Андрей Рубанов - Готовься к войне
— Он его ударил, — тихо сказала рыжая.
— Я видел, — равнодушно ответил финансист.
— Это отвратительно.
— Может быть.
Алиса схватила его за рукав.
— Поехали отсюда.
— Зачем?
— Здесь бьют людей. Это ужасно.
— Это нормально.
— Нет. Ненормально. Даже я понимаю, что нельзя наказывать рабочих на глазах у клиентов. Хочешь наказать — отведи в служебное помещение, или что тут у них есть… На дворе двадцать первый век, а этот жирный индюк бьет мальчишку, как будто своего раба!
— Капитализм, — миролюбиво возразил Знаев. — Если нанялся работать — работай как положено.
— Нет! Капитализм — это когда плохого работника увольняют. И нанимают хорошего работника…
— Иди, — насмешливо рекомендовал банкир. — Поищи.
— Кого?
— Хорошего работника. Это Москва, дорогая. Это Россия. Все хорошие работники давно нашли себе хорошую работу. До того, как ты пришла в мой банк, мы пробовали на твое место пятерых девочек И со всеми расстались.
— Слишком медленно работают?
— И медленно, и вообще — плохо. Хорошие люди — на вес золота. Приходится делать хороших из плохих без отрыва от производства.
Алиса разгневалась:
— На нормальных мойках все автоматизировано! Нажимаешь кнопку — и механизм все сам делает!
— Ошибаешься, — мягко сказал Знаев. — Труд механизмов переоценен. Еще в двадцатом веке. Поговори о несовершенстве ручного труда с китайцами. Ручная мойка гораздо лучше механической. Выше качеством. И, кстати, быстрее. Смотри, они уже заканчивают…
В восемь рук пацанчики натирали корпус машины особыми салфетками. Переговаривались и пересмеивались. Шире всех улыбался тот, которому достался хозяйский тумак.
— Вот и все, — довольно произнес банкир, поворачивая ключ в замке зажигания. — Шесть с половиной минут.
— Я поняла, — заявила рыжая, — почему мы приехали именно сюда. Здесь моют очень быстро. Угадала?
— Нет, — сказал Знаев, стараясь не выглядеть самодовольным. — Мы приехали сюда, потому что эта мойка принадлежит мне. И кстати, тут действительно работают быстро. Вдвое быстрее, чем у конкурентов. А мальчишка, которого ты пожалела, зарабатывает вдвое больше, чем имел бы на любой другой мойке. Посиди тут. Подожди.
— Ты быстро?
— Очень быстро.
Знаев вышел. Сделал несколько шагов прочь. Не удержался — обернулся, оценил работу. Остался доволен. Авто сияло. Отражало солнце.
Обогнул здание, толкнул дверь. В полутемной конторе его уже ждал насквозь пропахший пивом Фокин.
— Шесть минут, — самодовольно сказал он.
— Шесть с половиной, — возразил банкир.
— Все равно неплохо.
— Зачем ты бьешь пацанов на виду у клиентуры?
Фокин побагровел и с презрением сказал:
— Разве это пацаны? Пацаны воруют. Или по тюрьмам сидят. А эти — фраера малолетние.
— Не распускай руки.
— Они не понимают по-другому.
— Хочешь наказать — отведи в подсобку и наказывай.
— Не получится. Тогда мне придется бегать в подсобку постоянно. И вообще, Сергей, — Фокин вытер мокрые ладони о джинсовое брюхо, — тебе незачем переживать. Ты мне доверил дело? Доверил. Я обеспечиваю результат? Обеспечиваю. Прибыль даю? Даю. Зачем тебе вникать в детали?
— Согласен, — кивнул банкир. — Ты хоть отдыхаешь когда-нибудь?
Фока стеснительно улыбнулся — в его случае улыбка выглядела как неловкая деформация правой нижней четверти морщинистой физиономии.
— А как же, — сказал он. — Тут же и отдыхаю. Не отходя от кассы.
Знаев помолчал, изучая грубо оштукатуренную стену, по которой медленно стекали мутные капли. Осторожно спросил:
— Ты доволен?
— Я всем доволен, — сразу ответил Фока. — Тут у меня недовольных нет. Даже эти черти, которых я каждый день по башке бью, чтоб шустрее поворачивались, — и те довольны. Я им заместо отца родного… Приезжает начальник отделения милиции, бесплатно машину моет — доволен. Приезжает глава управы, бесплатно машину моет — очень доволен. Приезжает архитектор района, налоговый инспектор, санитарный инспектор, пожарник — все довольны…
— Ладно, — Знаев прощально махнул рукой. — Воюй дальше.
Он вернулся к машине, сел, закрыл дверь; после насквозь сырой, полутемной комнатухи, где толстый Фокин царствовал, на манер старого кашалота, салон собственного авто, украшенный, как букетом, тоненькой, ловко устроившейся в кожаном кресле девочкой, показался банкиру сущим раем. Действительно, зачем я его учу, как ему работать? Он кладет в свой карман едва один доллар с каждой обслуженной машины, работает в грязи и шуме, у него скоро жабры вырастут — не тебе, лощеному, годами не державшему в руках ничего тяжелее авторучки, учить чему-либо пузатого Фоку. Незачем лезть с советами. Глупо превращаться в суслика, который думает, что он — агроном.
Едва тронулись, как Алиса спросила:
— Ты им сказал?
— Что «сказал»?
— Что нельзя бить детей.
— Нет. Не сказал.
Рыжая стушевалась и осторожно погладила банкира по плечу.
— Извини. Я забылась. Я уже пытаюсь тобой командовать.
— Все нормально. Я понимаю твои чувства. Мальчишкам на этой мойке всем по шестнадцать лет. А то и по восемнадцать. Они просто выглядят моложе. Мало кушали в детстве. Такое поколение. Дети перестройки. А их начальник, толстый дядя, который тебе так не понравился, — мой старинный приятель. Бывший уголовный элемент. Однажды отсидел десять лет. За убийство. Теперь — трудится у меня. Руководит процессом. Я так думаю, пусть он лучше раз в день даст подзатыльник плохому работяге, чем опять пойдет и убьет кого-нибудь…
— Ну и приятели у тебя.
— Я не чистоплюй, — с некоторым вызовом ответил Знаев. — Я начинал в девяносто первом году, тогда нельзя было делать бизнес и не иметь бандитов среди знакомых. Это очень обычная история, Алиса. Времена меняются, а люди не хотят и не умеют меняться. Ты работаешь, вокруг тебя — твое окружение, друзья, партнеры, товарищи, помощники и так далее… Потом ты поднимаешься, вырастаешь, меняешь круг общения — а друзья и товарищи остаются там, внизу. И обижаются. Упрекают тебя в том, что у тебя для них нет времени… А у тебя на самом деле для них нет времени! Оно подорожало! Я люблю старых друзей, но мне не нравится, когда они застревают в прошлом. Один застрял в девяносто втором году, когда было очень круто иметь ларек на углу Большой Черемушкинской и Шверника. Другой застрял в девяносто четвертом, когда было очень круто ввезти контрабандой грузовик французского вина и половину самому выпить. Третий, хорошо тебе известный господин Солодюк, прочно застрял в две тысячи третьем, когда можно было безнаказанно продавать тридцать миллионов наличных рублей в месяц и при этом спать спокойно… В общем, однажды, пять лет назад, я понял, что бандиты мне больше не нужны. Совсем. Построил им мойку, они посадили туда своего человека — все довольны. Пока, во всяком случае…
— И все-таки скажи им, — попросила рыжая. — Скажи, что нельзя бить людей. Это не бизнес, а рабство.
Знаеву стало грустно, и он ответил, тщательно следя за тем, чтобы интонация не была снисходительной:
— Без рабства нет бизнеса. Рабство вечно. Просто в наше время оно замаскировано той или иной риторикой. Всякая эксплуатация связана с насилием. В моем банке не меньше насилия и принуждения, чем на этой грязной мойке. Только ты, когда ходишь по коврам в белой блузке, его не замечаешь. Потому что оно хитро замаскировано. Но оно — есть. Без насилия нельзя.
Алиса помолчала, изучила свои ногти, тихо произнесла:
— Можно.
Некоторое время молчали. Свернули с Кольцевой на Новорижское шоссе. Банкир, не отрывая взгляда от дороги, протянул правую руку и побаловался золотыми волосами подруги.
— Я много лет играл на гитаре, — сказал он. — Дергал струны. Вот что я тебе скажу, рыжая: с человеком — как со струной. Придай ему, человеку, напряжение. Чтоб правильно вибрировал. Потом с одной стороны нажимай, а с другой — ударяй, дергай и пощипывай. И будет красивая мелодия. Кстати, мы почти приехали.
2. Суббота, 17.30–22.30
— Черт, — сказала Алиса и прижалась к банкиру плотнее. — Ничего себе шашлыки! Здесь человек сто! Это ты называешь «старая банда»?
— А что, не банда? Посмотри на их пьяные рожи.
— Кстати, нормальные рожи.
— Кстати, ты в первый раз при мне выругалась. Это тебе идет.
— Черт! Черт! Черт! А вон там, смотри, в розовом пиджаке, — это же… Ну этот, как его…
— Да, он.
— По телевизору он выглядит моложе. И красивее.
— Они все молодые и красивые. Если в телевизоре. А в натуре — старые и страшные… Пойдем, я тебя познакомлю.
— Нет! Я боюсь.
Приятельски оглаживая джентльменов по загривкам, а дам — по талиям и спинкам, а некоторых и по попкам, к вновь прибывшим уже спешил устроитель вечеринки — в гавайской рубахе навыпуск и в полотняных штанах, спереди в двух местах испачканных соусом. Внимательнее рассмотрев блудливый прищур и выдвинутую вперед челюсть Жарова, банкир понял, что тот находится в самой приятной стадии опьянения: когда сам себя представляешь маленьким мальчиком, а мир — бесплатной кондитерской.
