлены, белый и твердый у нее во рту кажется толстенным, огромным, иногда она передвигает его за щеку и он там ясно обозначается, ходит во рту, оттягивая щеку вбок, она крепко проводит снизу головки языком и снова сосет, лижет, крепко скользяще трет, вверх-вниз… судорога, толчок, она чуть сдвигается и белая струя выстреливает прямо в приоткрытые пухлые резные губы, перламутровые тягучие капли стекают по подбородку, еще брызгают в щеку, в шею, стекают по лицу, она слизывает их, и пальчиками выдавливает последние капли себе на язычок. Лижет и закрывает.
