Бахыт Кенжеев - Плато
До свидания - в дверь стучат, и хорошо, а то нарушу правила игры и напишу адрес. Должно быть, сосед снова собирается промывать мне мозги. "
Глава третья
Первую ночь в доме на Западном склоне Коган провел в трещащей по всем швам пижаме Хозяина, зубная щетка у него оказалась собственная, а что до белья, то перед сном он, стыдливо озираясь, развесил на спинке стула в мансарде тщательно простиранные носки с неумелой штопкой и ветхие сатиновые трусы. Если Сюзанна, по своим собственным причинам, весь вечер отводила от Когана взгляд, и даже, признаться, разревелась потом в своей неприбранной спаленке, то муж ее, напротив, присматривался к несуразной фигуре писателя с особенным расчетом. Попросту говоря, он на глазок оценивал размеры беспризорного, чтобы на следующий же день осчастливить его порядочным ворохом одежды, кожаным футлярчиком с латунным бритвенным прибором, вассермановским вечным пером, чемоданчиком "дипломат" и двумя обувными коробками - не из тех, конечно, магазинов, где Хозяин одевался сам, но все же далеко не с бульвара Святого Себастьяна и даже не из подвала Wheaton’a. Коган, помогавший выгружать купленное из багажника, недоуменно сбросил все пакеты на диван в гостиной.
"Не туда, - крикнул ему вслед Хозяин, очевидно наслаждаясь ролью благодетеля, - тащите к себе в мансарду, примеривайте, не стесняйтесь!"
Поднимался по сосновой винтовой лесенке заросший, с нездоровой полнотой и апоплексическими щечками бродяга. Спустился же через полчаса полноватый джентльмен в расцвете лет, с глазами, не тонущими в сетке вялых тряпичных морщин, но оживленно и даже весело созерцающими Божий мир. Гардероб ему выбрали добротный, облегченно классического стиля (серый твид, ответственные, но как бы и слегка фривольные складки фланелевых штанов, безошибочно европейские ботинки мягкой кожи). "Позвольте, - Хозяин, качая головой, снял с шеи Когана галстук, завязал заново, затянул, отступил полюбоваться своей работой, - Сюзанна!" Скрипнула дверь спальни, и жена его направила вниз заспанный, как всегда недовольный взгляд.
- Коган! - она вдруг засмеялась. - Вы ли это?
- А серьезно - я ли это? - подхватил писатель. - Жизнь врасплох и невпопад хорошо сменить поэту на профессорский наряд. Се, пиджак на мне удобный, хороши штаны на мне, а вокруг сияет добрый дом на Западном холме. Годится в качестве оды, Хозяин?
- Это вам самому ода, а не мне. В зеркало посмотрите, Коган - у вас сразу вышибет из головы эту дурь о возвращении черт знает куда.
В том же наряде, правда, не в белой рубахе, а в клетчатой, с расстегнутой верхней пуговицей, и сидел Коган в гостиной три дня спустя. Бритвенного лезвия он, по старой привычке, вовремя не сменил, и оттого щеки поэта были в засохших порезах, да и сам он выглядел старше своих лет.
- Ну что, вы еще здесь?
Вскинув глаза от тощей отечественной газетки недельной давности, Коган понимающе улыбнулся. Свои невежливые слова Хозяин, разумеется, сгладил добродушной интонацией, как бы начисто отменявшей сам вопрос, и более того - вроде бы поощрявшей Когана к дальнейшему чтению на диване, напротив пыльного, редко топившегося камина, за продолговатым столиком на раскоряченных львиных лапах, под рык и хрип старинных часов, контрабандой привезенных из Отечества.
На столике, помимо газетки, валялись славянские журналы в тусклых обложках, стояла фаянсовая кружка с остатками чаю и начатая жестяная банка печенья. Крошки и сигаретный пепел густо покрывали как столик, так и ворсистый алый ковер.
- Да пошутил я, не дергайтесь. Просто я думал, что вы у себя. Чем так пахнет в доме? Горелым луком? Что вы успели вычитать в этой газетке?
- Обычный вздор, - сказал Коган. - только про войну в Пактии стали писать чуть побольше.
- И за каким чертом они туда полезли, - зевнул Хозяин, - никогда не пойму. И как вы можете читать всю их белиберду про домны и посевные кампании. Хотите выпить? Держите. Да не так, дорогой вы мой, имейте почтение к благородному напитку. Вот-вот. Ваше здоровье, любимец муз и граций. Видео смотрели? Зря, у нас, ей-Богу, неплохая коллекция. Сочинили что-нибудь?
- Нет.
- Торчите сутками в своей мансарде, воздухом не дышите, прокурили весь дом. Может, устроить вас на службу?
- У меня есть работа на лето, - сказал Коган.
- Могу себе представить.
- Серьезно. Настоящая работа. В летней славянской школе на Зеленых Холмах нужен поэт, чтобы читать лекции и вести рукописный журнал. Две с лишним тысячи долларов за семь недель, на всем готовом. Комнату отдельную дают, даже с кухней. Я прямо отсюда и поеду.
- Школа в Северопольске? - Хозяин присвистнул. - Что ж, поздравляю вас. Замечательное место. У меня в этом городке когда-то жила добрая приятельница... да и в школе я многих знаю... Хотите, доставлю вас на автомобиле? Что на автобус тратиться. Кстати, я хотел вас сегодня взять поужинать.
- Сюзанна просила ее позвать, когда вы вернетесь, - сказал Коган, - Она ужин приготовила.
- Что? - изумился Хозяин. - Это ваше общество ее настолько преобразило?
- Ты не поймешь, - донесся с лестницы голос Сюзанны.
- Куда мне, в самом деле. Я личность приземленная, чуждая духовных высот и моральных мучений. Между прочим, господа, сегодня я подписал сделку на сорок шесть тысяч. Чистой прибыли. Коган, хотите, подарю вам автомобиль? Не такой шикарный, как мой собственный, но на полном ходу? Ах, я забыл, у вас, избранник Аполлона, водительских прав нет. А ты, Сюзанна? Хочешь автомобиль? Или вам хватит одного на двоих?
- Мы с Сюзанной идейные враги, - попытался отшутиться Коган. - Я, несмотря на возраст, остаюсь идеалистом, им и умру. Вы чистой воды прагматик, хотя и не без полета. А она...
- Заурядная истеричка, - повторила с лестницы Сюзанна слова Елизаветы, сказанные в свое время в большой запальчивости, - которая отказывается пойти к доктору, потому что ей нравится терзать окружающих своими воображаемыми страданиями. Впрочем, у меня и окружающих-то больше нет. Только вот этот стихоплет, да еще один, гниющий в своей норе на Плато за сочинением писем этой бедной дуре, которая...
- Сюзанна, - укоризненно сказал Коган, - что вы так разволновались? Вы же не просто так суетились на кухне? Спускайтесь к нам, не стойте на этой лестнице, как проповедник. Вы меня весь день голодом морили, - он улыбнулся.
- Правда, спускайся, - пробурчал Хозяин, отвернувшись от Когана, который, кажется, начинал приобретать не слишком приличную в семейном доме власть над Сюзанной.
Трапеза - вещь тонкая. Не хлебом единым, сказано, но иной раз основательная проза доброго застолья скрепляет людей прочней и быстрее любой поэзии на пустой желудок. С врагами не преломляют хлеба, запах семейного обеда и бульканье какого-нибудь кипящего супа способны успокоить самую мятежную душу. И се, уже улыбается Хозяин, терзая ножом подгоревшее мясо, и журит Когана за плебейскую привычку пить коллекционное вино, не смакуя, и даже Сюзанна выглядит - ну, не скажу счастливой, но умиротворенной.
А перед отходом ко сну, в неуютной гулкой гостиной она утешала своего постояльца, по-сиротски ерзавшего на краешке кресла. До новогалльского отделения Всемирного Союза Поэтов он так и не дозвонился.
"Там что-то говорят непонятное", - он все жалобнее вертел в руках алую телефонную трубку.
"Слышу, - захохотал Хозяин. - Компьютер автоответчик сообщает, что номер отключен. Как же фамилия вашего приятеля?"
"Телефон я наизусть помню, - Коган сглотнул слюну. - А фамилию потерял. Не понимаю, в чем дело. Я же по этому номеру из Нового Амстердама звонил. Буквально на днях."
"Значит, чтение отменяется," - не удержалась Сюзанна.
"Почему же, - запыхтел Коган, - попробую позвонить в ваш университет. Вдруг вспомнят."
"Вряд ли," - Сюзанна, не думая, погладила Когана по венозной руке. "Времена изменились, милый Коган, восьмидесятые годы - не шестидесятые. И о Всемирном Союзе Поэтов я тоже в первый раз слышу. Вы не врете случайно? Не отвечайте, если не хочется."
"Не вру, хотя вообще-то это моя профессия, врать, - сказал Коган, вдруг выпрямившись. - Я стихи об этом написал. Хотите послушать?"
Запах старости - море без соли, горечь, выцветший лиственный йод - обучившийся лгать поневоле у окна волокнистого пьет. Не прогневаться больше, облыжных снов не видеть, не гнать наугад площадями, где черный булыжник втиснут в землю, соседями сжат. И во рту не зализывать слово, будто опухоль или ожог. Это было моим, а чужого мне и даром не надо, дружок. Тишина, словно птица больная. Перепевы судьбы никакой повторяет старик, заслоняя звездный свет обожженной рукой. Не судить его давней Сюзанне, на бумаге смертельно бело - и бросается ветер в глаза мне, будто камень в ночное стекло.
- Какая такая давняя Сюзанна? - встрепенулся протрезвевший Хозяин. - Впрочем, можете не отвечать. Не в обиду вам будь сказано, дорогой вы мой пиит, стихи - жанр отживший. Поймите, я не сомневаюсь в вашем подвиге, как уважаю, скажем, подвиг буддийских монахов. Но что нам до них? Так и подвиг стихотворчества, ломки собственной судьбы, всех испытаний и судорог во имя благостных созвучий оказывается, по большому счету, напрасным.
