Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне
– Обопритесь, вот, вот, обопритесь.
Мимо Фимы, навстречу Юле, пробежал ее муж Сергей. Обнял ее сбоку, за ручку взял, повел в дом.
Лапа оглянулся на открытую, встроенную в ворота дверь, перед которой стояли Антон и Саенко. Его тихо окликнули со второго этажа:
– Давай сюда.
Подойдя к Фиме, Лапа пробурчал:
– Идем. Сказали всем внутрь идти.
– Что случилось? – спросил его Ефим.
– Менты, – тем же ворчливым тоном ответил Лапа.
Из дома снова позвали, теперь их обоих:
– Чего встали там? Сюда идите.
Антон обернулся во двор. Лицо его было напряжено, будто судорогой его свело.
Никогда раньше не видел Ефим такого лица у Антона.
Лапа ушел. Фима сделал было шаг к крыльцу, но остановился. В дом идти не хотелось. Размял круговым движением шею. Нащупал жетон Владычного Стяга через ткань футболки. Палец скользнул по ребрышкам цифр личного номера. Подумал: “Испортили все, козлы”.
– Милиция там, слышал уже?
Сзади подошла Надя. Встала близко – Фима уловил запах ее духов. Надо было ей сказать, чтобы не душилась, хотя бы не так сильно. Без этого ее карнавала на голове выглядит куда приличней, а все же зря она здесь, не к месту.
– Большая куча ментов. Два автобуса. Я из окна смотрела. Эти, знаешь, маски-маски.
– Сдвинула узел платка поглубже под подбородок. – Знаешь, на этот раз меня близость ментов почему-то не веселит. Как той ночью, помнишь, там вон, на вышке, – кивнула в сторону рекламного экрана, скомканной радугой мерцающего над крышами.
– Как думаешь, это от времени суток зависит или от количества ментов?
В висках у Фимы застучало, побежали, заторопились бронзовые паучки. Сейчас будут плести свои чугунные паутинки. Не пошла бы носом кровь. Давно не было.
Вспомнил, как сидели у Крицына.
Обиженный пухленький Крицын. Смотрит, как Карлсон, которого отлупил Малыш. Злит не столько словами своими – одним этим взглядом. Надя курицу уплетает. На стенах фотографии – кусочки драгоценной Крицынской жизни. Закрылся в своем теремочке.
Чики-домики, я ни при чем. А тут к нему – без спросу, как к себе домой, страшная, под стяги вставшая, детвора. “Поговорить хочу. Любопытствую понять”.
А понять-то и нечем. Не осталось в ожиревшем мозгу нужной извилинки, за которую зацепиться бы могло болючее это, неизлечимое понимание: не нужны больше, Крицын, никому твои трухлявые драгоценности. Не подманишь на них даже собственных детей.
Его коттедж недалеко отсюда, через пять дворов.
Надя:
– Идем к отцу?
– Нет, ты иди, я тут…
– Так твои же сказали всем со двора уйти. Батюшка Никифор выглянул, велел закрыться и сидеть тихо. Пойдем.
– Надя, вам сейчас уйти надо. Выпустят, думаю. Они вообще где, менты?
– Там, подальше, с одной и с другой стороны. Идешь, нет?
– Я отца уговорил, чтоб он в Любореченск уезжал. Он же, наверное, не знает еще про ментов. Я только что от него. Он на лоджии. Ты пойди к нему и уходите. Может, вообще не тронут – мимо пройдете, заболтаешь его… Я его уговорил.
Надя привстала на цыпочки, за шею Фиму обняла, потянула легонько на себя.
Дурашливо, оглушительно чмокнула в щеку. Сказала:
– Нет, Фим. Так нельзя.
– Как – так? Как нельзя?
– Такой ты, Фимочка, головастый, столько всего знаешь, тонны книг прочел, а простых вещей ну никак не хочешь понимать. Ему ведь сейчас это и нужно.
– Да что – это?
– Ну вот, – Надя, как кукла на шарнирах, вскинула перед собой прямые руки, плетьми уронила обратно. – Это. Что затевается. Менты. КПЗ. Протоколы.
Фима посмотрел на нее: нет, не шутит. Всегда так – если играет дурочку, значит, не до шуток ей.
Надя нервно улыбнулась.
– Не знаю, правильно ли это, и вообще, бывает ли так, но… ему пострадать нужно.
Вот. Да. Именно так. Ты когда еще сам созреешь, чтобы его простить. Пусть. Не бог весть что, конечно, но и ментовские неприятности на худой конец сойдут. Как говорится, из имеющегося предложения. А я с ним побуду. – Толкнула Фиму локтем под ребра: – Да не менжуйся ты так. Не танки же подогнали.
Она ушла, напевая себе под нос: “Владимирский централ, этапом до Твери”.
Ефим смотрел в сторону ворот. Антон, который шагнул одной ногой за порожек двери, теперь мило болтал с кем-то, кого Фиме не было видно за спинами Антона и Саенко.
Перетаптывающийся с ноги на ногу, потирающий ладонями бока, Саенко порывался выйти – к тому или к тем, с кем беседовал Антон. Прочно запечатав проход, Антон не пропускал его.
– Да что происходит?! – вскипел Саенко, выглядывая на улицу через плечо Антона.
– По какому праву! Что вам нужно от нас, нехристи?!
Толкнулся в Антонову спину.
– Пусти же!
Антон качнулся под его напором, но устоял. Срываясь, Саенко крикнул в голос:
– Да отойди ты! Со священником им поговорить надо!
Он стал оттягивать Антона от двери – безуспешно.
Закончив фразу, успев даже отвесить прощальный кивок своему собеседнику, Антон обернулся, корпусом оттер Саенко от двери. Резко присел, продел свою правую руку Саенко между ног, прихватил его “на мельницу” и, сказав: “Прости, Вить”, – поднялся с дергающейся, но накрепко приклеенной к его плечам ношей. Зашагал прочь от брошенной нараспашку двери.
Саенко кричал:
– Пусти, дай мне с ними по душам потолковать!
Скачущим от тяжелой ходьбы голосом Антон отвечал:
– Успокойся, Витек. Только хуже сделаешь.
Мимо Фимы проплыло красное, со вздутыми зеленоватыми венами лицо Саенко.
Антон дотащил его до крыльца, поставил на ноги. Посмотрел наверх, нашел кого-то взглядом, кивком подал какой-то знак.
– Все. Вить, хватит. Сейчас спокойно разберемся…
– Как ты разберешься, с кем? – с новой силой вскипел Саенко. Ткнув пальцем в сторону Фимы, на него не глядя, сказал Антону: – Уж не этот ли твой крестничек с пионерами своими сдали нас? А?! Не там ли крыса поселилась? Пока не было их, такого не случалось.
Ласково, как ребенка, Антон погладил Саенко по плечу:
– Пока их не было, Витюш, такого у нас ничего и не намечалось. Разберемся. Ну что ты? Иди, зайди внутрь.
Саенко сжал кулаки, хрипло бросил Антону:
– Крыс в Сотне развел!
***Это была очень странная осада.
Человек двадцать милиционеров в защитной камуфлированной экипировке наподобие той, которую надевают городские велосипедисты, расселись во дворе по лавкам.
Антон еще вынес им табуреты с лоджии. Милиционеры были матерые, а выглядели пришибленно, как школьники, дожидающиеся взбучки в учительской. Озирались исподлобья на окна и, встречаясь взглядами с наблюдавшими за ними людьми, отворачивались.
Короткие дубинки с поперечной ручкой они разложили на коленях. Шлемы сняли, опустили к носкам высоких, на толстой рифленой подошве, ботинок.
Ожидание затягивалось, длилось и длилось – гнетущее, гипнотическое. Без всякой надежды на скорую развязку. Без каких-либо активных действий с какой-либо из сторон. Без попыток одних объяснить, других – понять, зачем все это и что произойдет дальше. Фима снова был мальчиком, пришедшим с бабушкой в поликлинику: ждал и ждал, не зная чего и долго ли придется.
Через какое-то время первая неловкость прошла, милиционеры немного освоились.
Один пошел по двору, потрогал зачем-то ветки деревьев, что-то сказал товарищам, размазал комара по щеке, вразвалочку вернулся на свое место. Другой, поднявшись с табурета, наступил на метлу, проворно ее поднял, бережно отнес к стене. Они начали переговариваться между собой – и, возможно, совсем даже не о том, что привело их сюда, на тесный дворик в поселке Солнечный. Могли обсуждать отцов-командиров.
Или жен. Говорить о планах на выходные – раки, шашлыки, – о проблемах с карбюратором в чьих-нибудь раритетных “Жигулях”.
– Фимыч, Антон что сказал?
– Ждать, пока отец Никифор решит, что делать.
– Нет, менты что говорят?
– Они выйти нам не дадут. Предлагают сесть в автобусы, они развезут всех по домам.
– А наши… сотенцы что?
– Не знаю.
– Слушай, а мы с тобой отсюда, наверное, прямиком на призывной пункт, как думаешь?
– И так может быть.
– Давай на остров Заячий попросимся?
– Это где такое?
– Точно не помню, где-то очень далеко.
С застекленного балкона, на котором с Супруновым и Лаполайненом стоял Фима, открывался вид на милицейские тылы. Два средних размеров автобуса стояли поодаль от осажденного двора, прижавшись к заборам на противоположной стороне улицы. Еще один – на перекрестке. Там же – белая в синих полосах милицейская “бэха”. В окнах автобусов кое-где виднелись силуэты бойцов. Перед автобусом, который стоял по правую руку, прогуливались начальники в полевой форме. Если Фима правильно разглядел звездочки – майор и три капитана. Один из капитанов продел кепку под погон. Время от времени он останавливался, притопывал правым ботинком и, поставив его на носок, внимательно рассматривал задник. Отворилась дверь во двор того дома, который заселился недели две назад. Придерживая халат на груди, выглянула молодая женщина, окликнула милиционеров, что-то у них спросила.
