Денис Драгунский - Взрослые люди (сборник)
Поэтому Неля злилась на Татьяну Сергеевну.
Все это ей казалось издевательством, унижением. Вряд ли она в уме произносила именно такие слова. Но бессознательно она считала себя униженной. Унижение благодеянием, так сказать.
Конечно, это ее, Нелины проблемы. Есть люди, которые любое доброе дело воспринимают либо как корыстный замысел, как некий, что ли, насильственный аванс, либо как попытку их унизить. Но как бы то ни было – такое чувство в людях бывает очень сильным.
Неля как бы мстила. Демонстративным бездельем («я тоже барыня, не вы одни такие») и убеганием, то есть отказом общаться. Но при этом убегала и реально, быстро вставала из-за стола, чтоб поскорей закрыть за собой дверь.
Не удивлюсь, если она тихо шептала: еще три дня я здесь не выдержу.
Конечно, мое сочувствие целиком на стороне Татьяны Сергеевны.
Но каждый человек – «Титаник» и айсберг одновременно.
войти в положение
Ночной портье
Один знакомый рассказывал.
Было это лет десять назад. В одном зарубежном аэропорту. Был стыковочный рейс, и самолет, на который надо было пересесть, очень сильно опаздывал. Поздний вечер. Пассажиров повезли ночевать в гостиницу – за счет компании, разумеется.
Ночь, толпа народу на рецепции.
Утомленный портье раздает ключи, ставит крестики в таблице номеров.
Подходит очередь нашего героя.
А он, надо сказать, разговорился в самолете со своим соседом. Тот был тоже из России. Ну, летят они, болтают, ищут и даже находят общих знакомых, и вдруг такая история – ночевать в гостинице.
Портье берет у него паспорт, отмечает его фамилию и начинает водить карандашом по таблице – ищет свободный номер.
А наш герой был человек очень вежливый и предупредительный. Очень хорошо умел войти в положение. Вот, например, купит он в магазине пиджак, а подкладка на второй день отлетела. Или закажет люля-кебаб, а ему принесут котлеты куриные. Или пойдет в театр, а там замена спектакля. Другой бы деньги назад потребовал, а он говорит: «Да, но давайте войдем в положение продавца (официанта, директора театра)». Хорошее такое советское воспитание в духе «Литературной газеты» 1970-х годов. Вообще он был человек той эпохи. Когда все были виноваты перед продавцом, официантом и билетером.
Да, так о чем это я?
Ах да, конечно!
Наш герой видит, как утомленный портье долго ищет свободный номер. И его душа переполняется чувством вины и желанием ее искупить. И он тут же говорит на неплохом английском:
– Если у вас нет одноместного номера, то мы с моим другом готовы переночевать в двухместном!
Новый знакомый кивает. Он тоже советский человек старой интеллигентской закалки, тоже готов войти в положение.
Портье поднимает на него глаза:
– То есть вам двоим нужен один двухместный номер?
– Вы не поняли, – говорит наш герой. – Нам, конечно, было бы предпочтительно каждому в отдельном номере. Но мы понимаем, что в такой ситуации…
– Простите, что вам угодно? – спрашивает портье.
– Мы понимаем, – объясняет наш герой, – что вам трудно найти два одноместных номера. Ночь, внезапный наплыв клиентов. Поэтому мы с другом готовы войти в ваше положение и переночевать в двухместном.
– О’кей, – шепчет портье, подмигивает ему и громко говорит: – О, да, сэр! Увы, сэр! У нас большие трудности с одноместными номерами, сэр! Давайте паспорт вашего друга! – долго ищет в таблице, ставит крестик и выдает им ключ.
Они идут в ресторан ужинать – за счет компании, разумеется.
Потом приходят в номер – о боже! Там большая двуспальная кровать.
Наш герой бегом бежит вниз, подбегает к стойке.
– Дайте нам номер с двумя отдельными кроватями! – кричит он.
Портье смотрит на него, не понимая, в чем дело. Потом узнаёт его. Подмигивает и спрашивает:
– Вы поссорились?
рассказ моего приятеля
Душа и тело
Мой приятель рассказывал:
«На картошке дело было.
Днем на поле шуруем, вечером танцы и портвейн. Вернее, сначала портвейн, потом танцы. После танцев отдельные наиболее упорные парочки расходились по аллеям и беседкам: мы жили в пионерлагере.
Там была одна девочка.
Не наша. С исторического факультета. Очень умная. Два языка свободно. Начитанная, как черт. Такие имена знает, про которые мы даже и не слышали. Тойнби, например. Бродель и Марк Блок. А также Данилевский и Хаусхофер. И не просто так, для впечатления, а может объяснить – кто и что писал. При этом честно говорит, что их она не читала в подлиннике, а знает из иностранных обзоров. А также из рефератов ИНИОН, “для служебного пользования”. Потому что у нее там работает сестра.
И не просто начитанная, а еще и сама интересно рассуждает.
В общем, не девочка, а чудо интеллекта.
Но – только его. В смысле, интеллекта. В остальном – по нулям. Как поется в старинном романсе, “не красота ее сгубила”. Ой, не красота! Носик острый, глазки маленькие, ушки красные и торчат сквозь жидкие кудряшки. Остальное – еще хуже.
Однажды после танцев мы оказались вдвоем на аллейке. “Пошли пройдемся?” – “Пошли”. Идем, гуляем. Разговариваем про умное.
Пришли в беседку. Она села на деревянный парапет, я рядом стою. Она про Броделя рассказывает. Про “долгое время”. Жутко интересно. Про то, что есть какие-то как бы матрицы – скажем, посевные площади или хлебные рынки, – которые складываются как бы независимо от государства. Карл там Великий, Луи какой-нибудь или Наполеон любой номер – а процесс идет сам по себе. Потрясающе. То есть как минимум две истории – история власти и история, так сказать, реального мира.
Но чувствую – пора целоваться.
Целуемся. Я хочу, чтоб она дальше рассказывала, а ей, вижу, очень целоваться нравится. Ладно, целуемся дальше. Я, как положено, залезаю ей под свитер.
Она стонет:
– Не надо…
Но я же не могу сказать: “Не надо так не надо”. Я бормочу:
– Ну что ты, ну что ты…
Вдруг она шепчет:
– Тебе нужно только мое тело…
Господи!
Я про себя думаю:
Ой! Миленькая моя! Все как раз наоборот! Мне от тебя нужен твой острый ум! Твоя эрудиция! Твои интересные разговоры! То есть мне нужна твоя прекрасная душа! А не то, что ты по странному недоразумению называешь телом.
Но, конечно, я ничего такого не сказал».
– А что ты сказал? – спросил я.
– Я сказал: «ммммм… милая… ууууу…» – сказал он.
– И что потом?
– Утром на выходе из столовой она увидела меня, остановилась и стала ждать. А у меня как раз шнурок развязался. Я сел на низкую изгородь и стал перешнуровывать ботинок. Я долго так сидел. А она долго так стояла. Потом она повернулась и пошла садиться в грузовик. Нас на грузовиках возили в поле. А я пошел к другому грузовику.
– А совсем потом? – спросил я.
– Потом к ним приехал профессор из Франции. Она вышла за него замуж.
– Я так и думал, – сказал я.
– Я тоже, – сказал он.
сон на 23 марта 2012 года
Три собачки и Юрий Трифонов
Приснилось, что я иду по дорожке парка.
Мокрая зима, обледенелый грязноватый снег на обочинах, горами взваленный на скамейки, косыми шапками торчащий на старых гипсовых урнах.
Навстречу идет старушка, у нее три собачки на поводках. Очень маленькие, как йоркширские терьеры. Но какие-то беспородные. Крошечные дворняжки.
Меня обгоняет какая-то женщина. Собачки начинают на нее тявкать. Она вскрикивает, отмахивается от них. У нее из сумки выпадает деревянная лопатка. Специальная лопатка для тефлоновой сковородки. Новенькая, с красным ценником, который прилеплен к ручке.
Собачки тут же вцепляются в эту лопатку и начинают ее грызть. И в несколько секунд изгрызают ее всю. Как гусеницы зеленый лист в научно-популярном фильме про насекомых. Вжик-вжик-вжик – и от лопатки остается только красный ценник. Одна собачка пробует ценник и выплевывает его.
Женщина сдержанно укоряет старушку:
– Почему ваши собаки без намордников?
Старушка начинает смеяться:
– Намордники? На этих волкодавов? – у нее сильный молодой смех.
Они продолжают ругаться.
Я их обгоняю.
Слышу шаги рядом справа. Поворачиваюсь. Женщина в коротком кожаном пальто. Это известный критик Наталья Иванова.
– Вот, Наташа, – говорю я ей. – Как ты была права. Какой великий писатель Трифонов. Вот я его недавно перечитал. Ты знаешь, он велик не только вопросами бытия, личности, истории, всеми этими глубокими пластами и всё такое. Да, да, всё это есть. Но мне Трифонов дорог бесконечными крупинками реальной жизни. Вот, например, как эти собачки. Чисто трифоновская деталь. Мне кажется, я это у него читал. Точно, читал!
– Где это ты это читал? – слышу голос слева.
Поворачиваюсь. Высокая крупная женщина в длинной каракулевой шубе. Это дочь Трифонова, Оля.
– Читал, – говорю я. – Читал, читал!
– Где? Нет у Трифонова никаких собачек!
– Везде! Есть собачки! В каждой повести есть! Пойдем, я тебе покажу.
