Ирина Потанина - Русская красавица. Антология смерти
В этом смысле Сонечка меня никогда не понимала, и негодовала от моей политики отношений с клиентами.
— Ты просто крутишь динамо! — возмущалась она, — Улыбаешься, вертишься… Люди рассчитывают!
Сама Сонечка пустых надежд клиентам не даёт никогда, считая это признаком дурного тона. Все поданные ею знаки многообещающи, и она по-царски щедро выполняет свои обещания.
— Не даю я никаких поводов, — отбрыкивалась от Соничкиных обвинений я, — Совместное распитие спиртных напитков вовсе ничего не обозначает. Да если хочешь знать, большинству мужиков возможность поплакаться в жилетку значительно нужнее. Секс-партнёрами современные обеспеченные мужчины уже пресытились. У них теперь дефецит задушевных разговоров и искренних отношений. И тут такая появляюсь я! — так я говорила обычно, когда переставала уже оправдываться, а начинала просто кривляться, — Специалист по задушевным разговорам и взаимопониманию… Ну, как тут им, бедненьким, пару статеек у меня не заказать?
— Кошмар! — серьёзно осмысливала происходящее Сонечка, — Марина, ты дружишь за деньги. Это отвратительно! Ты — просто моральная проститутка! — потом добавляла весело, — Ты — моральная, а я — аморальная. Вот так коллективчик! — хохотала она уже громко и от души.
Не знаю уж, кто из нас прав. Наверное, обе. Обе честно спим с теми, с кем хочется. Просто мне хочется далеко не с каждым.
Урывками наслушавшись таких разговоров, Вредактор не может потом уснуть ночами и жалуется на нас своей тщательно выкрашенной под жёлтого цыпленка жене.
Между прочим, несмотря на разносторонность своей аморальности, Сонечка ни разу, слышите, не разу в жизни не покусилась на меня или там, как это называется, на мою девичью честь. В своё время мне было даже немного обидно. Чем я хуже других? Как-то я даже набралась наглости — подошла и спросила.
— Что ты, Маринка, совсем белены объелась, — по-Голлидэевски захохотала тогда моя Сонечка, — Как ты себе это представляешь? Я тебя что, в кино должна пригласить? Или в туалете за кабинкой зажать, Нинельку отпихнув предварительно? В таких делах страсть надобно. А откуда у нас с тобой страсть, если мы сто лет уже знакомы и всё друг про друга знаем?
…«Так мы идём курить, секретница?» — снова приходит мессага от Карпуши, вырывая меня из воспоминаний и рассуждений. От непроизвольных метаний между реальными событиями и постоянно атакующими мизансценами из прошлого, я совсем потерялась и не могу сосредоточиться. Мне нужно сделать что-то важное. Что?
«Сейчас», — отвечаю Карпуше, — «Сейчас иду».
Вспомнив о рукописи, понимаю, что нужно делать, перезваниваю Гарику.
— Как Анюта? Как Лёва? Как вам коньяк мой вчерашний?
Тут же узнаю, что Анечка идёт на поправку, а Лёва не отходит от неё ни на шаг и спит прямо в её палате.
Вот и славненько. Остаток жизни придётся посвятить восстановлению безвинно убиенной рукописи.
— Слушай, или мы сейчас идём, или я уже тут покурю, — теперь уже вслух кричит Карпуша, — Сколько можно ждать!
Некурящая Нинель настораживается. Она не любит нашу с Карпушей дружбу. Как и всем, она не доверяет мне и ждёт подножек.
— Ну, как хочешь, — Карпуша распахивает окно и прикуривает.
— Прекрати немедленно, сейчас всех нас простудишь! — возмущаюсь я, — Иду я, иду!
На самом деле мне немного жаль Вредактора, поэтому откровенное хамство в отношении него я стараюсь не допускать.
Выходим на улицу. Смотрим друг другу в глаза, улыбаемся.
Карпуша — мой самый давний и самый проверенный друг. Проверенный не в том смысле, что не предаст, а в том, что давно известно, где может предать. Практически нигде, если честно. За исключением тех случаев, когда у него, что называется, «срывает крышу». Со Свинтусом, например, вышел как-то совершенно идиотский случай. Не то, чтоб я до сих пор злилась, нет… Но в разведку бы теперь с Карпушей ни за что не пошла. Вообще-то,
мы с Карпушкой росли в соседних подъездах и даже сидели когда-то за одной партой. А потом, в седьмом классе, Карпуша перевел себя в школу для отстающих. Сам. Пошёл, договорился, упросил. И только потом сообщил матери, что нужно перенести документы. В отстающие Карпуша подался не потому, что был дебилом, а потому что таковым стать собирался. По крайней мере, я его поступок комментировала именно так. Он оправдывался (тогда ещё мы старались поддерживать друг у друга хорошее мнение о себе):
— Там нагрузка меньше, а оценки выше. Надоело мне тут пахать…
В школе для отстающих Карпуша окончательно превратился в художника. Уроки напролёт рисуя чудиков на полях тетрадки (она была у него одна для всех предметов), он постепенно развил в себе талант. Позже, он приехал в столицу искать работу. Даже жил у меня, пока не обустроился самостоятельно. Три ночи мы спали в одной постели, под разными одеялами, трепались до утра и, хохоча, обсуждали события прошедшего дня. Ни о каком интиме речи быть не могло. Это был бы инцест. Мы оба это прекрасно понимали. Жаль, что только мы.
Свинтус вернулся из командировки отнюдь не как в анекдоте — то есть вовсе не неожиданно и очень даже желанно. Мы с Карпушкой как раз прикончили очередную бутылку вина и ждали теперь прихода очередного собеседника на особом подъеме.
— Он ведь приедет трезвый, — пояснял причину своего ожидания Карпуша, — И это досадное недоразумение срочно нужно будет устранить.
— Свинтус? — хохотала я, — Трезвый? Приедет? Да они с момента посадки в поезд не останавливаясь пьют. Что я — его начальство, что ли, не знаю…
— Значит, мы по сравнению с ним будем трезвые, — не унимался Карпуша, — И это досадное недоразумение нужно будет…
Карпуше не столько хотелось выпить, сколько не хотелось спать. Мне же как раз наоборот. Моё слово в доме, слава богу, всегда было решающим, поэтому к приезду Свинтуса мы дружно сопели в два голоса, как далеко не трезвые и совсем не бодрствующие люди. Посему, то, что вытворил Свинтус, носило вдвойне подлый характер. Накрученный мучимой бессонницей Масковской (есть такие разновидности этой болезни, которые терзают не столько самого заболевшего, сколько его окружение), Свинтус вошёл в комнату, удостоверился в наличии постороннего типа в постели, и принялся собирать вещи.
— Если ты не выключишь свет, я тебя убью! — сообщила я ему, не открывая глаз.
Свинтус попросту опешил от такого нахальства:
— Марина, что это за тело? — спросил он, наконец, и я вдруг поняла, что необходимость задавать такой унизительный вопрос мучает Свинтуса куда больше самого факта наличия у меня любовника. — То есть, дело, конечно, твое, мне, конечно, всё равно… — поспешил восстановить себе внутреннюю гармонию он, — Но зачем же так нахально, соседи мне прохода не дают сплетнями.
Я расстроилась. Не из-за соседей, конечно, а ввиду отсутствия у наших отношений должной степени страсти. «Что значит, «мне всё равно»»?! — возмутилось все мое женское существо, — «Ну-ка, сейчас посмотрим…» В общем, вместо того, чтобы всё объяснить, я решила ещё немного подурачиться.
— У этого тела, между прочим, есть голова. И если б ты не поленился заглянуть под подушку и разыскать её там, ты бы меня понял. — обворожительно улыбнулась я.
Дело принимало, на мой взгляд, комедийный оборот, поэтому смело можно было поулыбаться. Что здесь такого? Свинтуса же моя улыбка отчего-то взбесила. Бешенство всегда проявлялось у него странным образом. Выходя из себя, Свинтус делался невероятно тихим. Он говорил что-то, шевеля одними губами, смотрел прямо на обидчика, а потом вытворял что-то такое, от чего долго ещё никто не мог оправиться.
— Прости, Марина, но твои насмешки попросту не оставляют мне выбора.
На этот раз Свинтус взял с подоконника вазу и, откинув с Карпуши своё любимое одеяло, полил гостя не вполне свежей водой.
— Вставай! — спокойно проговорил он над ухом жертвы, — Муж приехал. С окна прыгать будешь!
Карпуша, не высовываясь из-под подушки, промычал ругательства и показал Свинтусу не совсем приличный знак.
— С окна нельзя, тут высоко, — на всякий случай предупредила я. — Играйте где-нибудь в другом месте.
— Ничего. По карнизу к соседям переберётся. Я требую соблюдений правила сюжета! Я вернулся, а значит, он должен прыгать из окна!
Мне и в голову не приходило, что Свинтус так и не понял, кто у нас в гостях. Я от души веселилась, наблюдая этот цирк. И тут…
— Что ж, раз так, нанесу первый удар, — Свинтус взял со стола Карпушину папку, вытрусил её содержимое на пол и картинно потоптался по образовавшейся на полу кипе бумаг.
— Ты что? Не смей! — я кинулась отгонять Свинтуса. Но было поздно. Карпуша — для которого его наброски и эскизы всегда были чем-то священным — услышал страшный шелест, проснулся и…
— Карпик, ты? — до Свинтуса, наконец, дошло, кто перед ним, — Ничего себе… Ну я, типа…
