Нина Садур - Вечная мерзлота
Но куда она движется?
И куда ушли по ней цыгане?
Цветок
Гаврилюк проснулся с какой-то тревогой на душе. Он отодвинулся от потного бока жены и потянулся. Но тревога на душе не проходила. Гаврилюк встал и подошел к окну. Брезжила весна. «Это от нее тревога», — понял Гаврилюк и пошел в уборную. А вот поссать-то ему и не удалось!
Не знаю плохо это или хорошо. Гаврилюк ведь был народным депутатом. И вот, стоя над унитазом, он сердито стал нащупывать кожистую свою колбаску. Нащупав твердое и тонкое, Гаврилюк замер. Очень твердое и очень уж тонкое. Как длинненькая палочка. Не веря своим ощущениям, но уже тихо боясь, Гаврилюк продвинул пальцы дальше к концу своего бесценного члена — но длинное и тонкое заканчивалось какой-то ерундой — какими-то мягкими тряпочками, невозможными в этом месте! Гаврилюк заставил себя посмотреть на это! И крикнул. И пернул! Вместо члена там был цветок! Лютик окаянный! Крича и пердя, Гаврилюк выбежал из уборной.
Он влетел в спальню и прыгнул на жену. Он больно, больно ударил ее в живот.
— Алена! Алена! что это! — визжал Гаврилюк.
Алена Гаврилюк вся в мелких черных кудряшках, пошевелила полным телом и, не раскрывая глаз, вытянула губы трубочкой, чтоб догадливый Гаврилюк быстренько вставил туда утренний член свой.
Алена Гаврилюк была общественница, но, правда, нимфоманка. «Страстная женщина», — говорил Гаврилюк друзьям-депутатам, и те понимающе кивали.
Но сейчас, стоя над большим, обвислым лицом Алены, обрамленным потными кудряшками, он не знал, что засунуть в рот супруге. Не осознавал он весь размах своего крушения. Но догадался, что если поганый лютик не отпадет и его небольшой, но крепкий кривоватый член не вернется на свое место между двух седых обвислых яиц, то Алена неизбежно уйдет от него к одной феминистке Жанне, голосистой и жизнерадостной женщине, которая давно уже сманивала Алену от Гаврилюка. И Алена смеялась, топталась на месте, прикрывая рот ладошкой. Но смотрела, сука, на феминистку! Смотрела! Ни одна жена не потерпит от мужа, подобного хулиганства. Утрата Алены была чудовищнее, чем цветение лютика между ног Гаврилюка. Гаврилюк решил обмотать свою длинную дряблую шею зеленым шейным платком. И таким образом, хоть на миг забыть про свой цветок. Хотя бы верхняя часть Гаврилюка была в порядке. Он убрал ногу с живота жены и побежал к зеркалу. И зря. Желтенький цветочек с блестящими и как будто липкими лепестками так мило цвел под животом! И, какой, к черту, шейный платок! «Опыты понаставили, — с тоской понял Гаврилюк. — Допрыгались! Из людей уродов делают!» Но тут же подумал следующее: «Надо думать не о себе! Черт с ним, с лютиком, люди и без ноги живут, и без руки. Я должен думать о других, о Алене Гаврилюк!» Гаврилюк побежал на кухню. Ничего похожего на член, он, конечно, там не нашел. На всякий случай он схватил соленый огурец и полкруга краковской колбасы. Но он знал, что если сунет в рот супруге краковскую колбасу, то та ее просто сожрет. Глаз не разлипая. Поэтому Гаврилюк засунул ей в рот палец, на, мол, пососи! Жена приняла это за приглашение к любовной игре, и радостно прикусила палец. Гаврилюк взвыл и заплясал. Жена, смеясь, отпустила палец и разинула рот, высунув язык и поводя им из стороны в сторону. Гаврилюк понял, что больше всего на свете он сейчас хочет ссать. Но ссать было нечем. Ебаться нечем. Ссать нечем. Жизнь рушилась, Гаврилюк в отчаянии рухнул на жену и стал мять ее и тискать, как бы лаская. Супруга открыла коричневые глаза и уставилась на Гаврилюка. Как бы вспоминая его в лицо. Она, когда засыпала, все забывала, а когда просыпалась, все заново вспоминала.
— Сейчас, сейчас, — бормотал Гаврилюк, — здравствуй, Аленушка, это я Гаврилюк, сегодня по-новому будем любиться!
— По-новому? — обрадовалась Гаврилюк, припоминая вчерашние ласки. — Ты Гаврилюк! А как, Гаврилюк? Как будем любиться-то?
— Вот сейчас узнаешь, — бормотал Гаврилюк, подавляя злобу, — Ты глаза-то закрой, Алена, а то неинтересно.
Жена послушно закрыла глаза и разулыбалась. Хотелось полоснуть ее бритвой. Но Гаврилюк очень боялся феминисток и все-таки по своему любил жену. Он решил ее привязать. Но такую тушу привязать было невозможно. И он привязал ее руки и ноги. Супруга радостно ржала. Гаврилюк засунул огурец ей в пизду.
— Я открываю глаза! — радостно крикнула жена.
А Гаврилюк как раз в это время стоял на виду со своим возбужденным лютиком. Желтенькие лепестки его блестели, а серединка была пушистенькой. Гаврилюка осенило! Он даже засмеялся! Он с нежностью посмотрел на свой такой необычный теперь член. «Хуйчик мой!» — ласково прошептал Гаврилюк и сел жопой на горло жене. Слегка синея, та прохрипела: «Можно?» Имея в виду, можно ли открыть глаза. Но Гаврилюк ничего ей не сказал. Он быстро ткнул своим лютиком вначале в левый, а потом в правый глаз жены. И она ослепла! Ведь лютик, это ни что иное, как «куриная слепота»! После этого Гаврилюк прополз по жене в самый низ ее и выковырнул огурец, не забыв ковырнуть ей клитор. Отчего пизда заулыбалась, а Гаврилюк уселся на пухлый, большой живот жены, как на перину и стал с хрустом поедать огурец. И в то же время пощелкивать по пизде и пощипывать волоски окрест ея. Жена, которая долго терпела, сказала напряженным голосом:
— Если это «по-новому», то мне не нравится.
— Молчи, тварь! — сказал Гаврилюк дерзко и совершенно не сексуально.
А она сказала:
— Гаврилюк, а знаешь, а ведь я ослепла.
— Черт с тобой! — легкомысленно отмахнулся Гаврилюк и доел огурец. — Писюлечка-то твоя не ослепла. Все ведь дело-то у тебя вот здесь, в писюлечке в твоей мокренькой, а голову твою кудрявую можно совсем оторвать.
— Я головой ем, — возразила жена. — Я ею улыбаюсь.
— Мне твоя ямка нужна, а не улыбки твои идиотские! — парировал Гаврилюк.
Но ссать хотелось так, что искры сыпались из глаз. Гаврилюк вспомнил одного старика, который перестал мочиться из-за своих каких-то принципов. Но моча ушла старику в спину, в подкожный жир и старик просто умер. Гаврилюк понял, что уже никогда и жизни, ни разу ему не удастся отлить, и за это он решил наказать жену. Он схватил краковскую колбасу и вонзил ей в жопу.
— Что это у тебя член такой кривой сегодня? — закричала жена.
А Гаврилюк выдернул колбасу и снова вонзил в прямую кишку супруги.
— Вот тебе! Вот тебе! — бормотал Гаврилюк, проталкивая колбасу не только взад-вперед, но и из стороны в сторону. Видя, что жена затихла и стала напряженно кряхтеть, Гаврилюк подумал: «Ну нет, милая, ты думаешь, что сношаешься, тебе хорошо, а мне — даже не отлить!»
И Гаврилюк выхватил колбасу из жениной жопы и стал громко ее поедать.
— Ты вроде как что-то ешь? — удивилась жена.
— Член ем, — с полным ртом ответил Гаврилюк. — Алена, где мой шейный платок?
— Который? Зеленый?
— Зеленый.
— Я его застирала, Виктор, он же шейный платок, а не носовой… А если ты член съешь, чем же ты меня любить-то будешь?
— Любить! Любить! — передразнил Гаврилюк. — Все это женские штучки, выдумки! Нету никакой любви? На вот, покушай! — И Гаврилюк сунул ей откусить от колбасы.
— Довольно вкусно, — сказала жена. — Но ты не прав. Любовь есть!
А Гаврилюк сказал:
— Скажи, у тебя жопа пахучая?
— Так ты меня колбасой любил? — догадалась жена.
— А чем же? — отозвался Гаврилюк. — Не цветком же?
— Можно, я пукну? — спросила жена.
— Да хоть какни! — огрызнулся Гаврилюк.
А когда жена длинно пернула, сказал «фу-у» и помахал ладошкой у носа.
И вдруг Гаврилюк задумался. Он сидел на жене, которая пердела и пердела, как ржавый пулемет и поражался однообразию природы. Ведь он был женат не на всей жене, не на башке ее, не на животе и даже не на жопе. Гаврилюк был женат на пожилой писище с синевато-дряблыми внешними губами и большим приятным клитором. И поразился Гаврилюк — природа так однообразно создала половые органы, а сколько возни вокруг них! Крику прям на весь мир! Почему же природа-то создала лица более менее разные у людей, а главное — половые-то органы одинаковые? Нет, конечно, они тоже все разные, но по сути — одинаковые. Вот, например, у Гаврилюка вместо члена цветок. Необыкновенно? Очень. Что, наградят его за это? Президент похвалит? Руку пожмет? Орден даст? Нет же. Посадят. Отрубят. Скосят! А ведь его на семена надо. Поливать! Ему солнце нужно! Пчелы. Вот, например, член на солнце не выставишь — враз арестуют, а лютик — пожалуйста! Цветку нужен солнечный свет, а члену тьма и духота влагалища. «Разведусь!» — понял Гаврилюк.
А тут жена, словно угадав его мысли, говорит:
— Гаврилюк, дай мне, пожалуйста, твой членчик пососать.
— Зачем? — сказал Гаврилюк.
— Я прямо не могу, — как хочу, — пожаловалась жена. — Обожаю миньет. Не веришь, нет? А мне ведь скоро на работу. У нас заседание феминисток.
