Питер Хёг - Ночные рассказы
Она думала о Бальзаке, преследуемом своими кредиторами, направляющемся с пачкой рукописей под мышкой к площади Оперы, где он заставлял своих молодых героев терять иллюзии и начинать спуск в загробные пределы. Она представляла себе Эмиля Золя, оживлённо жестикулирующего в кафе «Трап», переполненного негодованием, страдающего, как и герои его романов, в равной степени от политических преследований и от недостатка теплоты. И она думала о Шарле Бодлере в публичном доме, — одиноком и полупарализованном человеке, выжженном словно шлак своими попытками с помощью морфия создать искусственный рай вместо естественного любовного ада.
Оглядываясь на историю, Шарлотта чувствовала, что эти мужчины поняли бы её, Шарлотту, так, как никогда никто не понимал. Нет больше, думала она, людей, чувствующих так сильно.
В это мгновение она ощутила внутри уплотнение энергии, внезапно нарастающее давление, свидетельствующее о том, что у неё зарождается гениальная идея, ещё не получившая словесного оформления. В этом состоянии напряжённой духовной беременности она дошла до Нового моста. На самой середине моста, там, где он проходит через остров Сите, шли дорожные работы, и тут навстречу Шарлотте появился юноша. Он нёс два ведра кипящего гудрона на коромысле, и его обнажённый торс, волосы и лицо были иссиня-чёрными. Только глаза светились, будто именно там стёрли сажу с двух кусочков голубой эмали.
Впоследствии Шарлотта так и не смогла объяснить, почему она остановилась перед этим юношей. Напротив, она с готовностью признавалась — одному человеку, с которым позднее анализировала всё случившееся, — что, возможно, происшествие это было как раз такого свойства, что физика никогда не будет в состоянии дать ему объяснение.
Не очнувшись ещё от своих размышлений, она взглянула на юношу, и он в смущении остановился. При этом вся аппаратура Шарлотты пришла в полную готовность, и тут она провела один из тех контрольных опытов, которые без счёта ставила в течение последних четырнадцати лет, и провела она его в мыслях, поскольку со времён Эйнштейна физики-теоретики занимаются в основном мысленными экспериментами, а Шарлотта к тому же была убеждена в том, что любовь лучше всего рассматривать чисто теоретически.
Одним махом она убрала всё окружающее и всех зрителей, чтобы оперировать как можно меньшим количеством переменных. Потом она представила себе, что подходит к юноше, поднимает голову и целует его. Одним лёгким движением (которое, к сожалению, возможно только в лаборатории) она скинула с себя платье, туфли и нижнее бельё. Она представила себе его изумление, его трепет, его возбуждение, и она прижалась к нему, и, царапая его кожу, пальцы её медленно спустились от его пупка вниз. Она расстегнула брюки, освободила его член, встала на цыпочки, приподняла одну ногу и медленно скользнула к нему.
До настоящего времени этот и все другие предпринятые ею ранее опыты производили глубокое ощущение счастья, которое она запомнила по своему первому эксперименту в Сен-Клу. И вслед за первым экспериментом во всех остальных присутствовало сознание смерти. Она знала, что уже сейчас, после первого раза, в его глазах появится отблеск будущего, того равнодушия, которое он уже начал чувствовать, а вслед за этим появились другие картины, и наконец последняя — он уходит, а она остаётся, одна со своей безответной страстью.
Тут неожиданно всё внутри неё сложилось в некую композицию. Она рывком выпрямилась и быстро и целеустремлённо пошла дальше по мосту к другому берегу, а внутри неё, словно оползень, проносились размышления и вычисления.
В один миг она вспомнила весь свой эмпирический материал, всех тех мальчиков и мужчин, которые, сами не зная того, любили и предавали её в воображаемых лабораторных условиях, представила себе всю эту напрасно потраченную любовь в виде сплошного инфракрасного теплового потока, направленного в космическое пространство, или в виде золотистых вод, ушедших в канализацию, и тогда она сформулировала первый закон любви.
— Только человек, — сказала Шарлотта самой себе, — который представляет собой закрытую систему, сохраняет свою любовь.
Подставив лицо к солнцу, она ощутила его тепло и почувствовала огромный прилив сил при мысли о том, что её одиночество опирается на закон природы.
— И можно определить коэффициент использования любви, — продолжала она, — только в первый раз человек любит в полную силу. В каждый последующий раз его любовь слабее, чем в первый.
Её поразила мысль, что её собственная постоянно растущая страсть не очень-то соответствует этой модели.
— Но я, — сказала она самой себе, — ведь никогда не любила, и поэтому моя энергия остаётся неизменной, и так и будет продолжаться, потому что, — и тут она сформулировала третий закон, — потому что единственная любовь, к которой стоит стремиться, это вечная любовь, а она невозможна, поскольку в любой системе, которая открывается другой системе, теряется энергия. Не существует, — продолжала Шарлотта, — не может существовать никакого любовного perpetuum mobile.
Никогда прежде она так исчерпывающе не формулировала опыт, накопленный ею за двадцать один год жизни, но на этом она не остановилась, напротив, мысль её бешено забила хвостом, оторвалась от поверхности и устремилась ввысь к голубому небу.
— Что же произошло, — спросила она себя, — со всей той энергией, которую люди на протяжении истории теряли в своих напрасных попытках достичь друг друга, где любовь Бальзака к ста женщинам — по женщине на каждый роман «Человеческой комедии» — и где тот безутешный плач, который всегда звучал за цинизмом Бодлера, и где безграничное сострадание Золя?
— И где же, — спрашивала она саму себя, и глаза её наполнились слезами, — где те магнитные бури, в которые вовлекали меня мальчики и мужчины, и где те силы, благодаря которым я устояла? — И сама ответила на этот вопрос: где-то же они должны остаться, должны найтись их следы, энергия может рассеиваться, но она никогда не может исчезнуть.
Бредя сквозь парижскую весну, мимо мужчин, которые, оборачиваясь ей вслед, думали, что если можно представить себе солнце на двух ногах, то вот оно, рядом, она была полностью слепа ко всему окружающему. Но внутри себя она пробиралась сквозь лес открывающих новую эру знаний.
Позади неё остался юноша на Новом мосту, и, пройдя мимо, она забыла о нём. Но наблюдатель всегда влияет на условия эксперимента, и юноша остался стоять словно парализованный, потому что взгляд Шарлотты впрыснул невидимый яд кураре в его сердце и потому что он никогда прежде не видел на улице молодых женщин в платье без рукавов с небритыми подмышками, а у Шарлотты под мышками были большие пучки волос. Но больше всего его поразило то, что он узнал в Шарлотте маленькую девочку, которую в далёком прошлом видел однажды — и потом больше никогда не встречал.
Когда к нему вернулась способность двигаться, оказалось, что его ботинки на деревянных подошвах накрепко вросли в свежий асфальт. Их пришлось отдирать стамеской, но на дороге остался ряд необъяснимым образом резко обрывающихся человеческих следов, как будто здесь кого-то вырвали из жизни и подняли на Небеса. Или это было подтверждение правоты Шарлотты в её безумной идее о том, что пережитая человеком страсть всегда оставляет за собой какие-то следы.
В последующие годы время от времени случалось, что Шарлотта, проезжая на извозчике, или из окна ресторана, или с балкона, видела молодого человека, который на противоположной стороне улицы, казалось, ждал возможности преодолеть то расстояние, которое отделяло её от остального мира. Встречи так и не произошло, и Шарлотта так и не поняла, всегда ли это был один и тот же молодой человек.
Она получила степень доктора физики в обстановке уважительного молчания. Новая физическая картина мира в тот момент представляла собой вполне обозримое количество чрезвычайно сложных для понимания книг и статей, написанных менее чем сотней человек.
Поскольку ректор Шарлотты был хорошим другом Нильса Бора, она попросила его написать ей рекомендацию для Института теоретической физики Копенгагенского университета, которую она собиралась послать вместе со своим ходатайством, и однажды, вскоре после официального присвоения ей докторской степени, этот пожилой человек вызвал её к себе.
Впервые они встречались без посторонних. И оба чувствовали, что встречаются две эпохи. Шарлотта знала, что почтенный учёный всё ещё защищал модифицированную ньютоновскую картину мира и что он большую часть своей жизни пытался дать электромагнетизму исчерпывающее объяснение в рамках классической механики.
Перед ним лежала диссертация Шарлотты.
— Мадемуазель Гэбель, — сказал он, — я стал слишком стар, чтобы притворяться. Вынужден признать, что в вашем ходатайстве, равно как и в вашей диссертации, есть целый ряд длинных пассажей, где я даже не понимаю, о чём идёт речь.
