Петр Катериничев - Странник (Любовь и доблесть)
Кому нужны ваши подвиги? Тот мальчишка, что играл с тобой когда-то, давно вырос, он увлечен другой жизнью, а ты все стоишь на посту. Ведь это не важно уже. Очнись, Олег.
– Это не важно для бывшего ребенка. Но когда он был мал, и для него, и для его солдатика игра была самой настоящей войной.
– Ты сказал, что никогда не учился драться... А чему учился? Воевать?
– Ерунда. Каждый нормальный мужчина по жизни или воин, или тряпка.
– Знаешь, я где-то читала... «Игры, в которые играют люди» Эрика Берна.
Есть такая игра: «Старые солдаты не умирают». Человек живет так, словно виноват перед теми, кто погиб. И тоскует по юности, думая, что тоскует по войне. Ты ведь тоскуешь?
– Порой.
– По войне?
– Нет, по любви.
– Глупый, ну какой же ты глупый! Нельзя жить прошлым, это нечестно ни перед жизнью, ни перед любовью! Я даже не успела еще уйти! Ты видишь? Я – здесь! Живая! -'Даша нахмурилась. – Глупо, конечно, но я уже ревную тебя ко всем прежним и негодую на них за то, что они посмели уйти и оставить тебя таким грустным. Совершенно глупо. – Даша присела на диван, обхватила его лицо ладонями. – Скажи, все сильные мужчины такие... беспомощные в этой жизни?
– Все. Сила – лишь оборотная сторона слабости.
– Значит, и мой отец тоже. А я веду себя порой как... Вот только он все знает наперед, рассчитывает, а ты... Ты научился не планировать будущее.
– Скорее – не загадывать.
– И не вспоминать прошлое?
– А вот этому научиться невозможно.
– Странный ты. Вы, мужчины, вообще все странные. Думаете постоянно о чем-то, и для вас размышления становятся способом жить. А жизнь – проще и мудрее. Чувства в ней куда важнее мыслей. Может, я и вздор говорю... Ведь мысли – это бывшие чувства, чаще всего несостоявшиеся. Вот вы и мучите себя ими, и несчастливы. Не несчастны, нет, просто несчастливы... А еще... Ты похож на Маленького принца, оставленного по чьей-то высокой воле на этой земле.
Даша замолчала, глядя в одну точку, переживая что-то важное для нее. Потом вздохнула, улыбнулась:
– Что-то я разумничалась, – подняла с пола бутылку. – Я выпью, на посошок?
Мне пора идти. – Даша приложилась к бутылке, сделала несколько глотков. – Замечательное вино. Его делали люди, которые любят и жизнь, и солнце. Ну что ты опять смотришь грустным сенбернаром? Я приду завтра.
– Даша...
– И не говори ничего. Очень многие любят только себя, поэтому их никто не любит. А ты – словно нездешний. Ты любишь весь мир, какой бы он ни был, и с тобой мне кажется, что и я владею им, этим миром. Мне очень хорошо с тобой. – Даша улыбнулась мягко. – Я пойду? До завтра?
Олег улыбнулся, спросил:
– Кто ты, принцесса?
Даша помрачнела, вздохнула:
– Тебе обязательно хочется это знать?
– Я боюсь потерять тебя.
– Так не бывает.
– Бывает.
– Не бывает! И не спорь! И прекрати нагонять мрак и жуть, а то мне уже самой стало страшновато. Я только выгляжу бесшабашной, а на самом деле... И еще – терпеть не могу прощаний. – Даша наклонилась, чмокнула Олега в щеку.
Отстранилась, пристально поглядела на Олега, посерьезнела, сказала тихо:
– И теперь – боюсь я.
– Кого?
– Не «кого», а «чего».
– Тогда его?
– Ты узнаешь, кто я, и все закончится. И еще, я очень боюсь почувствовать твой... страх. Перед моим отцом.
– В детстве я боялся Бармалея, да и то не особенно. Потом – змей. Ну а сейчас... Я мало чего боюсь. И мало кого опасаюсь.
– Нет, ты точно странный. Как странник в этой жизни.
– Сугубое воспитание, трудное детство, скользкие подоконники.
– Не балаболь, Данилов. Я серьезно.
– Ну а если серьезно... Кризис среднего возраста. В такой момент и у добропорядочных людей странностей хоть отбавляй, а уж у таких, как я...
– "Кризис среднего возраста" – это по науке. А перевести на детский?
– Сил невпроворот, а приложить некуда.
– Почему?
– Страх.
– Чего?
– Пропустить жизнь. Снова, как в ранней юности, попрешь бронированным монстром по тропочке, а она в болото приведет. А времени возвратиться и начать все сначала уже нет. Как выразился некогда мой гениальный сосед: «Жизнь прошуршала по паркету чужой чернобуркой». И риторический вопрос «что делать» уже ничего не спасает.
– Осуши болото и шагай дальше!
– Золотые слова. Вот только мешает другой вопрос: «Зачем?»
– Это серьезно.
– Еще как.
– Данилов, наверное, ты никогда не был по-настоящему счастлив. Так, чтобы даже не думать о том, почему ты счастлив и заслужил ли это счастье. А пусть-ка твой кризис пока перетопчется, а там – видно будет. Договорились?
– Ага.
– Мой папа...
– Твоего папу я скоро начну называть исключительно с заглавной буквы.
– Многие так и называют, – с вызовом ответила Даша. Добавила мягче:
– Ревнуешь? Это приятно. Хотя – зря. И ирония твоя сейчас – злая.
– Извини.
Дашино лицо сделалось замкнутым.
– А, ладно. Скажу. Только ты потом не мельтеши глазами, не канючь и не бормочи: «обознатушки-перепрятушки».
– Были прецеденты?
– Были. Если... Ну, если тебе что-то не покажется... -Дашино лицо помрачнело, словно закрылось тяжкой предгрозовой тучей. – Скажи сразу, и я уйду. Без прощаний. Хотя мне будет и жалко. Что ты не тот.
– Так кто у нас папа? Вячеслав Иваньков? Джордж Буш? Саддам Хусейн?
– Я – Дарья Александровна Головина.
– Торжественно. А я – Олег Владимирович Данилов. Приятно познакомиться.
Осталось только подружиться.
– Ты что, не понял?
– А-а, извини. Красивое имя. Главное – редкое. Это комплимент.
– Не притворяйся, ты не настолько нездешний, чтобы не знать, кто такой Головин.
– Ему повезло. У него красивая и умная дочь. Даша совершенно растерялась:
– Ты что, правда не знаешь?
– Ну как же! Александр Петрович Головин, сэр, пэр и эсквайр. Владелец заводов, газет, пароходов, фракции в парламенте, телеканала, куска газовой трубы длиною в пол-Бельгии, нефтеперерабатывающего завода, крупнейшего в Европе комбината «Азотхим», какого-то там пароходства, какой-то там авиакомпании и прочая, прочая, прочая... Ничего не пропустил?
– Даже преувеличил.
– Так что, предлагаешь теперь обращаться к тебе Ваше Высочество, Дарья Александровна Головина?
– Нет. – Даша сияла улыбкой.
– Вот и славно. Телефончик оставишь?
– Я запишу. – Даша вынула из сумочки ручку и написала на отрывном листочке из блокнота несколько цифр. – И, если ты не против, я папе про тебя расскажу.
Только не подумай, что навязываюсь, просто...
– ...ради приличия. Иначе узнает сам, другими путями, а это не вполне этично, так?
– Ну и это тоже... Я вас еще познакомлю! Обязательно.
– Это его мальчики тебя вчера в парке в лимузин подобрали?
– Они. Я от них сбежала тем утром.
– Свободы захотелось?
– Скорее – жизни.
– Чуть не хлебнула. Большим таким половником. Даша вздохнула:
– Ну дура была!
– Извини.
– Это ты извини. Папа в отъезде был, а когда вернулся крепко их распек, вот они и вызверились. Я им устроила в машине! Тебе очень больно было?
– Да никак.
– Не ври. Бровь напухла, и шрам будет. – Даша улыбнулась. – Он тебя еще больше украсит.
– Погоди, Даша... Значит, у меня под хибарой дежурит сейчас та бронированная арба на колесах? А во главе – «начальник тыла» с голосом поломанного механического рояля?
– А вот и нет! – Даша сияла. – Я от них снова сбежала! В университете, через окно!
– Да? – саркастически хмыкнул Данилов. – Мне трудно представить, чтобы Головин свою службу безопасности по каратешным залам набирал.
– В смысле?
– Скорее всего, тебя пасут, но втемную.
– Да нет же, Олег! Чтобы оборонить девушку от злых хулиганов, достаточно одного-двоих крепких ребят. От них-то я и сбежала.
– И сюда прикандыбала пешком?
– Что-то ты больно саркастичен. Я что, пешком прийти не могу?
– Можешь. С такими-то ногами!
– Вот. Но я пришла не пешком. Машину у сокурсницы одолжила.
– Ты за рулем?
– Ага.
– Ну-у-у... Зачем тогда вино принимала?
– Я же чуть-чуть. Это во-первых. И машину я вожу с одиннадцати лет, это во-вторых. И сейчас делаю это так, что ни одному каскадеру не снилось!
– Вот «как каскадеру» по мирным улицам гонять как раз и не следует.
– Я фигурально. Нет, я правда классно вожу!
– Верю.
– И в-пятых, ни один гаишник ту бибику, на какой я прикатила, не стопорнет.
– Номера уважаемые?
– Даже лучше: дипломато.
– Круто ездить не запретишь. А все же...
– Приятно.
– Что именно?
– Что ты обо мне беспокоишься. Ты ведь беспокоишься обо мне, Данилов?
– Да.
– Даже не представляешь, до чего это здорово! Все. Пошла. Мне не хочется выглядеть уж совсем легкомысленной.
