Раймон Кено - Голубые цветочки
Тем временем служанка принесла пулярку, с которой оба путешественника расправились без всякого труда, так же как с последующими блюдами полегче, с сырами и сладостями на десерт. А еще они осушили несколько кувшинов кларета, после чего отправились на боковую и тотчас заснули, сморенные усталостью и сытной трапезой.
Лали и Сидролен замигали, когда зажегся свет, и вышли из кинотеатра слегка ошарашенные.
— Выпьем по стаканчику, а потом домой, — предложил Сидролен.
Лали согласилась.
— Люблю фильмы плаща и шпаги, — сказал Сидролен.
— Вы думаете? — спросила Лали.
— Я не думаю, я уверен.
— Нет, я хотела сказать: вы думаете, это был фильм плаща и шпаги?
— Конечно. Если мне это не приснилось.
— Мне-то кажется, что это был вестерн. Но у меня тоже такое впечатление, будто я спала.
— А, может, стоит вернуться и проверить, что там показывали?
И они вернулись к кинотеатру. Афиши и фотографии повествовали о борьбе Спартака и Франкенштейна против Геракла и Дракулы.
— Наверное, это программа на будущую неделю, — предположила Лали.
— А бог его знает, — ответил Сидролен. — Во всяком случае, вы как будто рассказали мне сон. Хотя вы и против их пересказа.
— Жаль, если так.
— Ладно, пошли выпьем.
Бистро на углу уже опустело, официанты сдвигали столики. Посетителям осталась лишь стойка, у которой они стойко выпили стоя настойки.
— Нет, мне здесь не нравится, — сказал Сидролен. — Пошли-ка на «Ковчег».
— А почему вы назвала баржу «Ковчегом»? — спросила Лали.
— Да именно потому, что на ней нет ни одного животного, — ответил Сидролен.
— Не поняла.
— Н-да, эта шутка действительно не сразу доходит. Ну, скажем так: когда я ее купил, она уже так называлась.
— Дорого купили?
— Да не так чтобы очень.
— А знаете, она мне нравится, ваша посудина. Признаться, я очень довольна, что сменяла мюзик-холл на место домотравительницы. Спасибо мсье Альберу за добрый совет.
— Как же он вас уговорил?
— Хорошим пинком. Вот уж, можно сказать, он вам преданный друг.
— Надеюсь, он не слишком поусердствовал?
— Ну… нельзя сказать, чтобы он поленился… впрочем, я оказалась понятливой.
— Значит, не жалеете о своем мюзик-холле?
— Я же вам сказала: мне нравится ваша посудина.
— А что ж вы в мюзик-холле-то собирались делать?
— Хотела стать стрип-герл. Я ведь неплохо танцую, ну и фигурка у меня ничего себе, а еще я хотела петь, но мсье Альбер посчитал, что все это без толку.
— И что же, у вас намечались ангажементы?
— Да, но я никак не могла выбрать между этой… как её… Занзеби и республикой Козерога, — сами понимаете, такие дальние страны! Нет, мне больше нравится жить на сорок девятой широте. Северной, конечно.
— Я гляжу, вы и в географии поднаторели.
— А как же: я ведь готовилась к этим дальним путешествиям. Жалко, что ваша баржа не на ходу.
— Да, ее с места не сдвинешь. Разве что на буксире.
— Ну что ж, маленький буксирчик, — это ведь, наверно, не так уж дорого?
— И все-таки мне не по карману.
— Ладно, будем считать, что я ничего не говорила.
Некоторое время они шагали молча, потом их обогнала группа великовозрастных бойскаутов. Один из них остановился и спросил:
— Кэмпинг?
Сидролен жестом показал, что нужно идти прямо, никуда не сворачивая.
Тот жестом показал, что благодарит за указание.
Великовозрастные бойскауты продолжили свой путь в ускоренном темпе.
— Их еще полно здесь, — сказал Сидролен, — а ведь уже осень. Вот ведь настырные! — скоро даже зимой будут сюда наезжать, собьются в кучу и станут спать прямо под снегом.
— А что вы делаете, когда баржу заносит снегом?
— Да просто сгребаю его и — плюх в воду! Иногда и летом вода покрывается чем-то белым вроде снега, но это не снег, а какой-то налет, он похож на мыльную пену или мокрую вату; эту дрянь приносит сверху, там уаттомобильный завод. Я так думаю, они там моют свои колымаги перед тем, как спихнуть их клиентам. Вот мы и пришли.
Сидролен вытащил из почтового ящика фонарик и обследовал загородку.
— Ничего не написано, — сказала Лали, — вы ведь небось надписи ищете?
— Да.
— Значит, это не в первый раз?
— Нет. Чуть ли не каждый день.
— Кто ж это хулиганит?
— Не знаю. Осторожно, не расквасьте физиономию, тут скользко.
— Вы должны как-нибудь ночью спрятаться, подстеречь этого типа и, когда он появится, задать ему хорошую взбучку; кстати, узнаете, кто он такой.
— Осторожно, не сверзитесь в воду. Ну вот мы и дома.
— А куда это вы намылились?
— Пойду возьму укропную настойку, минералку и пару стаканов.
— А я на что? Это уж мое дело, а вы садитесь.
— Ладно, — сказал Сидролен. — Выключатель справа.
— Знаю.
Сидролен уселся. На палубе вспыхнули лампочки.
— Свежо становится, — сказал он Лали, когда та вернулась с укропной настойкой, минералкой и стаканами. — Я надеюсь, вы не собираетесь торчать на палубе всю ночь?
— Наденьте каскетку. И еще один пуловер.
— А вы что же не пьете?
— Терпеть не могу укропную настойку.
— Конечно, это старомодно, я признаю. Ну, выпейте чего-нибудь другого.
— Нет, спасибо. Мне и так хорошо.
Лали поглядела, как Сидролен наливает себе, и вернулась к прежней теме.
— Значит, вы боитесь провести ночь на улице, чтобы подстеречь этого гада?
— Да нет, не боюсь, просто предпочитаю спать.
— И видеть сны.
— Вот-вот, и видеть сны.
— Ну раз так, ладно! — я сама его подстерегу.
— И сами вправите ему мозги? А вдруг он не один, а с дружками?
— У вас нет револьвера? или карабина?
— Нет-нет, никакого оружия на борту не держу.
И Сидролен так взволновался, что снова налил себе укропной настойки.
— Вы слишком много пьете, — заметила Лали.
— Все мне это говорят.
Лали опять вернулась к прежней теме:
— Я спрячусь, и когда этот тип — или эти типы — начнут малевать свои гадости, я завою страшным голосом, чтобы нагнать на них страху. Я даже могу простыню на голову накинуть. После такого «они» уже больше не вернутся. Или «он» не вернется. Мое такое мнение, что это один человек. Интересно, с чего это он так взъелся на вас?
— Не знаю, — ответил Сидролен бесстрастно, — понятия не имею.
— Но ведь должна же быть какая-то причина! — не унималась Лали.
— Надеюсь, вы не верите тому, что там написано? Я не убийца. И не ублюдок. Ничего похожего. Ничем не провинился. И все же мне пришлось два года отсидеть в КПЗ. А потом они признали, что я невиновен. Я думал, на том дело и кончится. Но не тут-то было, теперь вот появился этот тип со своей мазней, как я выражаюсь, или со своими гадостями, как вы выражаетесь… Надо сказать, мне нравится малярничать, а поскольку дел у меня немного, я этим и занимаюсь помаленьку. Зато моя загородка всегда выкрашена лучше всех на этой пристани. Я вам все рассказываю, хотя, в общем-то, мало об этом думаю. Меня это не трогает. Во всяком случае, не очень.
— И вам не интересно узнать, что он из себя представляет, этот тип?
— Ничуть.
— И все-таки вы должны были бы поинтересоваться.
Сидролен делает вид, будто глубоко размышляет, потом, выдержав долгую паузу, спрашивает:
— Значит, вам хочется, чтобы я провел ночь на улице?
— Похоже, что тот тип трахался на кушетке и каждый раз трахался башкой об спинку, — замечает Лали.
— В общем, идеи у вас неплохие.
Сидролен встал и пошел за одеялом. Он прихватил с собой также бутылку рома, электрический фонарик и палку от метлы — единственное оружие, которое имел в своем распоряжении, если не считать опасно заточенных кухонных ножей.
Снарядившись таким образом, он спрятался, следуя указаниям Лали.
И крикнул ей:
— Гасите свет на палубе!
Что она и сделала.
Сидролен знал один подходящий уголок для засады — там он и расположился, закутавшись в одеяло. Выпил глоток рома и не замедлил крепко уснуть.
Пешедраль подскочил от испуга, когда Сфен шепнул ему на ухо:
— Хозяин идет!
Новоиспеченный виконт де Прикармань дремал под сенью пышнолиственного древа, а рядом с ним оба коня выискивали лакомые травки и прекраснейшим образом стерегли самих себя. Герцог же несколько часов как растворился в природе; теперь он внезапно материализовался, держа в поводу одолженного у трактирщика мула, нагруженного тяжкой поклажей.
— Ну вот, дело сделано! — крикнул герцог еще издали.
— Вы закончили? — учтиво спросил Пешедраль, когда его господин подошел поближе.
— Все, дело в шляпе. Завтра отправляемся в Монтиньяк. Тут один малый порассказал мне много интересного об этом местечке. А пока вернемся в Плазак!
И он сел на Сфена, на Стефа же сел Пешедраль, ведя за собою в поводу одолженного у трактирщика мула, нагруженного тяжкой поклажей.
