Юмико Секи - Холодно-горячо. Влюбленная в Париж

Патрис помогал нам расшифровывать скетчи, фразу за фразой, потом заставлял повторять их с той же интонацией, что и юмористы. Я выучила наизусть реплики Софи Домье для спектакля, который мы разыгрывали по ролям. Это был странный метод, но действовал он превосходно, позволяя нам усваивать настоящий разговорный язык современных французов.

По средам Патрис никогда не пропускал киносеансов, проходивших в институте. «Дети рая» каждый раз собирали полный зал. Трюффо и Роме тоже восхищались этим фильмом. Субтитры помогали нам освоиться с устной речью. Восторженный поклонник Годара, Патрис заставил меня разделить свою страсть к «Безумному Пьеро» и «Безразличию».

Он также открыл мне мир белота,[10] верлана[11] и поэзии Лео Ферре. Эти типично французские развлечения, неизвестные у нас, обладали для меня притягательностью тайного сокровища.

Время от времени Патрис после окончания занятий открывал бутылку бордо. Ученики приносили какую-нибудь закуску. Однажды вечером, за этим импровизированным ужином, он сказал мне:

— Ты неправильная японка.

— То есть как это?

— Я заметил, что ты смотришь мне в глаза. У вас так не принято; это невежливо.

Я даже не отдавала себе в этом отчета. Должно быть, бессознательно переняла французскую манеру.

— Ты считаешь, что это плохо?

— Нет, совсем наоборот!

Конечно, Патрис на свой манер ухаживал за мной — с застенчивостью, которая контрастировала с его интеллектуальной самоуверенностью. Впрочем, галантность от рождения изначально присуща всем французам. Его ответ доставил мне удовольствие: в его глазах отличие от большинства было достойным качеством. Я была воодушевлена, и мое стремление попасть во Францию усилилось.

После года интенсивной подготовки я прошла конкурс и добилась стипендии. Обезумев от радости, я сообщила Патрису эту новость. Он поздравил меня, но при этом совершенно не казался удивленным.

Масато, в свою очередь, узнав об этом, тут же позвонил мне после перерыва в несколько месяцев. Мы встретились в кафе недалеко от его дома, куда прежде часто ходили с друзьями. Масато был очень рад за меня. Он со своей стороны успешно поступил в интернатуру.

— Через год, — объяснил он, — я закончу учебу. Потом три-четыре года поработаю в клинике у отца, а после займусь собственной практикой. Через год самое сложное будет уже позади, и ты к тому времени вернешься. Я буду тебя ждать. И я бы хотел, чтобы после возвращения ты вышла за меня замуж.

Он предложил мне выйти за него в тот момент, когда я сообщала об отъезде! Растроганная таким оптимизмом, я не ответила отказом, но в глубине души не слишком поверила в это предложение. Японская пословица гласит: «Судьба смеется над тем, кто говорит про следующий год». Я улетала на свободу, словно птица, выпущенная из клетки. Возвращаться обратно казалось мне безумием.

Какой я буду через год?

Глава 20

Год завершился, и у меня не хватало духу оценить приобретенный опыт Один год — это слишком мало. Едва освоившись, я уже должна была уезжать.

В течение этого года я редко писала своим друзьям в Токио и почти никогда не вспоминала о них. Я жила лишь настоящим. А теперь нужно было заново осваивать спряжения в других временах.

В Токио мама с нетерпением ждала меня. Должно быть, она даже не сомневалась в моем возвращении. С самого моего отъезда не проходило и недели, чтобы я не получала от нее письма. Отвечала я не слишком часто, но она продолжала описывать жизнь нашего квартала и присылать мне газетные вырезки.

Я знала, что по возвращении мама буквально затопит меня потоками нежности и заботы, которые она копила в себе целый год, и для нее не будет большего счастья, чем заниматься повседневными делами вместе со мной: ходить за покупками, прибираться в доме, готовить обед, устраивать чаепития с пирожными. Я уже представляла себе ее радостное лицо, и от этого у меня становилось теплее на душе.

В то же время я чувствовала тоску. После целого года в Париже, где привыкла к одиночеству и свободе, я вряд ли смогу с легкостью вернуться в семейный кокон — я буду ощущать себя не в своей тарелке, словно иностранка в собственной стране.

Но мало-помалу, несмотря ни на что, время вернет все на свои места.

Я снова привыкну к своему окружению. Буду ездить в метро с тысячами других людей, буду ходить по улицам в толпе пешеходов и дожидаться зеленого света, стоя возле перехода — даже если на горизонте не видно ни одной машины. В конце концов полностью сольюсь с этой однородной массой.

Я попытаюсь найти работу, но столкнусь с неравенством полов. Тогда я оставлю свои бесполезные попытки и откажусь от карьеры; зато я наконец заживу семейной жизнью. Выйду замуж за молодого сотрудника престижной фирмы, мы поселимся в маленьком домике, приобретенном в кредит, в квартале, расположенном в десяти минутах ходьбы от междугородного автовокзала и торгового комплекса. У нас будет двое детей, умных и красивых. Они закончат престижные школы. Я буду привозить их к маме дважды в неделю, и она будет готовить им сэндвичи и гамбургеры. Дети будут обожать ее, и мама будет счастлива.

И вся моя молодость пойдет прахом. Став домохозяйкой, я никуда не буду выходить по вечерам, даже со своим мужем в гости. У меня не будет риска повстречать другого мужчину — никаких адюльтеров, никаких семейных драм. Дети будут подрастать и вскоре уже перестанут нуждаться в моей опеке. Постепенно мною овладеет нечувствительность, и я перестану испытывать скуку. Мой жизненный путь будет гладким и прямым, долгим и ровным, без единого препятствия, без всяких неожиданностей, вплоть до самого конца.

Именно такой жизни хотела для меня мама.

Никакая объективная необходимость не удерживала меня во Франции. Дело было даже не в идеологии — политикой я никогда особо не интересовалась. Причиной было чисто эгоистическое желание: здесь я могла быть собой, а это было все, чего мне хотелось по-настоящему.

Мне нужно было определиться с занятием, которое сделало бы возможным мое законное пребывание в этой стране. Медицина и международное право были для меня недоступны, но почему бы, например, не дизайн, не архитектура? У меня не было никакого представления ни о том, ни о другом, но, возможно, способности пробуждаются лишь при погружении в ту или иную сферу…

Я чувствовала себя готовой работать, но не знала, что для этого сделать.

Последние дни в Париже были заполнены обычными предотъездными делами. Необходимо было упаковать кучу книг и отправить отдельно, так как их было слишком много, чтобы везти с собой в качестве багажа. Выбросить накопившиеся журналы. Купить подарки друзьям и близким в Токио. Рассортировать вещи — часть из них Тристан предложил оставить у себя до моего возвращения.

— Держу пари, мы очень скоро увидимся.

Он говорил это для того, чтобы подбодрить меня, а я продолжала цепляться за эту крошечную надежду.

В день отъезда я покинула рю Паскаль на рассвете — мой самолет улетал довольно рано.

Шофер такси, вьетнамец неопределенного возраста, держал в машине ароматический пульверизатор; густой химический запах фиалок пропитал весь салон. Я смотрела, как над Парижем занимается день. Такси пересекало город, двигаясь к правому берегу Сены — в направлении, противоположном тому, в котором я ехала из аэропорта год назад. Из-за этого улицы выглядели иначе и казались незнакомыми. Мое душевное состояние тоже влияло на восприятие. Этим утром Париж мне казался печальным.

Я прибыла в аэропорт слишком рано; регистрационные стойки были еще пустыми. Но внезапно тишину разорвал шум, донесшийся с противоположного конца зала. Я увидела множество людей, собравшихся вокруг громоздкого черного аппарата на колесах. Потом несколько человек отделились от этой группы. У каждого было небольшое переговорное устройство возле уха.

— Тишина! — закричал чей-то голос, хриплый и повелительный.

Все застыли, кроме операторов. На несколько секунд в воздухе повисло напряжение, затем люди (это были актеры) тронулись с мест, так же как и статисты на заднем плане. Я была единственной посторонней на этой съемке.

— Стоп! Снято.

Я подошла ближе, двигаясь по периметру съемочной площадки, и увидела, что режиссером была женщина. Я бы об этом никогда не догадалась по голосу. Волосы у нее были убраны под бейсболку. Судя по всему, она держала свою команду в строгом подчинении. Каждый был на своем месте, все работали слаженно и сосредоточенно. Даже самый юный стажер, в чьи обязанности входило подавать кофе, держался с невероятной серьезностью. Именно он назвал ее имя, но оно было мне незнакомо. Выяснилось, что это ее первая полнометражная картина. Из-под козырька бейсболки пристально смотрели темные блестящие глаза. Она была красивой и нервной. На вид ей было лет тридцать — тридцать пять. От ее хрупкой фигуры исходила невероятная энергия, которая словно электризовала всю съемочную группу.