Армандо Салинас - За годом год
— Роса из хорошей семьи, — вступал в разговор Аугусто. — Хлебнула горя, пока ее отец сидел в тюрьме.
Энрике был знаком с девушкой, иногда болтал с ней на лестнице. У Росы было детское личико с ясными, живыми глазами. Порой у Энрике возникало желание жениться на ней.
* * *Хоакин и Рыбка знали друг друга с детства. Вместе играли в бой быков на маленькой площади Альвареса де Кастро, вместе были «бычками-новичками» в школе Христианского обучения, откуда убегали, чтобы порезвиться на облысевших холмах Кампо де лас Калаверас.
Там, у ограды кладбища Сан-Мартин, встречались шулера, мошенники, воришки, бродяги, проститутки со всего квартала. Сюда же приходили погреться на солнышке и безработные.
Играли в чито, в подкидного, в очко, в двойную семерку, в семь с половиной, в девятку, в трин, в фортунку и кегли, в хулепе и кане, в покер и прочие азартные и запрещенные игры, до которых так охочи были эти ловкие на руку люди.
На кирпичной стене здания, выходившего на пустырь, белилами была намалевана огромная надпись, гласившая:
БАБОЧКА — ОДИН ДУРО
— У этой стены устраивают свои сделки педерасты, — уверял Рыбка.
Рыбка жил в одном из переулков квартала Аламильо, и у него были знакомые среди завсегдатаев пустыря. Один из них, некий Рамиро, зарабатывал на жизнь игрой в чито. Он был обладателем биты и шайбочек, которые сам брал напрокат по десять сентимо за игру.
Другим приятелем Рыбки был старичок из их переулка. Он ходил с палкой, на конце которой торчал острый гвоздь, собирал окурки. Действовал старик с необычайной ловкостью; подцепив окурок, он быстро отправлял его в матерчатую сумку, висевшую на поясе. Вечером, возвратившись домой, старик усаживался у огня и потрошил окурки в металлическую коробку.
— Любое воскресенье можешь увидеть его на барахолке, — рассказывал Рыбка Хоакину, — он торгует там табаком.
Однажды Хоакин с Рыбкой наткнулись на старика.
— Как у вас идут дела, сеньор Марсиаль? — спросил Рыбка.
— Плохо, сынок, плохо. Табак все дорожает, и люди теперь не кидают окурков, берегут для себя.
— Что вы будете делать?
— Думаю перебраться теперь на проспект Хосе Антонио. Там, говорят, у баров можно насобирать много окурков.
— Но там не позволят, полно полицейских, — заметил Хоакин.
• — В том-то все и зло, — ответил старик.
С наступлением ночи все пустыри, прилегающие к улицам Доносо Кортеса, Хоакина Мариа Лопеса и Браво Мурильо, вплоть до Клинического госпиталя и улицы Королевы Виктории, заполнялись местными проститутками и сутенерами. С наступлением темноты на промысел выходила и сеньора Деметрия, сводница девиц легкого поведения всей округи и торговка противозачаточными средствами.
— Вольготно и богато живут. Теперь в Мадриде шлюх пруд пруди, — говорил Рыбка.
Оба друга, побродив по запущенному кладбищу, направились в бильярдные при кафе на Санта-Энграсия поискать там Антона и Неаполитанца.
Это было тихое кафе с мраморными столиками. Парочки влюбленных сидели на первом этаже. Игроки в бильярд и картежники собирались на втором.
В пять часов вечера в зале первого этажа кафе не оставалось ни одного свободного места. Влюбленные парочки, женихи и невесты занимали места еще днем, заказывали по чашечке кофе и заводили нескончаемые разговоры о своих будущих квартирах и капиталах. Наговорившись вдоволь, они умолкали; некоторые поглаживали друг друга под столом, жали руки.
Хоакину становилось нестерпимо жаль этих влюбленных, может, потому, что он привык видеть их здесь каждое воскресенье.
— У нас в Испании вся молодежь просто одержима сексуальным вопросом. Женщины защищают свою невинность больше, чем саму жизнь, — утверждал Антон.
— Все дело в том, что невинность — единственное их достояние. Один мой приятель по цеху, его зовут Энрике, считает, что испанским женщинам вбили в голову, будто единственное подходящее для них ремесло — это замужество, — вступил в разговор Хоакин.
— Я знаю одну торговку рыбой, она уверяет, что невинность и честь — одно и то же. Ей неважно, где и как ее будут щупать. Но насчет прочего и не думай. Пока, говорит, у меня все цело, я так же честна, как непорочная дева.
На второй этаж заведения вела крутая винтовая лестница. Она приводила как раз к дамскому и мужскому туалетам.
В глубине зала ровными рядами выстроились столики для игроков в карты и домино.
— Сыграем партию в шахматы? — предложил Антон Хоакину.
— Какие к шуту шахматы! Если хочешь, сгоняем партийку в бильярд. Не то я смываюсь, — сказал Неаполитанец.
— Конечно, в бильярд, — поддержал приятеля Рыбка. Он тоже не умел играть в шахматы.
— Ну, как твои гороховые дела? — поинтересовался Хоакин у своего друга.
Неаполитанец работал в лавочке на улице Анча де Сан-Бернардо и был любимым приказчиком хозяина. Если хозяин, вешая ветчину, клал на весы толстую бумагу, Неаполитанец ухитрялся подсунуть две, притом еще толще.
— И ведь магазин-то не твой. Ну и хапуга ты уродился, — смеялся Антон.
Пока Неаполитанец и Рыбка смотрели в окно на улицу, Хоакин поинтересовался у Антона насчет отца.
— Ему дали тридцать лет, как я и предполагал. Перевели теперь в Бургос. Он нам написал, просил прислать одеяло.
— А как он там?
— Совсем высох, можешь себе представить, но мы обратимся в Военный совет с просьбой пересмотреть дело.
— А как твоя мать?
— Сам знаешь, какая она упорная и настойчивая. Но больше всех старается сестра. Когда-нибудь она накличет на нас беду своими протестами.
— Ну так что? Сыграем партийку? — Неаполитанцу и Рыбке наскучило разглядывать улицу.
— Давай.
Антон, прежде чем начать игру, набелил мелом кий.
— Слышали о вчерашней заварухе в Комерсио? — спросил он. — Кто-то крикнул: «Да здравствует Республика!» — и такая кутерьма поднялась!
— У нас на заводе появились листовки, — сказал Хоакин.
— Да, сейчас все готово вспыхнуть, как порох. Так сказала одна клиентка моего дяди, а у нее муж военный, — заметил Рыбка.
Неаполитанец купил у лоточника сигарету из светлого табака и пускал колечки дыма.
— Я сторонник брюха и жратвы. Единственное, что я хочу, — это отпирать замки своей собственной лавочки. А на остальных мне плевать. Пускай сами выкручиваются как умеют. Мне никто никогда ничего не дает даром.
— Похоже, немцы начинают показывать зад.
— Напрасные надежды. Все они на один лад: и французы, и немцы, и американцы — все. Эти политиканы только и делают, что обжираются. Но хоть они и мерзавцы, зато видят далеко вперед, подальше, чем отсюда до Лимы.
Раздавались сухие удары кия по шарам. Из проема винтовой лестницы доносилась модная песенка.
Антон ухитрился положить подряд пять шаров. В углу бранились игроки в домино.
— Если бы ты не позволил отрубить шестерочного дупля, мы бы обязательно выиграли!
Рыбка сообщил, что мечтает уехать в Каракас.
— Отлично было бы туда смыться. В день можно выколотить до двадцати боливаров. Нам написал дядя, брат отца, он живет в тех краях. Уверяет, что, если есть работа, можно прилично жить.
— Один боливар равен двум дуро, а то и больше, — заметил Антон.
Неаполитанец глубоко затянулся.
— Ну и ну! — воскликнул он. — Все время болтаете только про Испанию и сами же хотите убежать отсюда. Шут вас разберет.
— Пойми, Неаполитанец. Многие покинули страну после того, как напрасно искали повсюду работу. Не надейся я на лучшие времена, я тоже уехал бы. Но я надеюсь. Думаю, у нас еще могут быть перемены. Только поэтому я пока не уезжаю, — сказал Хоакин.
— Ты, парень, — сказал Рыбка, обращаясь к Неаполитанцу, — малявка по сравнению со мной, а корчишь из себя важную птицу. И все только потому, что зашибаешь несколько дуро на спекуляциях со своим хозяином. А моя родина вот где! — Рыбка схватил себя за пах. — И если я уеду, то для того, чтобы обязательно вернуться. Испания для меня, как это самое, — сказал он, снова берясь за пах, а потом дотрагиваясь до сердца. — Я люблю смотреть, как встает солнце за переулком Аламильо, промышлять рыбу, чесать языком с девчонками…
Неаполитанец затянулся, окурок обжег ему кончики пальцев, и он отшвырнул его.
— Все это романтическая брехня, твои выдумки…
Неаполитанец порой сильно надоедал Хоакину.
— Неважно, что думаешь ты, что думаю я или Рыбка. Важно то, что происходит в Испании. Значит, здесь что-то не так, если столько людей хотят покинуть страну. Если уезжают рабочие, кто же будет работать, создавать богатства… — Хоакин обернулся и посмотрел на Антона. — Верно?
— Верно, — ответил Антон.
— Нет, ребята, это не моя молитва, — сказал Неаполитанец.
Все замолчали и продолжали игру. Некоторое время слышались лишь короткие сухие удары бильярдных шаров.
