Сюсаку Эндо - Скандал
– Не двигайся! Трудно рисовать.
– После того, что ты мне рассказала, я навел о нем справки. Всплыло много любопытного.
– Мне плевать.
– Ну ладно, только два вопроса. Что связывало покончившую с собой Мотоко Итои и Сугуро? И еще, у Мотоко была близкая подруга, пожилая женщина. Она знакомая Сугуро?
Рука, державшая карандаш, замерла. Но, как он ни наседал с вопросами, Хина упорно хранила молчание.
Не утерпев, Кобари заглянул в неоконченный рисунок.
– Какой ужас! – воскликнул он с неподдельным разочарованием.
– Чем недоволен?
– Какая озлобленная рожа! Неужто я такой урод?
Взглянув на опухшее лицо репортера, Хина не смогла сдержать смеха.
– Если тебя интересует исключительно внешнее сходство, иди к другим художникам. Мы считаем, что портрет должен выражать внутреннюю сущность человека.
– И это моя сущность?
– Сам человек не знает своего подлинного лица. Каждый из нас видит себя в наилучшем свете, кичится собой, надевает маску и принимает ее за свое подлинное лицо.
Взяв шерстяное одеяло, она встала; зажатая между одеялом и коленями грелка выскользнула.
– Но все-таки в моем случае ты явно перестаралась. Кстати, на вашей выставке был портрет Сугуро. Мне показалось, вы попали в точку. В его лице есть что-то похотливое, грязное. И это проступает на портрете.
– Ты был на нашей выставке? – Хина впервые взглянула на Кобари дружелюбно.
– Да, – кивнул Кобари. – Тебя там, правда, не было… Но я видел Сугуро, беседующего в кафе перед галереей с пожилой дамой. Это была она – подруга Мотоко Итои… И вот теперь Мотоко мертва.
– Откуда ты знаешь?
– О ее смерти? Об этом же писали в газетах!
– Мотоко счастливая, умерла, как хотела. Но откуда тебе известно о мадам N?
Кобари решил, что лучше честно во всем признаться. Выслушав его объяснения, Хина посмотрела на него удивленно:
– Почему ты так ненавидишь Сугуро?
– Почему? Я и сам не знаю, – сказал Кобари, пытаясь отшутиться. – Прежде всего я вижу в Сугуро типичный образец насквозь фальшивого современного писателя. Согласись, в наших писателях есть что-то сомнительное, не вызывающее доверия. Какие бы возвышенные, глубокомысленные вещи они ни изрекали, неизменно напрашивается вопрос – не является ли этот писатель самозванцем. Так ведь? Вот почему Сугуро мне неприятен.
– Разве нельзя то же самое сказать обо всех людях? Ты сам ничем не лучше! – насмешливо сказала Хина. – Ты узнал в Сугуро самого себя и возненавидел.
– Жестокая! – кисло улыбнулся Кобари. – Может, ты и права. Но между нами существует одно различие. Я, как видишь, нищий писака, а у него масса поклонников, повсюду трубят о его выдающихся произведениях, и все, что он говорит, считается истиной в последней инстанции…
– Да ты просто завидуешь!
– И это тоже есть. Но вот еще что: в отличие от других писателей, Сугуро христианин. Я знаю одного парня, который, начитавшись его книг, крестился. Великая сила слова!
– И поэтому…
– Если правда, что он говорит и пишет одно, а в жизни поступает прямо противоположным образом, то долг журналиста – сделать это общественным достоянием. Я так считаю.
– Правдолюбец! Ну конечно же, это кредо газетчиков – выискивать чужие прегрешения, умалчивая о своих.
Кобари сделал вид, что не заметил иронии в ее голосе.
– Кстати, на вашей выставке была большая картина под названием «Звероподобный мир». Множество голых мужчин и женщин, слившихся со змеями, жабами, богомолами… На меня она произвела сильное впечатление.
– Это… это я нарисовала. – Она, казалось, обрадовалось, но тотчас на ее лице выступил румянец, как у маленькой девочки: – Ты понимаешь, что такое эстетика безобразного? Это наш художественный принцип. Для ортодоксальных художников все в мире делится на красивое и уродливое. Первое может служить объектом для изображения, а второе – ни в коем случае. Мы же считаем, что в любой самой безобразной вещи есть своя красота, и задача художника – найти ее. Понимаешь?
– Об этом вы говорили с Сугуро во время вашей встречи в Синдзюку? Как бы там ни было, в его портрете, сколько ни вглядывайся, нет и намека на красоту. Только темная сторона его двуличной натуры.
– Неужели? Но рисовала не я – Мотоко, – резко сказала Хина, но Кобари продолжил как ни в чем не бывало:
– Это, без всякого сомнения, лицо человека, больного шизофренией – расщеплением личности. Я где-то читал, что у шизофреника левый и правый глаза немного разные по форме и расположению на лице. Внутри у него находится другая личность, о чем сам он может даже не догадываться. Не видела, по телевизору был как-то сериал на эту тему?
– Не видела! – Хина поняла, что Кобари ничего не понял в эстетике безобразного, и, всем своим видом показывая, что ей надоела эта болтовня, торопливо внесла последние штрихи в его портрет: – Надо заметить, твоя физиономия тоже не блещет добродетелью.
– В этом сериале… на прием к врачу-психиатру приходит одна приличная дама. Жалуется на головную боль и странные недомогания. Обследование продолжается несколько дней, как вдруг однажды она на глазах врача неожиданно превращается в другую женщину. Разумеется, внешне она не изменилась. Но прежде воспитанная, скромная дама внезапно становится развязной, вульгарной, громко хохочущей бабенкой. Врач потрясен. Но проходит какое-то время, и, точно пробудившись от сна, она возвращается в прежнее состояние, напрочь забыв о том, какой была минуту назад.
Хина слушала Кобари, впервые проявив любопытство:
– И что дальше?
– Внутри нее жила другая женщина. С совершенно другим характером. Это и называется расщеплением личности.
– Понимаю… Я очень ее понимаю.
– Может, выпьем вместе?
– Где?
– В «Золотом квартале».
– Опять будешь доставать своими вопросами? Я больше ничего не знаю. Мне пора домой.
– Что ты так обозлилась?
– Не очень-то я люблю вашу журналистскую шатию-братию.
– Как любезно! – Кобари не стал уговаривать, решив, что из нее больше ничего не вытянешь. – Вот, возьми, две тысячи иен, – он досадливо протянул две купюры, свернул картину и, запихнув в карман, пошел.
В кабаке, поставив перед собой стакан с крепким сакэ, в котором плавал ломтик лимона, он перебирал в голове то, что сказала Хина. Уже набралось достаточно материала на статью. Он вновь вспомнил о репортере, свалившем премьер-министра. Разумеется, приготовленная им бомба не обладает такой же взрывной силой, но все же способна основательно потрясти литературный мир и читающую публику. Это сделает ему имя в журналистских кругах. Тогда, глядишь, посыплются предложения о работе. Заведутся деньги, можно будет развязаться с этой опостылевшей бабой. Переходя от одной фантазии к другой, Кобари все сильнее пьянел и был счастлив.
В этом счастливом расположении духа он поймал такси.
– В Накано! – крикнул он, но внезапно передумал: – Нет, давай в Ёёги!
Он не рассчитывал на то, что застанет в гостинице Сугуро, но, если повезет, может быть, удастся выведать у прислуги подробности состоявшейся там оргии.
– Ну и туман сегодня! – уныло сказал водитель, сбавляя скорость. – На широких улицах еще туда-сюда, а в переулках ни черта не видно.
– Да уж…
Выйдя у гостиницы, Кобари оказался окружен плотной стеной тумана. Пробравшись сквозь обволакивающую завесь, он, с присущей ему наглостью, распахнул тускло светящиеся стеклянные двери. За конторкой портье стоял юноша в черном костюме, в очках и с нервирующим треском выстукивал что-то на пишущей машинке.
– Я не собираюсь у вас останавливаться, – обратился к нему Кобари. – Мне нужен некто Сугуро, он, насколько мне известно, снимает у вас номер.
Юноша сделал вид, что просматривает список постояльцев.
– Господина по имени Сугуро у нас нет.
– Странно. Мне сказали, что сегодня вечером здесь должна состояться вечеринка.
– Кто ее организовывает? – спросил юноша с вышколенной вежливостью.
– Я же сказал – Сугуро.
– Вас, видимо, ввели в заблуждение. – Юноша смерил взглядом Кобари. – Извините, но у нас клубная система.
– Короче, вечеринка не состоится.
– На сегодня никаких распоряжений.
– У вас устраивают вечеринки только для членов клуба?
– Не могу знать.
Кобари, иронично усмехнувшись, отошел от конторки. С намеренной неторопливостью оглядел небольшой холл с баром в глубине и только после этого покинул гостиницу. В тот момент, когда он ступил на тротуар, в нескольких шагах от него остановилось такси. Показался мужчина, который, точно темный силуэт на экране в театре теней, проскользнул в тумане мимо Кобари.
Тот стоял потрясенный, словно его оглушили ударом по голове.
Это был Сугуро. Не тот Сугуро, который рассуждал на высокие темы на премиальном банкете, в лекционном зале или по телевизору, а тот, которого так точно изобразила Мотоко Итои. С этой смесью спесивого высокомерия, лукавства и сластолюбия на лице. Не обращая внимания на Кобари, он подошел к гостинице, но потом, словно бы передумав, проследовал дальше и, шагая по широкой улице, направился в сторону Синдзюку.
