Владимир Файнберг - Patrida
Артур предпочёл заняться делом сразу. Все трое оказались хроническими больными. Сын Дафны, несмотря на молодость, был гипертоник, его жена страдала от гастрита, а члена парламента — лысого, симпатичного весельчака — периодически терзали мигрени.
Когда Артур кончил работать с пациентами, Лючия, ассистировавшая ему в качестве переводчика, сокрушённо покачала головой:
— Так от тебя мне ничего не останется. Посмотри на зеркало.
По дороге в зал, где стол был уже накрыт, Артур глянул в настенное зеркало. Ничего неожиданного он не увидел — бледное, измождённое лицо. Вспомнилась юная продавщица островного магазина «Souvenirs», её яркие каштановые глаза…
— Имя Элефтерия что‑нибудь означает?
— Означает «свобода», — ответила Лючия.
За обедом, поразившим Артура обилием и роскошью, тем, что для омовения рук возле каждого служанка поставила на скатерть по хрустальной вазе с водой, где плавали нарезанные кружочками лимоны, за этим длинным греческим обедом с тушёным осьминогом, омаром, жареными барабульками, салатами, фруктами и винами, Артуру удалось отдохнуть, как бы отойти в сторону. Все говорили на греческом. Единственное, что смог он понять, это то, что Лючию и здесь искренне любят, уважают и всячески хотели бы помочь решить проблему продления визы для Артура, чтобы она могла, пока он находится в Греции, выйти за него замуж.
— Так видели вы этого полицейского начальника в Пирее? — спросил Артур. — Где мой паспорт?
Лючия объяснила, что видели. Что и Манолис снова подъезжал. Высокий чин тоже обратил внимание на давно просроченную визу, и эта подробность усугубила ситуацию. Поэтому они втроём — Лючия, Манолис и Дафна — приняли решение: Лючия с Артуром завтра утром спокойно улетают обратно, на остров, паспорт остаётся у Манолиса. Все хлопоты перемещаются сюда, в Афины. К делу обещал подключиться муж Дафны.
Артур почувствовал себя игрушкой в руках судьбы. «Будь что будет, — подумал он. — Будь что будет».
Потом, когда Лючия повела его знакомиться со старинным районом города — Плакой, когда в лучах заходящего солнца Артур увидел на горе развалины Ареопага, он все думал о том, что здесь родилась демократия, шумели философские споры, тут существовал духовный центр мира, тут человеческая мысль билась, пыталась разгадать тайну бытия. Теперь же много столетий в Греции ни крупных философов, ни писателей… Милые, симпатичные люди вели, в сущности обывательскую жизнь, даже книг не читали, и у Фанасиса на острове не было книг. Всюду, где побывал Артур за границей, в домах начисто отсутствовали библиотеки, пусть маленькие, пусть скромные. «С другой стороны, — думал он, — в России сейчас тоже нет философов. Из крупных писателей разве что один Солженицын…»
Темнело. Старик с жаровней стоял на углу недалеко от отеля «Байрон», продавал жареные каштаны. Артур купил кулёк, протянул Лючии.
— Холодно, — сказала она. — Хочешь, пойдём, тут где‑то имеется знаменитая старая таверна. Ты устал. Грустный. Но с твоими документами будет хорошо.
— Все в руках Божиих, — отозвался Артур.
Было уже совсем темно, когда они отыскали в путанице тихих улочек освещённый фонарями вход в таверну.
Степенный метрдотель провёл через большой зал со сценой, подсадил к одному из длинных столов, за которым, как выяснилось, сидели туристы. Справа от Артура с Лючией оказались пожилые индусы — муж и жена, смуглые, сдержанные люди, одетые по–европейски. Слева — пять миниатюрных, косоглазых, чрезвычайно общительных девушек. Артур подумал, что это кореянки, но через некоторое время, заинтригованные красотой Лючии, они сообщили ей, что прибыли из Сингапура, работают там в авиакомпании.
Напротив буйствовала пёстрая группа американцев. Явным лидером её был самодовольный здоровяк, широкоплечий, коротко стриженный, то и дело поправлявший на переносице сползающие очки в толстой оправе. Американцы много пили, громко говорили. Но даже они не могли заглушить того, что творилось на сцене.
Солисты греческого ансамбля в ярких национальных костюмах отплясывали сиртаки, пели якобы народные песни — бузуки, выдавали весь набор местной экзотики для туристов. Хоть они и старались — все это было псевдоискусство.
— Извини меня, — шепнула Лючия.
Артур на миг дотронулся до её колена, погладил. То, что они оба оказались одиноки в этом многолюдий, сблизило их так, как не было до сих пор. Артур впервые почувствовал: с его плеч скатилась огромная тяжесть.
Бутылка вина, салаты, закуски — всё, что принёс им официант, до сих пор стояло нетронутым. Артур наполнил вином оба бокала.
— Excuse me, — тотчас сунулась одна из сингапурских девиц. — What country are you from?[144]
Услышав, что Артур из России, она с восторгом сообщила об этом своим подругам, и все они тоже присоединились к тосту, хором прокричав:
— Friendship![145]
Между тем на эстраде уже буйствовала рок–группа. Под оглушительный грохот орали, вихлялись, сучили руками и ногами косматые люди, потерявшие человеческий облик.
Сидящий наискось от Артура широкоплечий американец увлечённо отбивал ладонями ритм по столу. Артуру показалось, что он завистливо старается привлечь к себе внимание Лючии.
— Может быть, будем уходить? — спросила она. — Тут не хорошо.
И только Артур хотел встать, с эстрады раздался щемящий, пронзительный звук трубы. Он словно призывал остаться, словно что‑то обещал.
Трубач, безусловно, был виртуозом, чувствовал самую душу музыки. Зал притих. Лючия с Артуром остались на своих местах.
За спиной трубача начали появляться оркестранты. Когда мелодия трубы смолкла, на эстраде возник солист. Немолодой, с галстуком–бабочкой, с набриллиантиненными редкими волосами, он подошёл к микрофону, запел под оркестр.
Пел по–английски. В первую же секунду у Артура заныло сердце. Он узнал песню времён своего детства. Сквозь английский текст на волне музыки проступали давно знакомые для него русские слова: «Полюшко–поле, полюшко широко, поле, едут да по полю герои, нашей Красной армии герои…»
Широкоплечий американец, все так же отбивая ритм ладонями по столу, начал подпевать. По–русски. Выразительно поглядывал то на Лючию, то на Артура.
Потом певец исполнил «Катюшу». Девушки из Сингапура изо всех сил хлопали в ладоши, визжали от восторга, по очереди бегали в туалет.
«Цыганка с картами, дорога дальняя, дорога дальняя, казённый дом, — пел по–английски певец. — Таганка, я твой бессменный арестант, погибли юность и талант в твоих стенах…»
— Не плачьте, русский! — вдруг обратился к Артуру американец. — Я вот уехал, прекрасно живу в Бостоне без этой вашей России!
— Что вы там делаете? — Артур утёр кулаком слезу.
— Глава фирмы по производству переходников от одних компьютерных систем к другим. Имею дом, сад, бассейн, три автомашины. Получаю сто двенадцать тысяч долларов в год — вот что я там делаю! А вы не плачьте, я знаю рецепт, как вам помочь.
— Любопытно.
— Очень просто! — провозгласил американец. — Как известно, Россия в дерьме. Сейчас по численности населения наши страны почти равны. А мы богаты, очень богаты!
— Мы вас поняли, — попыталась перебить его Лючия. — Баста!
Но американец продолжал хвастаться:
— Итак, если каждая наша семья выделит необходимый минимум каждой вашей семье, Россия не сдохнет от голода.
— Прекрасно! — сказал Артур, понимая, что американец, на которого уже смотрели со всех сторон, сам расставил для себя сети. Он протянул к нему руку. — Что ж, сразу же и начнём. Вы богач, живёте в Бостоне, я — в Москве. Помогайте!
Американец растерянно откинулся на спинку стула, поправил сползшие на переносицу очки. Потом захохотал.
…Наутро в аэропорту местных линий, когда Лючия отдала ключи от «тойоты» приехавшему на проводы Манолису, тот несколько раз повторил:
— Don't worry. I have your passport and the ticket. We'll try to do anything. But remember that there is a closed date of March» 1 in your ticket…[146]
Самолёт был маленький, спортивный. И стюардесса оказалась та же, с крутыми бёдрами. Когда все заняли свои места, она, глянув на Лючию, украдкой спросила Артура:
— Is everything OK?[147]
РОССИЯКак всегда, одной рукой он закрывает калитку, в другой — привычная тяжесть портфеля. Идёт от дома, где все ещё спят, по сырой асфальтовой дорожке. Прямо. Потом сворачивает направо. Туманное утро, кажется, обещает быть солнечным, впервые за неделю холодных дождей. Справа и слева в желтеющих кронах деревьев попискивают пичуги.
Сегодня после службы в храме нужно опять ехать в Москву. Полно треб. Потом запись на телевидении. Потом — в редакцию журнала. Потом лекция. Потом вопросы–ответы. Неизвестно когда, какой электричкой вернёшься. Не раньше, чем в одиннадцать вечера. Жаль, Артур не в городе, переночевал бы, как раньше. Не идти опять домой одному в темноте… Тем более поговорили бы. У него наверняка тоже назрело.
