Ингрид Нолль - Почтенные леди, или К черту условности!
— В таком случае самое время сделать остановку на чашечку кофе в Висбадене, — произносит он. — В такую погоду хозяин и собаку не выпустит, что уж говорить о двух пожилых леди!
19
Когда я вступила на порог моего бывшего магазина «Золотое дно» в Висбадене, меня охватили воспоминания. Первая мысль была об искренне любимом мною Перси, которому я сильно благодарна за все, что он для меня сделал. Без его помощи я вряд ли смогла бы освоиться и успешно работать в такой специфической области в относительно зрелом возрасте, да что говорить, без него я не могла бы позволить себе играть роль мецената в нашем маленьком туристическом коллективе.
Руди удивился, увидев, что, кроме меня и Аннелизы, из машины выходят двое молодых людей.
— Твои внуки? — спрашивает он мою подругу, которая обиженно трясет головой. Дочери старшего сына Аннелизы недавно исполнилось пятнадцать.
Студенты недоверчиво посмотрели на Руди. Для меня человек, которому под сорок, молод, для Моритца с Рикардой Руди уже старик.
Как радостно видеть, что дорогостоящая машина для варки эспрессо служит в полной исправности. В серебряной вазе красуются розовые бурбонские розы, словно я сама оформляла салон. Я испытывала гордость от того, что Руди принял и продолжал мои обычаи. Но заметила и одно новшество: спустя несколько минут из-за кассы нам навстречу выполз щенок охотничьей породы, осторожно обнюхал всех и выбрал себе в друзья Моритца.
— У Вальтера Ребхуна, от которого мне в наследство достался магазинчик, тоже была собака, только такса, — посвящаю остальных в свою историю, и меня снова захлестывают эмоции. — Какая порода, как его зовут?
— Венгерская выжла, а зовут Эвальд, — отвечает Руди и не понимает, почему мы с Аннелизой смеемся.
— Да, веселое имя, — произносит Рикарда, словно извиняясь. Ей стало стыдно за нашу веселость.
— Вам повезло, что он сам вышел. Все мои друзья борются за то, чтобы погулять с Эвальдом. Только потому, что сейчас за окном дождь, он соблаговолил у меня вздремнуть. Ну ладно, давай я покажу тебе славную вещицу, — говорит Руди и открывает сейф.
Я заранее трепещу от мысли, не приобрел ли он в очередной раз сокровище, которое потом можно будет сбыть лишь с огромными проблемами.
Но я ошиблась. С этим приобретением у Руди трудностей не возникнет, такая вещь долго не залежится. Изящное колье, сделанное в Англии. Отдельные коралловые камеи изображают женские портреты по античному образцу. Промежуточные звенья выполнены из мелких бирюзовых камушков в форме цветка.
— Как мило! Вероятно, начало девятнадцатого века. Красиво сработано. Сколько ты отдал за него?
— На удивление немного, — отвечает Руди и задумчиво глядит на Аннелизу. Та повесила на шею украшение и довольная до самозабвения любовалась собой в зеркале. — Человек, продавший мне колье, показался подозрительным. В подобных случаях… — Он снова смотрит на Аннелизу.
— А, ладно, пойдем-ка, — обращается Руди ко мне, — давно хочу показать тебе кое-что.
Иду за ним следом в крошечную контору, где Руди держит компьютер.
— В таких случаях, — продолжает он, — по соображениям осторожности я пытаюсь выяснить, не было ли украшение украдено. Знаешь, я натолкнулся на нечто интересное!
Руди постучал по клавишам компьютера и открыл страницу Федерального управления уголовной полиции, в частности розыск вещей. От того, что я прочитала, у меня часто забилось сердце:
«Полиция обращается к тем, кто что-либо знает о местонахождении следующих предметов».
К тексту было приложено изображение княжеского колье с красивыми изумрудами, которое Руди продал русским. Под фотографией написано:
Вместе с колье пропали подходящие к колье по стилю кольцо, браслет, брошь и серьги.
Руди испытующе глядит на меня.
— Что скажешь? Ясно, что речь идет о той самой парюре, которую мы перепродали русским. Поскольку они выложили фото, то и оставшиеся предметы были украдены вскоре после сделки. Ты не считаешь, что Аннелиза могла…
— Ни в коем случае! — восклицаю я, краснея. — Я бы об этом рано или поздно узнала. — Потом энергично встаю и выхожу из комнаты.
Моритц с Рикардой разлеглись на полу и рассматривают недавно прооперированную пупочную грыжу на животе венгерской выжлы. Рикарда интересуется, может ли она вытянуть нитки. Когда в магазине появляется покупательница, мы все встаем, Эвальд начинает тявкать, и идиллия прерывается.
Дождь все еще льет как из ведра, но мы, несмотря ни на что, отправляемся дальше.
— До Кампена сегодня, пожалуй, не доберемся, — заявляет Моритц после нескольких утомительных часов езды. — Давайте найдем отель в ближайшем городе.
— Съезжай с автобана, — командует Аннелиза. — Поищем уютную сельскую гостиницу, не все же нам жить в дорогущих дворцах!
Студенты обмениваются взглядами. Я понимаю, что они не лягут спать рано, скорее всего, поколесят по округе и завернут в какую-нибудь пивную.
— И что нам делать в такой дыре? — усмехается Рикарда.
— Вы же собираетесь стать ветеринарами, — отвечает Аннелиза, — может, захотите заглянуть в хлев…
Моритц надувает губы. Дальше мы узнаем, что оба наметили работать вместе и специализироваться на мелких домашних животных, причем в берлинском районе Далем, и ни за что не встанут в пять утра, чтобы ехать неизвестно куда и потом вытаскивать на свет ослизлых телят. На худой конец, они были готовы обдумать второй вариант — работу в питомнике орангутангов на Борнео.
Вечером мы сидели в ресторане уютной сельской гостиницы. Меню состояло из различных свиных вариаций. Моритц заказал обычный охотничий шницель с консервированными шампиньонами в густом коричневом соусе, Аннелиза шницель а-ля Гольштейн, сардины в масле и яичницу-глазунью, Рикарда — шницель с кетчупом карри, я — запеченный шницель по-швейцарски. Хозяйка поставила на стол два блюда картофеля фри с зеленым салатом и пожелала приятного аппетита.
Поскольку здесь все дешево, я хочу снять для себя и Аннелизы отдельные номера, но в гостинице свободны только два номера на двоих. Выздоравливающей подруге хоть и не пришлось на сей раз насладиться десертом, но все-таки она утешилась гигантской порцией свинины. Сразу после ужина Аннелиза отправилась наверх. А мы со студентами еще выпили по последней.
Через полчаса я пошла к нам в номер и, стоя у двери, услышала, как подруга с кем-то разговаривает. Я притихла и навострила уши.
— У тебя есть под рукой карандаш? Запиши на всякий случай номер моего мобильного… — Очевидно, она оставила нашу компанию, чтобы позвонить Эвальду.
Услышав шаги в коридоре, я проскочила в номер. Какое было бы унижение, если бы наши студенты застигли меня за подслушиванием. Аннелиза подняла голову и попрощалась с собеседником.
— Тебе удалось застать его дома? — спрашиваю я.
К счастью, она не стала увиливать и сочинять истории, а просто ответила:
— Он, к сожалению, находился в этот момент в комнате, рядом сын, дочь и невестка. Я смогла лишь поздравить его с кончиной супруги. Надеюсь, он перезвонит, когда никто не помешает.
Едва я удалилась в ванную и намазалась кремом, как зазвучала торжественная мелодия звонка. Аннелиза установила в качестве звонка гимн бывшей ГДР: «Возрожденная из руин». Как она объяснила, столь экстравагантный выбор был вызван не ностальгической тягой по бывшему государству рабочих и крестьян, а тем, что она уловила в нем обнадеживающий символ ее собственной ситуации.
Я завершила свой вечерний туалет и вошла в спальню. Я бы не удивилась, если бы застала Аннелизу читающей нотацию своему вероломному другу. Но тут ничего подобного.
— Не беспокойся, полиция забрала только лекарства, обе жестяные коробочки я вынесла из дома, — объясняла подруга, кивая после каждой фразы, словно Эвальд мог ее видеть.
— Думаю, завтра во второй половине дня, — говорит она в заключение. — Наш отель в Кампене вроде расположен совсем близко от моря. Ты записал адрес? Тебе все понятно? Пока!
Интересуюсь:
— Что там у Эвальда?
Аннелиза энергично вытирает слезы.
— Послезавтра он вылетает на Зюльт, — бурчит она, — но ни слов благодарности, ни словечка радости от новой встречи я от него не услышала. Его беспокоят только коробочки из-под чая!
— Ты здорово задала ему перцу с этими коробочками, — усмехаюсь я.
Она удивленно смотрит на меня и начинает плакать. Все ее накопленные за годы страдания и скорби слезы вырываются наружу.
— Все думают, что у меня веселый нрав и я легко порхаю по жизни. В юности про меня говорили, что у такой ухажеров не сосчитать, а вот кукиш с маслом! Да кто вообще знает, что у меня в душе…
Жалость к самому себе — опасная штука, и мы обе себе такого никогда не позволяли. Что же должно было с Аннелизой произойти, чтобы она расплакалась.
