Евгений Сатановский - Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика
Бабушка Нюся, дедушкина жена, как раз была той дочкой прадеда-миллионера, которой он купил недорубленное махновцами пианино. Перед войной уехавшее в Ленинград, когда дедушку перевели с Дальнего Востока, где было не до громоздкого музыкального инструмента, на Балтику. Там оно и простояло всю войну в оставшемся без хозяев флотском доме, пережив блокаду. И, переехав в Москву, доиграло, разменяв вторую сотню лет, до того дня, когда пишутся эти строки. Крепкие вещи делали старые мастера. Уважали свою работу и своих покупателей. И не драли с них три цены за не стоящий ломаного гроша мусор.
Хозяйку пианино, бабушку, боялись в гарнизонах больше, чем дедушку. Как огня боялись. Хотя те, кто с дедушкой служил, вспоминали и этот период своей жизни, и его, как начальника, с легким содроганием. Поскольку времена были жестокие до крайности. Сделал, что приказано, когда приказано – орден и звездочку на погоны. Не смог или не успел – расстрел. Жена в спецлагерь. Дети в спецприемник. По слухам, после инспекции Верховного главнокомандующего того пояса укреплений на островах Белого моря, где дедушка рубился с немцами, в живых осталось двое начстроев. Одним из которых дедушка и был.
В жизни у них с бабушкой было многое. Укрепрайоны на японской и польской границе. Военные объекты в центре страны. Все без исключения моря и океаны. Сталинградский арсенал. Совгавань. Николо-Уссурийский. Кыштымская катастрофа. Балаклава – долгое строительство укрытой в горе крымской супербазы для ремонта субмарин. Именно тогда дед с отцом и построили дом. По соседству, в Евпатории. Второй в семье за сто лет. Который пришлось продать после того, как был выпущен запрет офицерам на владение одновременно домом и квартирой. Записать что-то из них на дочь, к тому времени единственную, поскольку его сын погиб ребенком в конце 40-х, дедушка не мог. Это было в его понимании нечестно. Продать с прибылью тоже не мог. Тоже было нечестно. Генерал, который у него этот дом купил, через год продал впятеро дороже. Но это уже были его проблемы.
Он не стал адмиралом – к тому времени, как подоспел срок, подоспело и «дело врачей». Не разбогател. Хотя был замом легендарного главы Спецстроя князя Арчила Геловани. Но выжил. Несмотря на то, что был старшим из блюхеровских офицеров, кого не арестовали в годы Большого террора. Спасла, пожалуй, бабушка. Она слишком много и слишком про многих знала. Поскольку это до революции для нее была актуальна карьера пианистки. А после – врача-венеролога. Что для военно-морских гарнизонов было и остается по сей день делом наипервейшим. Так что арестовывать ее было – не дай Б-г. Сколько семей могло полететь, если бы она заговорила… Автор до сих пор на все 100 процентов уверен, что только это деда и спасло. Поскольку взять его, оставив на свободе жену, было нельзя. Так что бабушка не только офицерских жен строила одним взглядом. И на похоронах у нее было все адмиралтейство.
Было бы крайне несправедливым, разбирая в мелких деталях историю семьи в до– и послереволюционный период, остановиться на одной ее ветви. Но, увы, по большей части автор знал мамину родню, поскольку именно о них ему рассказывали и они приезжали в гости. Благо Москва была всесоюзным перекрестком и квартира на Кутузовском проспекте, где автор вырос, имела в семье название «караван-сарай». Там останавливались родные, друзья семьи, соседи друзей, сослуживцы (и отца, и деда, при том, что дед жил в своей собственной квартире) и соученики. А также люди совершенно незнакомые.
Как-то раз из Днепропетровска приехала девушка. Ну, девушка как девушка. Хорошая девушка. Накормили, уложили. Как выяснилось из ночного разговора родителей, она, позвонив в дверь, представилась маме (не вызвав никаких ассоциаций) и уточнила: «Мой дедушка ухаживал за вашей бабушкой. Можно у вас остановиться?». После чего жила две недели. Хотя папа все-таки маме сказал, что дедушка ухаживать – ухаживал. Но ведь не женился?!
Впрочем, родственники дедушки автора тоже были известны. Прадедом с той стороны был дореволюционный портной Абрам Вагнер, и ничего, кроме фотографий 90-х годов XIX века, от него не осталось. Красивый был мужчина. Кудрявый, с усиками. На одном фото – со своей мамой в белом песцовом манто. Что привело в ужас племянницу автора в Израиле, куда он это фото, вместе с другими, привез. Девочка, нынешний военврач Армии обороны Израиля ЦАХАЛ, была яростной защитницей природы, и выражение ее лица, когда она с сильнейшим ивритским акцентом спросила: «Это сверь?!!!», было непередаваемым.
Жена брата, человек умный, сильный характером и хладнокровный, что помогает русской женщине, вышедшей замуж за еврея, выжить в дурдоме, в который иногда превращается Государство Израиль, взглянула и подтвердила: «Зверь». После чего подвела итог: «Холодно там. Снег». Чем закрыла тему защиты монопольного права пушистых животных на собственную шкуру в средней и приполярной полосе бывшей Российской империи. И любовно погладила привезенного с собой из Москвы рыжего в полоску кота Кнопку.
Выращенный из подзаборного деревенского котенка Кнопка был вывезен на историческую родину еврейского народа в ходе эмиграции, в простеленной чем-то мягким проволочной сеточке для яиц. С уплатой объявленной таможенниками на контроле в аэропорту суммы в 26 долларов, из общих 57 «зеленых американских рублей», имевшихся на всю семью. И, подбирая выброшенную штормами на берег у мошава Шавей-Цион ставридку, а также охотясь в прибрежных кустах на туповатых израильских удодов, разъелся до размеров среднего саблезубого тигра. Он-то был «сверь» домашний, дружил с собаками и за свою собственную шкуру был совершенно спокоен…
У дедушки, по обратной симметрии с бабушкой, были мама, брат и две сестры. Мама, прабабушка автора, Соня, была портнихой. Выглядела в точности как положено дореволюционной даме из приличной семьи. Носила пенсне. Умела шить роскошные старорежимные платья с вышивкой, кружевами, рюшами, воланами и прочими непролетарскими аксессуарами. Брат дедушки Володя погиб на Курской дуге. Известно было, что он, как и автор несколькими десятилетиями позднее, закончил металлургический вуз. И больше о нем не известно ничего. Одна из сестер, Белла, после войны осталась в Ташкенте, после замужества став родоначальницей дружной, хотя и немногочисленной семьи Клебановых, перебравшихся в конце концов в США.
Другая, тетя Аня, была человеком незамужним и безобидно-несчастным. По рассказам, она после революции полюбила молодого человека, который евреем не был. Был он русским, украинцем или кем-то еще, неизвестно, но ей сказали, что если она за него выйдет замуж, то похоронит свою маму Соню собственными руками. Хоронить маму она не захотела. Замуж ни за кого не вышла. Жила вместе с мамой долго и несчастливо. И кому от этого было лучше, непонятно. После чего автор, насмотревшийся на нее в детстве, стал последовательным сторонником браков евреев с теми, с кем им хочется. Как и неевреев. Вне зависимости от национальности и места жительства партнера. Был бы человек хороший.
По папиной линии все было проще. Он тоже был единственным сыном в семье, и родственники в гости приезжали, но реже. И, к сожалению, жили собственной жизнью, не особенно пересекаясь с московской родней. Дедушка с той стороны погиб в войну. На которую ушел рядовым. Сохранились от него только фотографии и фронтовые письма-треугольники. Бабушка Циля, как свойственно взбалмошным людям, пережила его надолго. В мирной жизни Ефрем Сатановский, человек редкой доброты и ума, работал бухгалтером на кондитерской фабрике.
Был он сыном деревенского кузнеца Якова, о дореволюционных подвигах которого на кулачных боях ходили легенды. Говорили, что со своим молотобойцем, Иваном, они выходили вдвоем против всей деревни. Там были еще дети – но двоюродных и троюродных родственников со стороны отца теперь вряд ли можно опознать даже по фамилиям. Мало ли кто на ком женился и кто за кого вышел замуж. Да и фамилия, происходящая от названия старинного польского городка Сатанов, встречается и помимо семьи автора.
Сатанов, империя и Горби
Сатанов был на самой границе с Диким полем. Места потрясающей красоты, освоенные местными варварами еще до римлян. Крупное языческое святилище. Крайний форпост легионов Траяна после завоевания Дакии. После ухода Рима – большое торговое славянское село – «сат». Получившее статус города еще по Магдебургскому праву. Узлами обороны во времена поляков там были замок, католический собор, православная церковь, монастырь и синагога. Точнее, крепостная синагога, которых на Украине осталось раз-два и обчелся. С толстенными стенами, бойницами для пушек и аркебуз. Как тогда строили типовые польские пограничные укрепленные города по французским чертежам видных архитекторов-фортификаторов.
Впрочем, как сказано выше, несколько десятилетий в XVI веке Сатанов входил в состав турецкого Хотинского пашалыка. Укрепления на пограничной полосе между Речью Посполитой и Оттоманской Портой вообще постоянно переходили из рук в руки. В связи с чем население там было особое. Как-никак, фронтир Европы. Местные евреи, к примеру, имели права шляхтичей-однодворцев. То есть, помимо прочего, саблю носили не у седла, чтобы отбиваться в дороге, а на поясе. Что позволяло им при случае рубиться в любых условиях: хоть на городских улицах, хоть во время драки в шинке.
