Манфред Грегор - Мост
С этими словами она вышла из комнаты. Штандартенфюрер позвонил служанке и потребовал коньяку. Когда она принесла бутылку, он налил себе и усадил девушку на колени.
А маленький Вальтер лежал в это время в детской на кровати. Шум ссоры доносился и до него. «Как я его ненавижу! Как я его ненавижу!» — думал он, засыпая.
Мать с тревогой замечала, с какой невероятной легкостью ее сын мог из милого мальчика превратиться в маленького садиста. Он же, любя мать и всячески стараясь показать ей это, всегда жалел потом о своих злых выходках, но никак не хотел понять, что отнюдь не все способны забывать его проказы так же быстро, как он сам.
Вооружившись духовым ружьем, он мог часами выслеживать птиц во фруктовом саду возле дома. И когда маленькое тельце падало, кувыркаясь, на землю, в глазах у него вспыхивал опасный огонек.
Однажды он плохо прицелился, и черный дрозд с жалобным писком стал метаться по земле, волоча крыло. Вальтер пробовал прицелиться лучше, но все попытки кончались неудачей. Потом пришел старший дворник, он взял палку и одним ударом покончил с птицей.
Раздался едва слышный хруст. Больше ничего. Но этот хруст стоял у мальчика в ушах, все разрастаясь и не давая покоя. Он бросился на террасу и, размахнувшись изо всех сил, разбил ружье о стену. Потом побежал к матери и разрыдался. А мать, утешая его, думала: «Нет, мальчуган у меня не плохой, в нем, как и в каждом, уживается добро и зло. А вот отец его — тот неисправимый негодяй…»
Вальтер становился старше, и с возрастом его жестокость, его способность ненавидеть и причинять зло все глубже скрывались за холодной расчетливостью и непринужденной благовоспитанностью. Редко кто проникался к нему теплым чувством. Самый задушевный разговор товарищей он мог отравить циничным замечанием и почти в любой сказанной при нем фразе выискать двусмысленность.
Иногда Вальтера награждали одобрительным смешком, но не больше. Его не любили, и он, видимо, понимал это. Он мог совершенно сознательно оскорбить товарища, по-дружески обратившегося к нему, и нередко создавалось впечатление, будто ему нравится, чтобы его боялись, будто это желание внушать страх переполняло его и искало выхода.
Праздновали день рождения фюрера. Все ученики собрались в актовом зале. Директор гимназии произнес ничего не значащую речь. Потом включили радио, и все стали слушать более внимательно.
Первым забеспокоился классный наставник Штерн.
— Пакость какая! — шепнул он директору.
— Что вы, дорогой коллега! — ответил тот.
— Вы меня не так поняли, господин директор, — усмехнулся Штерн. — Здесь в зале воняет какой-то пакостью!
Теперь и другие почувствовали вонь. Сероводород! Узнается легко и безошибочно! Пришлось всем выйти. На том месте, где был выстроен шестой класс, нашли три раздавленные пробирки и пробки от них.
Преподавательница гимнастики Зигрун Бауэр потребовала расследования. Но класс молчал, хотя виновник не мог положить пробирки на пол незаметно. Подозревали всех, по крайней мере всех мальчиков. Исключая Вальтера Форста, сына штандартенфюрера. Хотя виновником был именно он.
Штерн занимался расследованием без должного рвения, его даже не раз упрекали в этом.
— Я не имел бы ничего против, если бы вы, коллега, взяли все в свои руки, — сказал он преподавательнице гимнастики, уставясь на нее сквозь толстые стекла очков. Она поспешила отойти, потому что в его присутствии всегда чувствовала себя несколько неловко. Про себя Штерн называл ее распутной, однако произносить это слово вслух опасался.
Юрген Борхарт был не единственным, кто, забежав после уроков в душевую при гимнастическом зале, чтобы взять забытые вещи, к своему ужасу, застал там преподавательницу Бауэр. С Вальтером Форстом произошло то же самое. Но он и не пытался улизнуть, встал на пороге, нагло глядя в упор на Бауэр, и под этим взглядом смех застрял у нее в горле.
Когда она крикнула, чтобы он убирался, Вальтер молча повернулся и ушел. На следующий день в тот же час, сразу же после уроков, он снова хотел заглянуть в душевую. Оттуда слышался звук льющейся воды, но дверь была заперта. Он явился на третий, на четвертый день, и так всю неделю.
Но потом, по-видимому, то низменное, что было в Зигрун Бауэр, пересилило страх. На шестой день дверь оказалась незапертой. Вальтер вошел, бесцеремонно оглядел ее и, не сказав ни слова, вышел.
Через две недели ученик Вальтер Форст и учительница Зигрун Бауэр поехали купаться на озеро в окрестностях городка. Домой Вальтер возвратился, познав то, чего так домогался. Два дня спустя он праздновал свое пятнадцатилетие.
А еще через две недели ему стало известно, что вечер на озере не прошел без последствий. Они встретились в конце дня за спортплощадкой. От эксцентричности и заносчивости Бауэр не осталось и следа, рядом сидела убитая горем, потерянная девушка.
— Вам не следовало оставлять дверь незапертой, — безжалостно заявил Форст. А в ответ на взрыв отчаяния, последовавший за этим, цинично посоветовал: — Свалите все на моего отца. Каждый поверит.
Когда же она подняла руку, чтобы дать ему пощечину, он схватил ее за кисть левой руки и сжал, как тисками, потом рассмеялся и исчез в темноте.
В конце концов Зигрун Бауэр во всем покаялась директору. Тот вызвал Форста, но Вальтер и понятия ни о чем не имел.
— У меня просто нет слов, господин директор! — лгал он легко и убежденно.
— А история с душевой?
— Это верно, господин директор, она, видимо, нарочно оставляла дверь незапертой, но я не единственный, кто видел ее там. Можете спросить остальных.
Спрашивать директор не стал. А других доказательств не было. И Вальтер вышел из воды сухим, да еще сохранив вид оскорбленной добродетели.
Только Штерн не сомневался в виновности Форста и высказался за удаление его из гимназии. Но совет выступил против. Бауэр перевели, и дело обошлось без скандала. Только завсегдатаи пивнушек чесали языки по этому поводу.
Однокашники Вальтера тоже болтали потихоньку об этом и еще больше отдалились от Форста. Но они не презирали его, потому что во многом чувствовали его превосходство.
Однажды Вальтер избил неизвестного человека и должен был предстать перед судьей по делам о несовершеннолетних. Никто не знал, как это произошло. Пока длилось расследование, Вальтера удалили из гимназии, и он болтался дома, скучая и бездельничая.
Но когда к ним поселили молодую белокурую женщину, эвакуированную из большого города, Вальтер вдруг оживился. Притащил с вокзала ее чемодан, помог ей уютно устроиться и с первого же дня не отходил от нее ни на шаг. Штандартенфюрер тоже оказывал гостье большое внимание и чаще оставался теперь по вечерам дома. В такие дни Вальтер в душе ликовал, безнаказанно ставя отца в глупое положение.
Однажды штандартенфюрер задумал устроить вечеринку. Вальтер заранее узнал об этом и использовал все свои связи, чтобы получить из Швейцарии набор новых джазовых пластинок.
И как только штандартенфюрер, поглаживая тонкую руку стройной блондинки, разразился речью по поводу, несомненно, победоносного конца войны, из соседней комнаты раздалась мелодия модной песенки, сочиненной американским майором Гленом Миллером, «Американский патруль». Вальтер запустил пластинку на полную громкость и нахально развалился в кресле перед проигрывателем.
После первых же звуков за дверью наступила тишина. Bсe прислушались. «Жаль, что мама ушла к себе, — подумал Вальтер, — неплохо бы ей поглядеть». Отец вломился в комнату со сжатыми кулаками, задыхаясь от злости.
Сын стоял перед ним, скрестив на груди руки, с холодными, как сталь, глазами.
— А ну, попробуй, ударь! — сказал он. Выражение его лица не оставляло никакого сомнения в том, что случится, если штандартенфюрер действительно решится ударить.
Отец повернулся и молча вышел из комнаты. Гости поспешили разойтись. А штандартенфюреру пришлось коротать остаток вечера один на один с бутылкой коньяку. Потом он ощупью пробрался через темную переднюю к комнате эвакуированной, хотел было нажать ручку и войти, но наткнулся на что-то мягкое: кто-то притаился у двери.
— Смотри не споткнись, — раздался голос сына. Он дождался, пока отец ушел, и отправился к себе. «Интересно, — подумал он, — почему же я сам не вошел туда?»
Разбор дела у судьи окончился в пользу Вальтера. Как и раньше в полиции, он и здесь показал, что мужчина, который был им избит, предложил ему пойти в кусты.
— Он заговорил со мной и схватил меня за руку. Я почувствовал, что мне грозит опасность, а главное, я считал задетой свою честь, честь немецкого юноши, — врал он находчиво и без тени смущения.
А сам думал: «Молодчина, Вальтер, вывернулся! На это всегда клюют!»
Оказалось, что мужчина, которого он избил, уже не раз сидел за гомосексуализм, и это возымело решающее значение. Однако Вальтер Форст умолчал о том, что человек этот вовсе не угрожал ему. Он умолчал также и о том, что, не заговори тот с ним, Вальтер все равно хладнокровно избил бы его.
