Уилл Селф - Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории

Пациент по имени Дэвид Элмли был направлен к Баснеру врачом из Фитцровии: «…проявляет признаки острой депрессии, соматические отклонения, склонность к суициду. Я направил бы его в „Сент-Мангос“, но он уверяет, что там могут возникнуть конфликты личного характера. Возможно, пациент нуждается в курсе психотерапии или даже в краткосрочном стационарном лечении». Со впалыми щеками, оттопыренными ушами, редкими волосами, Элмли вдобавок имел манеру хлопать себя по бедру, что выглядело почти оскорбительно.

— Я торгую железными скобяными изделиями для строительства, — объявил он Баснеру. — У нас бизнес с напарником, я отвечаю за петли… а теперь… хе-хе, теперь, боюсь, меня сорвало с петель…

Он подождал, пока Баснер сглотнет смешок, и бесцеремонно уселся за странно украшенный стол толсторожего психиатра, отчего стали видны тощие лодыжки его неподвижно скрещенных ног, и, вероятно, полностью погрузился в созерцание своих ярко-лиловых носков.

Так они сидели добрых пять минут, дизайнер с сорванными петлями и слесарь душ человеческих. Вначале Элмли было очень неудобно, но постепенно энергия невозмутимости Баснера распространилась и на него. Он успокоился и стал вспоминать те кратчайшие пути, что не привели ни к чему, и те безвыходные положения, что проторили дорогу сюда.

В конечном счете, вспомнив о своем могучем скрытом намерении, ради которого он оказался в этом кабинете, Элмли заговорил:

— Мне кажется, доктор Баснер, что, прежде чем вы сможете помочь мне, вам лучше узнать немного мою историю.

После чего последовала еще одна длительная и безмолвная пауза; как спускающийся с лодыжки реликт, носок удостоился еще более преданного и участливого взгляда. Затем Баснер прочистил горло громким «Э-эгхм-м-м!» и ответил:

— Не обязательно.

Это случилось неделю назад. Сейчас Элмли смотрел в окно на видневшиеся фрагменты Тутинга и неба, нащупывая в кармане пластиковую пачку таблеток. Весь путь от северного Лондона, пока он крутил педали велосипеда с крошечными колесами мимо вереницы магазинов, связывавших Воксхолл-кросс, Стоквелл, Клэпхэм, Бэлхэм и, наконец, Тутинг, умиротворение переполняло его нутро. Знаки с изображением кебаба один за другим вырисовывались из темноты, принимая очертания отрезанного человеческого бедра с торчащей костью, отчего Дэвид Элмли еще крепче уцепился за мысль, будто он сам выбрал то, к чему его принуждали.

Несколько дней спустя Элмли опять сидел в столовой «Сент-Мангос» на своем обычном месте. Была ли тяжесть в животе вызвана антидепрессантами, которые прописал ему Баснер, или это результат их побочного эффекта? А может, это было — не важно, чем вызванное — тревожное предчувствие предательства? Трудно сказать — с тех пор, как он отправился искать помощи, Элмли будто попал в комнату, увешанную зеркалами, но, заглядывая в них, он видел не свое лицо, а маски сумасшедших людей, одновременно знакомых и незнакомых ему. То ли Баснер, словно специалист по шпионам, «раскрутил» его, то ли он сам добровольно решил стать двойным агентом? Как бы то ни было, теперь он сидел и резал ножом корнуолльский пирог на серию продольных сегментов, будто готовя его для анатомического исследования, в результате которого предстояло выяснить значение нарезанного кубиками картофеля для жизни организма, и украдкой через стол поглядывая на своего друга-тире-врага.

Казалось, что с Шивой ничего необычного не происходит: он жевал сырный сэндвич, характерно откусывая мелкие кусочки передними зубами, и нервно вертел в бугристой руке бутылочку с уксусом, заставляя ее вращаться на выпуклых у основания стенках. Но если Элмли отводил глаза, а потом снова быстро бросал на них взгляд, губы Шивы превращались в кровожадные надутые красные створки, за которыми проглядывали клыки. Да и рук у него уже было не две, а четыре, и в каждой он держал по отрезанной голове. Даже бутылочка с уксусом трансформировалась в череп, когда Шива подносил ее ко рту, истекавшему кровью. Элмли затряс головой, чтобы прогнать это кошмарное наваждение, а Шива спросил: «Все в порядке?» — на что его друг пробурчал нечто невнятное и неопределенно махнул рукой.

Во внушительном, но немного обветшавшем актовом зале Королевского Общества охраны Подёнок атмосфера была гнетущая, но заинтересованная. Среднего размера группы профессионалов-единомышленников и посвященные в курс дела непрофессионалы сидели тут и там на кожаных сиденьях. Сквозь высокие узкие окна, на которых были раздернуты вельветовые гардины, виднелся Мэлл и Сент-Джеймс-парк перед ним. Вечер выдался безоблачный и очень холодный. Иней сахарной глазурью покрыл бетонированную площадку, деревья и траву, отчего проезжавшая с хрустом машина казалась блестящей, крошечной и игрушечной. В таком виде центральный Лондон представал волшебным, как и всегда, за исключением того времени, когда стада кентавров мчались по Конститьюшн-Хилл или крылатые драконы кружились в небе над Трафальгарской площадью.

Зак Баснер стоял за кафедрой, подводя итог своей самой масштабной и всеобъемлющей лекции. В самом деле, она была настолько эклектичной, что большинство слушателей, вне зависимости от образования, смогли бы с тем или иным успехом обобщить все сказанное. Он изложил чужие аргументы и привел собственные опровержения, рассказал серию уморительных анекдотов и продемонстрировал поразительную теоретическую подкованность; лекция сопровождалась рядом удивительных артефактов, разложенных на столе, застланном сукном, а ассистент показал подборку забавных слайдов. Тон выступления был выбран настолько верно, что в любой момент достаточный процент аудитории мог ощущать то приятное состояние интеллектуального возбуждения, что идеально подходит для восприятия. В общем, лекция имела безусловный успех.

Однако нашелся один слушатель из всего зала, который не разделял общего единодушия, его голова не кивала в ответ на реплики, сознание отказывалось — даже на пару секунд — принять превосходство этого психологического оштукатуривания поверх более прочного — и убедительного — внутреннего содержания, сконструированного для самолюбования. Шива Мукти так глубоко сидел в откидном кресле, что с кафедры была видна только идеально центрованная копна его блестящих черных волос. Губы Шивы шевелились, но слова были обращены к самому себе, они интроектировали поток ремарок, который не был слышен даже его непосредственным соседям, — поправки замечаний Баснера, дискредитирующие наблюдения, полные ненависти проклятия. На пальцах левой руки Шива нарисовал гласные, на пальцах правой — согласные, и стал выгибать из них смачные, сочные акростихи. Его карие глаза, с фиолетовыми колодцами апатии и беспокойства в глубине, обстреливали актовый зал, выискивая законспирированных недругов, настроенных против него, которые сошлись здесь, в августейшем собрании, чтобы получить самый свежий отчет от своего владыки.

После того как Баснер закончил и прозвучали непродолжительные аплодисменты, аудитория поднялась и, неуклюже проследовав между кресел, разбилась на группки вокруг столиков с канапе и подносов с бокалами сладкого и кислого вина. Мужчины и женщины демонстрировали свои навыки, накопленные в течение сотен подобных сборищ. Манера, с какой они задерживались перед собеседником, какие одновременно критические и безразличные позы они принимали, как они наклонялись, давая пройти официантке с подносом, — все это наводило на мысль о непринужденной близости, возникшей за время долгих профессиональных связей.

Для Шивы это было абсолютной ерундой, криво сляпанным прикрытием их гнусной деятельности. Он спрятался за дорической колонной, сжав в кулаке пирожок с мясом с такой силой, что тот съежился на десятую долю дюйма. От пыли ковров красного цвета и длинных коричнево-малиновых гардин у Шивы свербело в носу, а его несчастные уши с обвислыми мочками страдали от гула болтовни, накатывавшей волнами одна за другой, которую с ходу понять было невозможно, но Шива не сомневался, что справился бы с этим на досуге, будь у него желание поглотить такое количество белиберды.

Он отметил, что в центре каждой группки обязательно находится еврей. У экрана проектора стоял Леви из Института психоанализа, Бернерс из «Модсли» возле бюста Роберта Бертона, Вайсбраун, директор «Гратон-Клиник», у покрытого сукном стола, и, разумеется, сам Баснер, осаждаемый у кафедры небольшой группой прихлебателей. И пока Шива наблюдал, как страшный Каббалист приказывал своим големам творить еще больший произвол, ему открылось все устройство их тайного сговора. Это не было семитским соглашением обоюдной выгоды, нет. Точно так же, как Баснер намеревался устранить Шиву Мукти при помощи психов-убийц, так и Президиум Старейшин Психо-Зиона следил за сообществом, включая не только отдельных несчастных бездельников, но целые скопления невротиков мелкого калибра, которые будут месяцами и даже годами лежать на твердой почве здравомыслия, пока кто-то случайно об них не споткнется. Нет, тут была кампания коврового бомбометания по культуре посредством производства психических болезней. Вся нынешняя зацикленность на умственных отклонениях — их рук дело, это они насаждают ее везде, куда ни посмотришь — на страницах женских журналов, по телевизору в дневное время, в академической прессе и в отделах «Помоги себе сам» крупных книжных. Тяжело больными в психическом плане — теперь снова загнанными в сообщества — были как раз федаины, террористы-самоубийцы этих монстров, обученные взрывать набитые людьми торговые центры, чтобы повергать в шквал паники счастливых покупателей.