Александр Покровский - Кот (сборник)

И здесь уместно вспомнить о вечности.

В том плане, что, если вечно прикидываться идиотом… еще один тапок.

И тут нам поможет глубокое дыхание.

Оно вернет все на свои места.

Начинается оно с живота он надувается, потом воздух проникает в среднюю часть груди, а затем и в верхнюю.

При выдохе же живот втягивается, а потом от воздуха освобождается грудь через узкую дырочку меж губ. Такое впечатление, что вы собираетесь плюнуть.

После всего этого можно думать о русской грамматике, о месте в ней подлежащему и сказуемому и о безличных предложениях: «Моросило», «Вечерело», «Замело» и «Посинело».

Как все-таки в русском предложении вольготно располагаются все его члены.

Ничто не говорит им: встань тут, и никуда ты не денешься.

От этого за версту веет свободой от любых обязательств.

А «Вечерело»? Тут даже подлежащего не отыскать.

То есть некому задать вопрос «кто, что?»

То есть нет ответственного за содеянное.

Есть отчего прийти в недоумение.

– А ну вылезай из-за дивана!

Сию минуту, вы только за дверь выйдите.

– Ну погоди! Я тебе устрою сладкую жизнь!

Вот так всегда.

Не дают нам подумать о трудностях,

в частности, русского языка.

Не дают нам составить словарь этих трудностей.

А неплохо бы выглядело название: «Словарь трудностей, составленный К. Себастьяном».

– Я тебе…

Ну? Ну? Побольше сложноподчинённостей в речи.

– …дам…

И побольше игривости.

– Я тебе (ик!)… по (ик!)… кажу…

Ну вот! Уже лучше.

И нас посетила глубокая икота, иноходью переходящая в коротенькое рыганье.

У всего этого должна быть какая-то связь с внешним миром.

Неэлементарная, надеюсь.

А я вам ещё не говорил о клинике и историогенезе бреда при шизофрении?

Ах, какое упущение! Дефицит знаний в этой непростой области поражает.

Обилием вопросов.

Какие это вопросы? Ну, например: необходимость логического анализа всякой бредятины, выявление движущих факторов развития сюжетов бреда и все прочее.

Но что можно сказать об анализе и о развитии?

Слава Богу, очень и очень немногое.

И вот еще:

«Космическое» значение каждой отдельной личности и иллюзорность пространственно-временной ограниченности человека вновь становятся основой общемировой мировоззренческой философии.

Ну как вам это?

Это все не где попало, а в «Книге Урантии» – 2097 страниц, – которая рассматривается не иначе как Пятое Эпохальное Откровение.

Она призвана удовлетворить глубокую духовную жажду и освободить навсегда интеллект.

И тут стоит заметить, что слабые контуры «Книги Урантии», по свидетельству очевидцев, странным образом стали появляться уже в начале двадцатого столетия, и, надо сказать, так в этом преуспели, так преуспели – просто дальше некуда, просто дальше скудоумие, лизоблюдство и христопродавство.

То есть все было непросто.

Достаточно указать на такой непреложный факт, что никто из ныне живущих полностью не понимает, как послания Урантии перевели в рукопись на английском языке.

Вот не понимает и все тут!

А ведь столько усилий.

Столько усилий.

И ведь все в поту – я не знаю, все в поту, к чему ни прикоснись.

Какое это имеет отношение к моему икающему хозяину? Слава Богу, никакого, а то бы пришлось бежать от него сквозь бетонные стены.

А так можно всего лишь спрятаться за диван.

Книгу принесла одна его знакомая, которая до этого момента представляла собой знойную ниву, по которой непрестанно двигался плуг моего хозяина.

Она ее прочитала.

Она была так потрясена, что три дня путала ванну с туалетом и при всяком удобном случае ела мыло.

По этому поводу не обласкать ли нам самого себя?

Снизу доверху, смею надеяться.

Видимо, обласкать.

Хотя бы за то, что меня, а в моем лице и все наше кошачье отродье совершенно не волнует Пятое Эпохальное Откровение, раскрывающееся в «Книге Урантии», составленное многочисленными сверхсмертными личностями, лишающее человечество начисто всех остатков его мизерного самоуважения.

А все потому, что человеческий разум при всей своей ограниченности постоянно испытывает тягу к еще большему ограничению, контролированию сверху, съеживанию, уничижению, измельчению в точку, в то время как кошачий разум, свободный от мистицизма, агностицизма и альтруизма, стремится к расширению и к оккупации освободившегося пространства.

Тс-с-с!

Все, что можно произносить только с оглядкой на летающие хозяйские башмаки.

А то ведь хлобыстнут по темечку, не приведи Господь, и хвост уже сам отвалится.

…

– Ай-яй-яй! – воскликнул я через несколько дней, пойманный за шкирку в коридоре.

– Ничего не попишешь! – сказал хозяин, сажая меня в сумку. – Мама наша не приехала, и придется взять тебя на корабль, а то я – в море, и кто за тобой смотреть будет? Сдохнешь ведь без меня окончательно совсем.

Человеческой безграмотности и самонадеянности нет предела. Он уверен, что без него я немедленно околею «окончательно совсем».

Оно может быть и так, но только в том случае, если меня запереть без пищи и воды и не научить пользоваться унитазом.

Хотя интересно было бы посмотреть, как он меня будет учить. Ведь, судя по пятнам на полу, он сам им пользоваться не умеет.

Оставил бы меня дома. Положил бы сухого корма, а вода в нашем биде и так течет тоненькой струечкой – никак не унять, так что от жажды совершенно не пострадаем, а заодно и с клозетом разберемся.

Так нет же! Надо засунуть меня в эту вонючую кошелку и унести на корабль!

Хоть бы дырку оставил, а то ведь совсем ни черта не видно.

И здесь я хочу заметить, что к женщинам не испытываю ни малейшей симпатии. Обещала приехать, чтоб ухаживать за мной, и – на тебе! – не приехала.

Вот они, дочери Геры: эмоции – как у морской звезды внутренности: перед едой все наружу, а порядочности ни на грош, в результате чего я засунут в эту поганую авоську и следую на корабль.

Представляю себе этот корабль.

Если мой хозяин никак не может управиться с собственным членом при мочеиспускании, а также с механизмом слива в туалете, то представляю себе, до чего с такой тягой к знаниям и к технике можно довести несчастное судно.

Неужели оно до сих пор на плаву?

Неужели перед отправлением в море в нем заделали все дыры?

Эти вопрошения наводят на размышления.

После чего можно воскликнуть: «Ох уж эти размышления!»

К сожалению, все они не имеют ничего общего с истиной и судно может действительно оказаться на плаву вопреки ожиданию, а мои брюзжания – не более чем реакция на вонь и тесноту нашей походной кибитки для переноса свежей редьки.

С философами такое бывает: посади их в клетку – и они станут злобными.

А вот коты только поначалу испытывают дискомфорт, а потом им на помощь приходит шестимерное воображение и они вдруг видят себя перенесенными в пустыни, в джунгли, на лужайку у дома, где много пауков, или к теплой печке.

А хорошо, знаете ли, у печки…

Однако.

Когда же нас вытряхнут из кошелки?

Не успел я пожелать, как нас вытряхнули.

Свет ударил в глаза и заставил сощуриться.

Знаете что, никогда ничего опрометчиво в сердцах не желайте, а то, не дай Бог, осуществится и, причём, слово в слово.

Возьмут и вытряхнут.

А что, если прямо в воду?

Но тут, кажется, место твердое, хоть и пахнет подозрительно – грифельной смазкой с примесью металла. И вот я слышу:

– Все, Бася, ты на корабле.

Надеюсь, здесь есть тараканы и будет чем скрасить досуг.

Люди уверены, что охота за тараканами доставляет котам огромное удовольствие.

Не будем их в этом разубеждать.

К тому же здесь могут оказаться и крысы.

Никак не разобраться во всех запахах, потому что, чтоб разобраться, нужно неторопливо принюхаться, для чего надо сначала куда-то спрятаться, а вот этого не удается сделать из-за человеческой суетливости.

– Ну, как тебе моя каюта?

Ну, что тебе сказать. В Верхнем Египте когда-то замуровывали в стену. Так вот помещение было гораздо просторней. И запах… Коней, наверное, держали здесь в седлах…

– Это моя койка!

Ну да, ну да… по-видимому, это должно впечатлять.

От нас явно ожидают восторгов.

А на одеяле, никак не пойму, серете, что ли? Откуда такие ароматы? Неплохо бы все это выстирать, конечно, хотя… если осмотреться… мда… ничего не попишешь…

В этом плавучем шарабане четыре койки. Они расположены парами – одна над другой – вдоль стен. Ну, ящички-полочки, что-то вроде шкафа… Нужно срочно отыскать акустический узел.

Чую, он должен быть здесь.

Люди о его существовании даже не подозревают.