Энн Тайлер - Обед в ресторане «Тоска по дому»
— Наверное, он скоро умрет, — сказала она и опять занялась своей игрушкой.
Эзра еще немного постоял в коридоре, но девочке с ним явно было неинтересно.
Листовой салат, мягкокочанный салат, листья цикория, эндивий — свежие, сбрызнутые влагой — на столе посреди кухни. В другие рестораны никому не известные лица доставляли овощи прелыми, загнившими, в вонючих грузовиках, но в ресторане Скарлатти для этого был специально нанят мистер Пурди; каждый день, едва рассветало, еще до восхода солнца, он самолично закупал овощи для ресторана Скарлатти. Около восьми утра он доставлял их на кухню в больших корзинах; к тому времени Эзра уже был на месте, чтобы знать, на какие продукты можно рассчитывать в этот день. Иной раз мистер Пурди вовсе не привозил баклажанов, а иной раз вдвое больше, чем нужно. В такое унылое время года, как сейчас, — стоял ноябрь — местных овощей не было, и мистер Пурди волей-неволей закупал привозные: вялую морковь, огурцы словно покрытые воском, все из других штатов. А помидоры! Смотреть противно.
— Вы только подумайте, — говорил мистер Пурди, вынимая из корзины помидор. — Продавец уверяет: «Выращено на кусте». Ну естественно, на кусте — как же еще их можно выращивать? «Но где они у вас дозревали?» — спрашиваю я. «Как это — где? — отвечает. — На кусте». Что ж, возможно, так оно и есть. Только я вам прямо скажу: где бы они ни дозревали, вкус у них, будто они месяц-полтора полежали на подоконнике и прямо-таки сделаны из дерева, целлулоида или ластика. Душа кровью обливается, Эзра, привозить тебе такую дрянь. Уж лучше, прости меня, совсем не приезжать сюда с этаким товаром.
Мистер Пурди — худой, сморщенный человек в комбинезоне и белой рубашке, поверх которой он надевал лоснящийся черный пиджак. Его длинное узкое лицо вечно казалось недовольным, даже в разгар летнего сезона. Один только Эзра знал, что у него доброе сердце и широкая, щедрая душа. Так же, как и Эзра, и по тем же причинам мистер Пурди радовался хорошей еде — не столько чтобы вкусно поесть самому, сколько чтобы накормить других. Как-то мистер Пурди пригласил Эзру к себе домой. Жил мистер Пурди в трейлере серебристого цвета на шоссе Витчи, и накормил он Эзру обедом, приготовленным из одной только молодой спаржи, которая, как считали они с Эзрой, вкусом напоминала устриц. Миссис Пурди, улыбчивая круглолицая женщина в инвалидном кресле, сказала, что они разговаривают друг с другом точно полоумные, однако же съела подряд две большие порции, а мужчины с нежностью наблюдали за ней. Им доставило огромное удовольствие, что на тарелке, покрытой тонкой пленкой растаявшего масла, не осталось ни кусочка.
— Если бы ресторан принадлежал мне одному, — сказал ему теперь Эзра, — я бы зимой вообще не подавал помидоры. А попытайся кто из клиентов заказать их, я бы сказал: «Да вы что? Это совсем не по сезону» — и предложил бы что-нибудь поинтереснее.
— А они взяли бы да ушли.
— Вовсе не обязательно. А еще я бы повесил на стене специальную доску и каждый день писал на ней мелом названия двух-трех хороших блюд. Вот! Как во Франции. И никакого меню. Посмотрел бы на посетителя и сказал ему: «У вас усталый вид. Позвольте предложить вам рагу из бычьего хвоста».
— Миссис Скарлатти умерла бы от огорчения, — заметил мистер Пурди.
Воцарилось молчание. Мистер Пурди потер щетинистый подбородок и поправил себя:
— Перевернулась бы в гробу.
Они помолчали еще немного.
— Вообще-то мне этот ресторан ни к чему, — сказал Эзра.
— Конечно, — сказал мистер Пурди. — Я знаю.
Он надел черную фетровую шляпу, помедлил минутку и ушел.
Девочка-иностранка спала в холле, положив голову на стальной подлокотник кресла — такого же, как в палате у миссис Скарлатти. Эзра поежился. Ему захотелось свернуть свой пиджак и подложить его девочке под щеку, но он побоялся ее разбудить. Потому и не подошел к ней, а остался у окна, глядя на прохожих внизу. Какими крохотными казались их ноги, как решительно двигались вперед их укороченные фигурки. И его вдруг поразило неутомимое человеческое упорство.
В холл вошла женщина, одна из иностранок. Она была не такая смуглая, как другие, но Эзра догадался, что это иностранка — она была в тапочках, что совершенно не вязалось с дорогим шерстяным платьем. Вся их семья, как он заметил, придя в больницу, каждое утро сразу же переобувалась в тапочки. Эти люди ухитрялись создавать здесь домашнюю атмосферу: приносили с собой в пакетиках семечки и орехи, выкладывали пахнущую пряностями еду, а раз даже поставили на батарею в холле литровую бутылку молока, чтобы заквасить югурт. Мужчины курили в коридоре, женщины тихо переговаривались и вязали яркие свитера.
Сейчас женщина подошла к спящей девочке, склонилась над ней и откинула с ее лица прядку волос. Взяла девочку на руки и села в кресло. Девочка не проснулась. Только примостилась поудобнее и вздохнула. Так что Эзра спокойно мог бы подложить ей под голову пиджак. Он упустил этот шанс. Все равно что опоздал на поезд или упустил что-то еще более важное, чего не вернуть никогда. Невозможно объяснить, почему его внезапно охватило горестное чувство.
Он решил готовить для посетителей ресторана фирменный суп из куриных желудочков и велел официантам, предлагая клиентам меню, говорить: «Кроме супов, указанных в меню, у нас сегодня…» Когда один из официантов не вышел на работу, Эзра нанял вместо него женщину (миссис Скарлатти не потерпела бы такого, по ее словам, подавальщицы могли работать только в забегаловках). Новенькая, однако, с большим успехом, чем официанты-мужчины, рекламировала новый Эзрин суп. «Попробуйте наш суп из куриных желудочков, — говорила она. — Острый, с чесночком, и приготовлен с душой». На улице стоял такой пронизывающий холод, а официантка была такой услужливой и сердечной, что клиенты все чаще заказывали этот суп. Эзра решил, что, если кто-нибудь из официантов уволится, он снова наймет женщину, а потом, может быть, и еще.
На следующей неделе он предложил клиентам запеканку из крабов со специями — блюдо его собственного изобретения, потом — суп-пюре из шпината. А когда официанты стали жаловаться, что приходится запоминать множество новых названий, он купил черную классную доску и мелом сверху написал на ней: СЕГОДНЯ МЫ ПРЕДЛАГАЕМ… Но когда миссис Скарлатти спросила его однажды, как идут дела в ресторане, он об этом даже словом не обмолвился. Наклонившись вперед и стиснув сплетенные пальцы, он сказал: «Прекрасно. М-м-м. Прекрасно». Если она и заметила странные нотки в его голосе, то ничего не сказала.
Миссис Скарлатти, худощавая, темноволосая, сутулая, в общении была несколько высокомерна. Мать Эзры, пожалуй, была права: миссис Скарлатти, видимо, было совершенно безразлично, что думают о ней другие. Но в этом-то и заключалось ее обаяние: полуприкрытые сонные глаза — она не давала себе труда держать их открытыми, — спокойный, равнодушный голос. Теперь все это резко усугубилось. Кожа ее приобрела безжизненный, мраморно-бледный оттенок, а лицо стало как у сфинкса — одни только плоскости и прямые линии. Даже волосы и те стали как у сфинкса — короткий черный клин, точнее, ком, безжизненный и жесткий. Эзре порой чудилось, будто она не умирает, а каменеет. До чего же трудно было воскресить в памяти ее низкий грудной смех, небрежное высокомерие. («Голубчик, — говорила она, посылая его с каким-нибудь поручением, и сопровождала свои слова томным жестом. — Послушай, ангел мой…») Раньше в ее присутствии он чувствовал себя двенадцатилетним мальчуганом, не старше, а сейчас он был древним старцем, ее отцом или дедом. Он утешал ее и развлекал. Не все, что она говорила в эти дни, можно было понять.
— Во всяком случае, — однажды прошептала она, — я никогда не казалась смешной. Правда, Эзра?
— Смешной? — переспросил он.
— Да, тебе.
— Мне? Конечно, нет.
Он был смущен, что невольно отразилось на его лице; она с улыбкой покачала головой.
— О, ты всегда был любимым ребенком, — сказала она. Наверно, память подводила ее (она не знала его в детстве). — Ты все принимаешь за чистую монету.
Может, она путала его со своим сыном Билли. Она отвернулась и закрыла глаза. И ему вдруг стало не по себе. Он вспомнил, как однажды мать чуть не умерла, случайно раненная стрелой, и виноват во всем был только он, Эзра, у которого вечно все валилось из рук. «Я не хотел, я нечаянно!» — кричал он, но его раскаяние оказалось ненужным — всю вину свалили на брата и на отца, купившего лук со стрелами, Эзра, любимец матери, вышел сухим из воды. С него не сняли бремя вины, не облегчили его душу, и тяжесть эта так и осталась с ним навсегда.
— Вы ошибаетесь, — сказал он.
Веки миссис Скарлатти дрогнули, подернулись мелкими морщинками, но глаза так и не раскрылись.
— Вы путаете меня с кем-то. Я Эзра, — сказал он я потом, низко наклонившись к ней, добавил непонятно почему: — Миссис Скарлатти, помните, как я демобилизовался? Меня комиссовали за то, что я ходил во сне. И отправили домой. Я не совсем спал тогда, миссис Скарлатти. Я понимал, что делаю. Я не хотел ходить во сне, но какая-то частица моего существа бодрствовала и наблюдала со стороны за тем, что происходило, и постарайся я как следует, мог бы проснуться. Мне казалось, я вижу сон и понимаю, что в любой момент могу прервать его. Но я не делал этого, рвался домой. Я был не в силах больше оставаться в армии, миссис Скарлатти. Потому и не просыпался.
