Уильям Бойд - Неугомонная

— Ах, Руфь, — сказал он, увидев меня в детской. — Какая честь. Эй, Йохен, как поживаешь, мужик?

Йохен посмотрел по сторонам.

— Со мной все в порядке, спасибо.

— У меня есть друг, — продолжил Людгер, обращаясь ко мне. — Девушка из Германии. Не подружка, — добавил он быстро. — Она говорит, что хочет приехать в Оксфорд, и я хотел спросить, нельзя ли ей будет пожить здесь два-три дня.

— Но ведь у нас нет свободной комнаты.

— Она может спать со мной. То есть — в моей комнате. Спальный мешок на пол — и никаких проблем.

— Мне нужно спросить у господина Скотта, — сымпровизировала я. — У меня в договоре есть на этот счет пункт, ты понимаешь. Я не имею права одновременно приглашать более одного гостя.

— Что? — недоверчиво спросил Людгер. — Разве ты здесь не у себя дома?

— Я снимаю жилье. Погоди, сейчас спрошу у хозяина.

Господин Скотт иногда работал в субботу по утрам, и я видела, что его машина стояла рядом с домом. Я спустилась в зубоврачебный кабинет и застала хозяина за столом в приемной. Он разговаривал с Крисси, медсестрой из Новой Зеландии.

— Привет, привет, привет! — шумно приветствовал меня господин Скотт. За толстыми линзами очков в золотой оправе глаза его выглядели огромными. — Как там юный Йохен?

— Хорошо, спасибо. Я хотела узнать, господин Скотт, будете ли вы возражать, если я выставлю кое-какую садовую мебель в конец сада? Стол, стулья, зонт?

— А с чего бы мне возражать?

— Не знаю — может, это будет портить вид из вашей операционной или что-нибудь еще.

— А как это может испортить вид? Выставляйте на здоровье.

— Ну вот и хорошо. Спасибо большое.

В феврале 1942 года господин Скотт, тогда молодой военный врач, прибыл в сингапурский порт. Четыре дня спустя британцы капитулировали, и он провел следующие три с половиной года в плену у японцев. После этого, говорил мне господин Скотт, — откровенно и без всякой горечи — он принял решение: впредь никогда и ни из-за чего в этой жизни переживать не будет.

Людгер ждал на верхней площадке лестницы.

— Ну?

— Извини, — сказала я. — Но господин Скотт не разрешил. Разрешено принимать только одного гостя.

Людгер посмотрел на меня скептически.

— Вот как?

Я выдержала его взгляд.

— Да, так. Имей в виду, тебе повезло, что хозяин позволил тебе пробыть здесь так долго, — воодушевленно солгала я. — И я не собираюсь рисковать, мне бы не хотелось, чтобы нас выгнали с квартиры.

— Что это за дерьмовая страна? — риторически спросил он. — Страна, где владелец помещения может указывать тебе, кому жить в доме, который ты снял.

— Ну, если не нравится, можешь уматывать, — сказала я бодро. — Йохен, ты готов? Поехали к бабушке.

Мы вдвоем с матерью сидели на задней террасе коттеджа, смотрели на выцветший луг на фоне темно-зеленого массива Ведьмина леса, пили домашний лимонад и наблюдали за Йохеном. Малыш носился по саду с сачком, тщетно пытаясь поймать бабочку.

— Ты была права, Ромер действительно оказался лордом. И богат, насколько я могу судить.

Два визита в библиотеку Бодли дали мне чуть больше информации, чем несколько фактов, которые сообщил Бобби Йорк. Перечисляя события жизни Ромера и читая свои записи, я неотрывно наблюдала за выражением лица моей матери.

— Он родился седьмого марта тысяча восемьсот девяносто девятого года. Сын Джеральда Артура Ромера (отец умер в тысяча девятьсот восемнадцатом году). Старший брат, Шолто, погиб в битве при Сомме в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Ромер учился в малоизвестной частной школе под называнием «Фрамингам Холл», где его отец преподавал античную культуру. Во время Первой мировой войны он дослужился до капитана в Йоркширском полку легкой пехоты Ее Королевского Величества и был награжден орденом «Военный крест» в тысяча девятьсот восемнадцатом году. После войны возвратился в Оксфорд, в колледж Святого Иоанна, где с отличием защитил диплом историка в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Потом два года в Сорбонне: тысяча девятьсот двадцать четвертый — двадцать пятый. Затем работа в Министерстве иностранных дел — с тысяча девятьсот двадцать шестого по тридцать пятый. — Я сделала паузу. — Потом ничего не известно, кроме того, что Ромер был награжден орденом Croix de Guerre — бельгийским Военным крестом — в тысяча девятьсот сорок пятом году.

— Добрая старая Бельгия, — сказала мать уныло.

Я рассказала ей, что издательство было создано в 1946 году. Вначале оно занималось лишь научными журналами, где публиковались материалы в основном из германских источников. Университетские издания Германии тогда буквально дышали на ладан. Поэтому германские академики и ученые с энтузиазмом приветствовали журналы Ромера. На гребне этого успеха он принялся за разработку справочников, сухо академичных по характеру и дорогих. Справочники продавались в основном в научные библиотеки по всему миру Вскоре бизнес Ромера — «Ромер, Радклифф Лимитед» — несмотря на узкую специализацию, занял свое место на рынке, и в 1963 году его компанию купила голландская издательская группа. Сделка принесла Ромеру лично около трех миллионов фунтов стерлингов. Я упомянула о его женитьбе в 1949 году на некой Мириам Хилтон (умерла в 1972 году) и о двух его детях — сыне и дочери — однако мама и глазом не моргнула. Еще у Ромера были дом в Лондоне (в Найтсбридже — все, что я смогла о нем узнать) и вилла в Антибе. Деятельность компании «Ромер, Радклифф Лимитед» прослеживалась и после ее продажи (Ромер вошел в совет директоров голландского конгломерата). Он также стал консультантом и директором различных компаний в издательской и газетной отраслях. В пэры он был произведен правительством Черчилля в 1953 году, «за заслуги в издательской деятельности».

Тут моя мать сардонически хмыкнула:

— То есть за заслуги в шпионской деятельности. Они всегда долго раскачиваются.

— Это все, что мне удалось накопать, — сказала я. — Совсем немного. Он представляется сейчас лордом Мэнсфилдом. Поэтому на поиски потребовалось какое-то время.

— Его второе имя — Мэнсфилд. Лукас Мэнсфилд Ромер — я и забыла об этом. А фотографии есть? Могу поспорить, что нет.

Но я нашла одну сравнительно недавнюю фотографию в «Тэтлере». Ромер на ней стоит рядом со своим сыном, Себастьяном, на вечере в честь его совершеннолетия. Как будто чувствуя, что его снимают, Ромер успел закрыть рукой рот и подбородок. Вообще-то не особенно похож на пэра: худощавое лицо, смокинг и галстук. На голове приличная лысина. Я заранее сделала копию фотографии и теперь подала ее матери.

Она посмотрела на фото без особого интереса.

— Думаю, что я и сейчас узнала бы его. Боже мой, а куда делись его волосы?!

— А еще, если не ошибаюсь, в Национальной портретной галерее висит его портрет, работы Дэвида Бомберга.

— А давно этот портрет написан?

— В тридцать шестом году.

— Вот это стоит посмотреть. Ты, возможно, сможешь представить себе, каким Ромер был, когда я его встретила. — Мама щелкнула по копии ногтем. — А не этого старикана.

— Почему ты хочешь разыскать его, Сэл? После стольких лет? — спросила я как можно деликатней.

— Просто чувствую, что пришла пора.

Я прекратила разговор на этом месте, увидев, как Йохен рассматривает кузнечика у себя в сачке.

— Молодец, — сказала я. — По крайней мере, это насекомое.

— А по-моему, кузнечики интереснее бабочек, — заявил сын.

— Беги и поймай еще одного, — сказала бабушка. — А потом поужинаем.

— Ты только посмотри, который час, — спохватилась я. — У меня же свидание.

Я рассказала маме о Хамиде и его приглашении, но она не слушала. Она была в Ромерландии.

— Как ты думаешь, Руфь, ты сможешь найти его дом в Лондоне?

— Ромера?.. Ну, я попытаюсь. В принципе, в этом нет ничего невозможного. Ну найду я его, а что потом?

— Потом я хочу, чтобы ты договорилась с ним о встрече.

Я положила ладонь маме на руку.

— Сэл, ты уверена, что это разумно?

— Может быть, и не слишком, но абсолютно, просто жизненно необходимо. Решительно необходимо.

— И как, скажи на милость, мне договориться с ним о встрече? С какой стати лорд Мэнсфилд из Хэмптон-Клива захочет меня увидеть?

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— Ты очень умная молодая женщина — ты что-нибудь придумаешь.

— И что мне нужно будет на этой встрече сделать?

— Я скажу тебе, что нужно будет сделать. В свое время.

Она снова повернулась лицом к саду.

— Йохен! Мамочка уезжает. Подойди и попрощайся.

Я решила немного навести красоту ради Хамила, хотя сердце на самом деле к этому не лежало. Мне так нравятся эти редкие вечера в одиночестве. И все же я помыла голову и подкрасила глаза, наложив серо-черные тени. Сначала я достала сапоги на платформе, но не захотела возвышаться над кавалером башней, и поэтому надела сабо, джинсы и вышитую бязевую блузку. Моя повязка на ожоге выглядела теперь менее подозрительной — под бязью она казалась аккуратным выступом величиной с небольшой бутерброд. В ожидании Хамида я вынесла кухонный стул на верхнюю площадку лестницы и присела выпить пива, В легкой дымке над верхушками деревьев во все стороны летало множество стрижей, воздух был полон их писком, похожим на едва слышные свистящие атмосферные помехи. Размышляя о матери, я медленно потягивала пиво и пришла к выводу, что, пожалуй, в поисках Ромера имелись свои плюсы: прекратились паранойя и самодеятельный театр — больше не было слышно о больной спине, забытое инвалидное кресло стояло в коридоре. И тут до меня дошло, что я совсем забыла спросить маму насчет ружья.