Кормак Маккарти - Дорога
— Я замерз.
— Знаю. Надо спрятаться от ветра.
Усадил мальчика перед собой, закрывая его от ветра. Тихий шелест мертвой травы. Вокруг — серая пустыня. Бесконечное движение океана. Сын спросил:
— Сколько тут будем сидеть?
— Недолго.
— Как ты думаешь, пап, там есть люди?
— Вряд ли.
— Они бы все ушли.
— Наверняка. Следов на песке не видно?
— Нет.
— Еще подождем.
— Я замерз.
Зашагали по загибающемуся дугой пляжу, стараясь держаться поближе к кромке воды, на мокром, но твердом песке. Останавливались, одежда мягко хлопала на ветру. Буи, покрытые серой коростой. Кости ржанок. В полосе прибоя ковровая дорожка из водорослей и бесчисленных рыбьих костей — тысяч, миллионов костей — тянется по берегу до горизонта, словно кривая смерти. Необъятная соленая общая могила. Бессмысленно. Все бессмысленно.
Между носом парусника и краем отмели — футов сто открытого океана. Стояли и рассматривали судно. Футов шестьдесят длиной, вся палуба разворочена. Лежит на глубине десяти-двенадцати футов. Похоже, в свое время оно было оснащено двумя мачтами, но мачты отломились у самого основания, на палубе осталось лишь несколько медных скоб для крепления канатов и часть поручней по краю. Это, да еще стальной обод от руля, торчащий посреди кокпита. Обернулся и стал изучать пляж и дюны вдалеке. Потом вручил револьвер мальчику, и сел на песок, и начал расшнуровывать ботинки.
— Пап, ты что собираешься делать?
— Осмотреть яхту.
— Можно мне с тобой?
— Нет. Ты остаешься.
— Но я хочу с тобой.
— Твое место здесь. И потом, там глубоко.
— А я тебя увижу?
— Да. Я буду время от времени вылезать и проверять, как ты тут. Все ли в порядке.
— Я хочу с тобой.
— Тебе со мной никак нельзя. Ветер унесет одежду. Кто-то ведь должен о ней позаботиться.
Свернул вещи в тугой узел. Боже, до чего же холодно! Наклонился и поцеловал мальчика в лоб. Сказал:
— Брось волноваться. И не теряй бдительности.
Голый зашел в воду, остановился и, пригоршнями зачерпывая воду, облился. Затем зашагал — брызги во все стороны — и нырнул ласточкой, и поплыл.
Проплыл вдоль борта и развернулся, взрезая воду, задыхаясь от холода. Поручни в средней части почти касались воды. Подтянулся повыше: металл потускнел, изъеден солью, но все же удалось разобрать полустертые золотые буквы. Пахаро де эсперанса, Птица надежды. Тенерифе. Два пустых крана, на которых раньше крепились спасательные шлюпки. Схватился за поручень, и взобрался на борт, и на корточках пополз по наклонной палубе, трясясь от холода. Несколько мотков тросов, сорвавшихся с креплений. Отверстия с лохматыми краями в дереве, откуда с мясом выдраны скобы. Какая-то невиданная сила опустошила всю палубу. Помахал мальчику, но тот не ответил.
Каюта с невысокой покатой крышей и иллюминаторами по бокам. Нагнулся и стер налет сероватой соли со стекла, пытаясь заглянуть внутрь. Ничего не смог разглядеть. Толкнул низко посаженную тиковую дверь. Заперта. Надавил костлявым плечом. Огляделся по сторонам, ища, чем бы ее вскрыть. Не мог унять дрожь, зубы клацают. А что, если вышибить дверь — один удар ногой и… Но поразмыслив, передумал. Схватил себя одной рукой за кисть второй и ударил по двери со всего размаха. Кажется, поддается! Еле-еле. Продолжал биться в дверь: косяк треснул изнутри, и наконец дверь открылась. Широко ее распахнул и по трапу спустился в каюту.
На полу толстым слоем, чуть ли не до уровня первой переборки, лежит мокрая бумага и мусор. Кислый застоявшийся воздух. Холодный и влажный. Сначала решил, что судно разграбили люди, но потом догадался, что это океан постарался. Посреди кают-компании стол красного дерева. Дверцы шкафчиков открыты и болтаются, на всех медных накладках и ручках — зеленый налет. Прошел дальше проверить шкафчики в глубине. Мимо камбуза. По полу рассыпаны кофе и мука, валяются алюминиевые банки с консервами, примерно половина раздавлены, покрыты ржавчиной. Гальюн с металлическим унитазом и раковиной. Слабый свет проникает сквозь верхний ряд иллюминаторов. Повсюду разбросаны инструменты. В луже покачивается спасательный жилет.
В глубине души ожидал увидеть что-нибудь ужасное, но оказалось, волновался зря. В каютах матрасы с коек валяются на полу, вдоль стен груды постельного белья и одежды. Все сырое. Дверца в кладовке сбоку открыта, но внутри ничего не рассмотреть — темно. Пригнулся, и пролез внутрь, и стал вслепую ощупывать все, что попадалось на пути. Глубокие ящики с деревянными крышками на петлях. Вещи, необходимые во время морских путешествий. Принялся вытаскивать их в каюту и складывать на накренившейся койке. Одеяла, одежда для штормовой погоды. Нашел мокрый свитер, натянул на себя. Нашел рыбацкие желтые резиновые сапоги и нейлоновую куртку, которую тут же надел, да еще негнущиеся желтые штаны на подтяжках, а потом влез в сапоги и вышел на палубу. Мальчик сидел на прежнем месте, следил за яхтой. Вскочил от неожиданности; необычный костюм его напугал, догадался отец. Крикнул ему, чтобы успокоить: «Это я!», но мальчик продолжал стоять без движения, и тогда он махнул ему рукой и полез обратно.
Во второй каюте под койками сохранились ящики. Выдвинул: инструкции, бумаги на испанском. Мыло. Заплесневевший черный кожаный саквояж, внутри — документы на испанском. Набил кусками мыла карман, постоял. На койке в беспорядке валялись книги на испанском, бесформенные, размокшие. Один-единственный томик сиротливо стоит на полке, припертой к переборке.
Нашел прорезиненный тканевый мешок для рыбалки и с ним стал пробираться по яхте в своих сапожищах, цепляясь за переборки там, где крен был слишком велик. На холоде желтые непромокаемые штаны встали колом. Бросал в мешок всякую всячину. Пару женских кроссовок. Решил, что мальчику по размеру подойдут. Складной нож с деревянной ручкой. Солнцезащитные очки. Но не мог отделаться от ощущения, что делает все неправильно. Словно потерял что-то важное и отправился на поиски в самое неподходящее место. В конце концов пошел на камбуз. Проверил, работает ли плита.
Открыл и поднял люк машинного отделения: затоплено наполовину, темнота хоть глаза выколи. Ни бензином, ни маслом не пахнет. Захлопнул. На кокпите под скамейками запирающиеся рундуки для хранения подушек на сиденья, парусов, рыболовных снастей. Позади рулевой стойки увидел мотки нейлоновой веревки, железные фляги с бензином и ящик для инструментов. Расположившись на дощатом полу, перебрал инструменты. Ржавые, но еще послужат. Плоскогубцы, отвертки, разводные ключи. Закрыл ящик и встал, ища глазами сына. Мальчик свернулся клубком на песке, подложил одежду под голову, спит.
Отнес ящик с инструментами и одну из фляг с бензином на камбуз и обошел напоследок каюты. После этого проверил ящики в кают-компании, порылся в бумагах и папках, надеясь найти бортовой журнал. Нашел деревянный сундучок с набором фарфоровой посуды на восемь персон с названием судна на каждом предмете. Одни осколки, может, только пара чашек и сохранилась. Решил, кто-то сделал подарок владельцу яхты. Достал одну чашку, повертел и поставил обратно. Последнее, что ему попалось, — квадратная старинная шкатулка из дуба с медной пластиной на крышке. Сначала подумал, это ящичек для хранения сигар, но, приподняв, по весу догадался, что́ внутри. Открыл изъеденные ржавчиной замки и поднял крышку: внутри лежал бронзовый секстант, еще прошлого века. Достал его из специального углубления и подержал в руке. Поразился его красоте. Да, бронза потускнела, зелень проступает там, где остался отпечаток руки человека, до него вытаскивавшего инструмент. А во всем остальном — в идеальном состоянии. Стер зеленоватый налет с пластины снизу: Хеззанинс, Лондон. Приставил к глазу и повернул колесико. За последнее время это, пожалуй, была единственная вещь, которая по-настоящему его взволновала. Подержал секстант, а потом вложил обратно в углубление в синей бархатной обивке шкатулки, и защелкнул замки, и положил шкатулку в ящик, и захлопнул дверь.
Поднялся на палубу, чтобы проверить, как там мальчик, но тот исчез. Запаниковал, но ненадолго, в следующее мгновение увидел, что сын идет вдоль берега. Голова опущена, в руке — револьвер. Стоя на палубе, ощутил легкое покачивание. Прилив. Волны хлещут по камням мола. Повернулся и пошел назад в трюм.
Принес два мотка веревок из ящика, измерил диаметр колец раскрытой ладонью, умножил на три и сосчитал число колец в связке. Получается, длина каждой веревки пятьдесят футов. Повесил веревки на скобу на серой палубе из тикового дерева и вернулся в трюм. Сложил все свои находки рядом со столом. На камбузе в шкафу нашлось несколько пластиковых бутылок из-под воды, за исключением одной — все пустые. Поднял первую попавшуюся и увидел, что она вся в трещинах; теперь понятно, куда подевалась вода. Подумал, что бутылки за время бесцельных странствий парусника замерзали. И не один раз. Взял ту, в которой сохранилась вода, и открутил крышку. Понюхал. Поднял бутылку двумя руками, глотнул. А потом еще.
