Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика
Двадцать лет спустя, ведя затворническую жизнь в домике в Бока, на Кэнон Лайн, Андре де Динс перебирал свои воспоминания. Как-то раз он устроил Мэрилин сцену; она испортила ему жизнь — если бы он не имел глупость в нее влюбиться, то до сих пор был бы успешным фотографом. Она в свою очередь рассердилась: «Кто тебя просил в меня влюбляться? Я хотела стать актрисой! Не твоей служанкой и не твоей шлюхой!» Сцена переросла в ожесточенную ссору. Мэрилин оделась и убежала. Он не успел сесть в автомобиль, нагнать ее и подвезти — Мэрилин исчезла.
Тридцать шесть лет прошли с начала этой любви — столько же, сколько продлилась ее короткая жизнь. Сейчас Мэрилин исполнилось бы пятьдесят шесть лет. «Настал бы конец нашей истории, — думал Андре. — Конец? Не знаю. На самом деле она так и не кончилась или была целым рядом окончаний. В моей памяти сохранилась наша последняя встреча, но за эти семнадцать лет, когда нам не удалось полностью потерять друг друга из вида, у каждой встречи был привкус прощания».
Андре де Динс умер в 1985 году в своем доме на холмах, на Сансет-бульвар. За десять лет до смерти он почти перестал фотографировать. Он жил в своей темной комнате, печатая и перепечатывая негативы. Большинство негативов Мэрилин, упомянутых в инвентарном списке, после его смерти найти не удалось. Он был похоронен в нескольких шагах от склепа Мэрилин, на кладбище Вествуд Виллидж, Уилшир-бульвар.
Санта-Моника,
Франклин-стрит
1 июня 1961 года
В мае Мэрилин переехала в другой квартал Лос-Анджелеса, 882, Норт Догени-драйв, рядом с Ранчо-парком, неподалеку от студии «Фокс». Она не стала обставлять эту квартиру. Только стопка книг, кофр с косметикой, несколько вешалок с одеждой. Ни одной фотографии, ни одного сувенира. Ничего, что напоминало бы о кино. Голливуд, город образов, отнял ее у Нью-Йорка, города слов. Она не хотела больше говорить. Она хотела спрятаться от слов и картинок. Ей нужно было место, чтобы спать, наглотавшись нембутала, между двумя посещениями Гринсона, к которому она являлась каждый день к четырем часам за словами и молчанием, или Хаймена Энгельберга, от которого ей нужны были пилюли и инъекции. Она попросила Ральфа Робертса, своего массажиста и шофера, завесить окна квартиры шторами, преграждавшими доступ дневному свету.
Именно он несколько месяцев назад привез Мэрилин в машине после ее выхода из клиника Пейн Уитни. Она добилась от продюсеров, чтобы в фильме «Неприкаянные» Робертса взяли на роль водителя машины «скорой помощи». Как-то вечером она села в побитую «понтиак файрберд» Робертса и поехала в Уилшир, в придорожную закусочную. Она заказала ужин и, когда через несколько минут получила сверток, увидела, что ей по ошибке дали детский «Хэппи Мил». Она открыта яркую коробку-сюрприз и обнаружила фигурку для сборки — куколку-блондинку, неутомимо кружащуюся на карусели, пленницу бесконечного повторения. Она услышала, как голос официантки протрещал в громкоговорителе: «Следующий клиент. Что будете заказывать?»
В два часа ночи, ворочаясь в постели, в погоне за сном, она повторяла фразы, как будто вновь и вновь проплывающие у нее перед глазами: «Карусель кружится, карусель кружится. Слова найти нелегко. Карусель кружится, я снова и снова пропускаю свой шанс».
Первого июня она послала психоаналитику телеграмму, в которой сообщала ему о своем дне рождения, как люди иногда делают подарок сами себе, боясь, что другие забудут их в этот день. «Дорогой доктор Гринсон, я довольна, что вы существуете в этом мире людей, я чувствую надежду, хотя сегодня мне исполнилось тридцать пять».
Мэрилин возобновила отношения с Фрэнком Синатрой, которого встретила на вечеринке по случаю дня рождения Дина Мартина неделю спустя в Лас-Вегасе. Он останется ее любовником до начала 1962 года.
В конце месяца Мэрилин вернулась в Нью-Йорк, на операцию по удалению желчных камней — вторая госпитализация за пять месяцев. Она писала Гринсону: «На балконе моей комнаты, находясь с доктором, который меня оперировал, я посмотрела на звезды и сказала: «Они такие яркие и такие одинокие. Наш мир — это мир видимости»».
Когда самая знаменитая женщина в мире вышла через двенадцать дней из клиники на Пятидесятой Западной улице, ее окружила толпа фотографов. Они осаждали Мэрилин вопросами, выпрашивали автографы, пытались дотронуться до ее кожи, ее одежды. Она испугалась. В эти несколько минут ей показалось, что ее разрывают на части.
Она знала, она чувствовала эти крики — фотографы называют их «волчий вой». Ей нравилось, когда ее ценят, любят или хотя бы притворяются, но сейчас это было нечто другое — ее пожирали. От этого кошмара ей было трудно спастись. Мэрилин захотелось даже, чтобы ее отвезли к доктору Крис, но с ней она не смогла бы общаться после истории с сумасшедшим домом.
Лето шло, но Гринсон никак не решался уехать в отпуск. Теперь он встречался с Мэрилин семь дней в неделю и брал с нее плату по льготному тарифу — 50 долларов за сеанс. Он написал Крис: «Меня пугает пустота ее жизни в том, что касается объектных связей. Личность ее в своей основе нарциссическая. Мы с горем пополам продвигаемся вперед, но я не могу с уверенностью утверждать ни о глубине расстройства психики, ни о его продолжительности. В клиническом плане я выделил две проблемы: ее граничащий с одержимостью страх гомосексуальности и ее неспособность переносить психические травмы. Она не переносит ни малейшего намека на факты гомосексуальности. Пэт Ньюкомб осветлила себе пряди волос, покрасив их в цвет волос Мэрилин. Монро сразу же сделала вывод, что эта женщина хочет ею овладеть, и ее охватил настоящий гнев…»
Что касается отношения Мэрилин с мужчинами, Гринсона начала пугать ее растущая склонность к случайным встречам. Однажды она сказала ему, что переспала с одним из рабочих, которые делали ремонт в ее квартире. Инспектор окружного прокурора Лос-Анджелеса сообщил ему, что застиг Мэрилин, когда она занималась любовью с каким-то мужчиной в темном коридоре кинотеатра. В отчете, который психоаналитик сделал Анне Фрейд, говорится о «страхе перед мужчинами, замаскированном потребностью в обольщении, который заставляет ее отдаваться буквально первому встречному и любому желающему».
Отныне Гринсон считает Мэрилин потерянной для психоанализа. На самом деле она потерялась в своем психоанализе. Как утопающий, который тянет своего спасателя на дно, она затягивала терапевта все дальше и дальше вниз, в темноту и пустоту. Она обижалась на любой признак раздражения с его стороны и не могла принять никакого несовершенства в людях, которых идеализировала. «Она не могла успокоиться, пока мир не был восстановлен, — писал Гринсон Анне Фрейд. — Теперь я с ней импровизирую. Она действительно очень-очень больна. Я не вижу никакого решения, способного принести Мэрилин покой, к которому она так стремится». Ее неспособность переносить то, что она воспринимала как оскорбления, и ее ненормальный страх гомосексуальности стали, как он сказал позднее, «решающими факторами, повлекшими за собой ее смерть».
Друзья Мэрилин, Аллен Снайдер, Ральф Робертс, Паула Страсберг и Пэт Ньюкомб, стали замечать, что психоанализ приобрел слишком большую власть над ее жизнью. «Гринсон не твой ангел-спаситель, он стал твоей тенью — или, скорее, ты стала его тенью», — сказала ей Пэт. Робертс расскажет впоследствии, что в то время психиатр не только не помогал Мэрилин отвыкнуть от лекарств, но и позволял ей принимать три миллиграмма нембутала в день и сам давал его ей. Много лет спустя Снайдер рассказывал: «Мне никогда не нравились ни Гринсон, ни та роль, которую он играл в жизни Мэрилин. Он не приносил ей пользы. Он давал ей все, что она просила, накачивал ее неизвестно какими наркотиками. В его отношениях с пациенткой было что-то нездоровое, что-то, связанное с деньгами. С деньгами», — подчеркивал он. Снайдер нашел подтверждение этому, когда обнаружил, что Гринсон постоянно фигурировал в ведомостях выплаты заработной платы «Фокс».
Каждому из четырех психоаналитиков Монро приходилось являться на съемки, чтобы поддерживать ее с помощью психотерапии и приводить в рабочее состояние: Маргарет Хохенберг — на съемках фильма «Автобусная остановка»; Анна Фрейд — «Принц и хористка»; Марианна Крис — «Некоторые любят погорячее»; Гринсон — «Давай займемся любовью», «Неприкаянные» и «Что-то должно рухнуть». Мэрилин говорила своим друзьям, что любит подчиняться. Главное — чтобы кто-то руководил ей, говорил, что надо делать. Она добавляла, что согласилась бы даже на то, чтобы психоаналитик говорил ей, кем ей быть.
Лос-Анджелес,
Уилшир-бульвар
осень 1961 года
Мэрилин разлюбила автомобили, ей больше не хотелось иметь свою машину. Она продала черный «кадиллак» с откидным верхом и сиденьями из красной кожи, подарила черную «тандерберд» Страсбергу, отказалась от белого «кадиллака», который был взят напрокат для съемок «Неприкаянных». Мэрилин попросила Ральфа Робертса отвезти ее к океану. В Уилшире она увидела маленькие домики, беспорядочно рассеянные вокруг. Что-то фальшивое исходило от этого странного места, от этих безликих зданий. Она вспомнила о том, как в первый раз пришла в студию «Фокс» на пробы цветной съемки. Мэрилин осмотрела декорации — улицы и площади, представлявшие все широты и все эпохи, — с виду они казались такими прочными. С трудом убедила себя в нереальности фасадов, с оборотной стороны которых выступал каркас из досок и штукатурки. Все вместе создавало путаницу времени, пространство яркого и правдоподобного сна. Здесь иллюзия была противоположной. Мэрилин подумала, что нужно иметь много фантазии, чтобы поверить в то, что эти декорации из папье-маше — настоящие дома, в которых настоящие люди борются с любовью, жестокостью, властью. На тротуарах не было никого. «В этом городе никто не ходит пешком, кроме меня», — подумала она.
