Улья Нова - Инка
Инка обмерла, застыла, она была – мумия и в то же время она была – мумия в бешенстве. Когда, спасая свою жизнь, дрожишь запуганной ланью – пощады не жди. Когда же рвешь и мечешь, как преследуемый охотниками ягуар, пощады тоже не жди, но все как-то приятнее пропадать гордым, бесстрашным существом.
Уворачиваясь от неистощимых ласк Писсаридзе, Инка двигалась резко и нервно, она выхватила из ящика стопку бумаг, а среди них и лезвие, голое опасное лезвие, что, бесхозное, тосковало по далеким бабушкиным временам, когда было нужной вещью не только для бритья, но и для аккуратного устранения помарок-ошибок в бумагах. Теперь лезвие ликует, извлеченное на свет дневной. Теперь Инка плотно сжала губки, она не ликует, она шипит себе под нос: «Посмотрим, так ли ты смел, как кажешься, грузинский путешественник».
И вот Инка, холодея от прикосновений Писсаридзе, одним взмахом руки отчаянно и глубоко рассекает себе указательный палец. Мгновение – Инкина кровь, густой вишневый сок, повсюду. Две косые полоски крови угрожающе алеют на щеках Инки, кровавый зигзаг на лбу, прядки волос окрасились в жертвенный черно-красный, а клавиатура приняла вызывающий вид окрашенной кровью клавиатуры. На стол, на экран падают, как тропическая листва, капли Инкиной крови. И в ее горсти полнится тяжелая блестящая, пахнущая солью жидкость, что погружает зверей и племена в ступор.
Писсаридзе здорово напуган. Упустив Инкин фокус-покус с лезвием, он ничего не может понять и никак не ожидал такого последствия ласк. От вида свежей крови его мутит. Крупные капли пота росой увлажнили его лоб, и под мышками голубой рубашки расползаются пятна, такие, что любой рекламист дезодоранта пришел бы в экстаз, особенно учуяв аромат свежевыжатого пота, не заглушенного чудесами косметики.
Пот путешественников – это ведь дань свободе передвижений. Пот путешественников богат, как каравеллы, вечен, как тяга к сокровищам новых земель, страшен, как войны с коренным населением. Да не испачкает он наши старенькие амулеты и не заполнит богатством эфирных масел наши скромные вигвамы. А в остальном пусть их бороздят земные моря, лишь бы в родники не ссали.
В общем, Инка истекала кровью, а ее рабочий стол покрывался липкими тяжелыми каплями. Ее лицо побледнело и стало безжизненным, словно его натерли белой глиной. Удерживать ее в офисе не было никакой необходимости, точнее, следовало поскорей, пока не пожаловали клиенты или партнеры фирмы, кровоточащую Инку из офиса удалить. Так двигалась слабеющая мысль Писсаридзе, для которого, кстати, так и оставалось настоящим чудом причина нескончаемого кровопролития. Инку церемонно обласкали, все крутились около ее стола, тыкали ей в лицо полупустые пузырьки духов, пихали ей в нос флакончики с нашатырем, подносили ко рту материализовавшиеся откуда-то фляжки. Чьи-то услужливые руки вытирали стол, компьютер, поскорее отмывали любые намеки на густую соленую жидкость, неприличную, которая совсем ни к чему в офисе и в любом другом месте. За коллективным тактом добродушно наблюдал Писсаридзе с порога кабинета и тихо шептал: «Пусть идет по домам. Проводитэ ее по домам».
Инку под локти извлекли из-за стола, облачили в пальто, накрутили шарф, вложили в руку ремешок сумочки, довели до выхода и мягким пинком дверью в спину выпроводили на одуряюще свежий шум улицы. Писсаридзе, оценив восстановленный порядок, закрылся в кабинете, где устало рухнул на кожаный диван. Эхо его мрачного, недовольного падения разнеслось по офису. Напряженная тишина сопровождала коллектив до вечера, высасывая силенки из пустых, сжатых желудков и доводя до изнеможения избитые клавишами пальцы.
Очутившись за тяжелой дверью конторы, Инка слышала, как кровожадно лязгнул за спиной шестизубый замок.
Можно было бы разразиться какой-нибудь резковатой бранью-заклинанием. Но Инка предпочла не высказываться. Она, шатаясь, брела по тротуару вдоль проспекта и была так слаба, что не задумывалась, куда ей идти и зачем. Поэтому неудивительно, что вскоре она сбилась с пути среди беспорядочного, бестолкового залегания домов.
Если бы кто-нибудь захотел отыскать Инку в мегаполисе, он сделал бы это без труда: капельки крови из ее рассеченного до кости пальца задумчиво плюхались на асфальт, на газоны, на перекрестья улиц, на выброшенные рекламки, на газеты, на распечатки тарифов – везде, где она, слабея, проходила. Инке казалось, что ее тело из серого целлофана, а еще, что близится окончательный выход из игры. Не хотелось высказывать опасение – больше в турфирму ее не пустят. Завтра она отдохнет, а послезавтра отправится в «Атлантис» собирать пожитки: флэшку, тюбик с кремом, амулет, часики, глиняную кружку. Ведь не выбросят же все это, не станут же копаться в ее столе. Или уже потрошат Инкины ящики и вытряхивают в мусорные пакеты? Брела Инка, отмечая свой путь на карте города густыми красными каплями. Она брела с растрепанными волосами, забывшими тепло фена и нежность рук парикмахера, бледная, словно, отвесив поклон, нечаянно угодила лицом в муку, усталая, будто все бессонницы мира подстерегли ее, худая разочаровывающей худобой мало евшей женщины. Украшая асфальт алыми цветочками, она впервые, по-птичьи пугливо, вглядывалась в оплывшие лица продавщиц из киосков. Что хранится в тайниках волшебства у бесцветных девушек из ларьков с шуршащими аналогами еды, какие сокровища берегут в душе сонные продавщицы газет? Вот бы угадать их тайные рецепты выживания: где они завязывают узелки, чей свитер носят задом наперед, что у них на цепочках, что зажато в кулачках, что они шепчут, какие татуировки на груди и лопатках, за что цепляется их жидкое бессознание, чем теплится воображение, что светлого в будущем заставляет их ползти вперед?
Она, словно корабль, нагруженный раздумьями, как шелками и пряностями, меньше, чем когда-либо, мечтала затеряться. Но сознание легчало, уплывало, перекрестки путались, казались одинаковыми, а переулки-дудки напевали одни и те же песни, тянули, уводили в дебри пыльных и безлюдных улочек. Инка ликовала, она восхищалась своей долгожданной удачей, она наслаждалась незнакомыми улочками, что неизвестно откуда исходят и неважно куда приведут. Она шла неизвестно куда и перестала обращать внимание на слабость и на красные бусины, что падали из ее пальца под ноги прохожим. Если бы вы видели ее в это время, то признали: она не могла не привлечь внимания своей глубокой задумчивостью и спокойствием на бледном, словно вырезанном из кости лице.
Вот удивилась бы Инка, если бы знала, какая гроза разразилась в «Атлантисе» за ее спиной. Ровно через час, когда все успели отойти от Инкиных фокусов, на головы служащих турфирмы обрушилась настоящая беда. На вид довольно скромный клиент направился в кабинет Писсаридзе, показал удостоверение, прикрыл дверь, и на некоторое время воцарилась тишина.
Как весть распространилась за двери кабинета, как просочилась в офис, остается только догадываться. Явление загадочного гостя сразу же связали с Инкиной выходкой. Как и всегда, коллективное сознание усмотрело мифическое следствие Инкиных выкрутасов, которые, как полагали в турфирме, все до одного имеют особый сверхъестественный смысл. Никто не сомневался – эти два происшествия связаны. Молчаливый и внимательный, со взглядом, проникающим в глубины сознаний и ящиков, попрыгунчик в сером костюме явился всего через час после Инкиного кровопролитного ухода. Вследствие рвения, упрямства или жажды хорошенько поиздеваться над смертными служащими «Атлантиса» он крутился в конторе до вечера. Из кабинета взъерошенного Писсаридзе гость перелетел к столам, елейно улыбнулся секретарше, придя в восторг от ее ногтей и грудей, но, увы, ни ногти, ни груди, ни другие части тела не могли задобрить и смягчить мучителя. Он выведывал, выспрашивал, вытягивал, да так бойко, что было бессмысленно юлить и отмалчиваться. Бодрый, чуткий до осуждающих и страдальческих взглядов, этот непонятный, некорыстный гость принадлежал к какому-то иноземному племени людей. Благодарность за визит он жестоко отклонил, откуп сдержанно выложил из кармана, от сауны отказался, взгляды опытных женщин «Атлантиса» замечать был не намерен, делая вид, что встречает недвусмысленные призывы со стороны женщин на каждом шагу как любой стриптизер, автогонщик или футболист. Не теряя бодрости, он перелетал от стола к столу, внимательно выслушивал растерянные реплики служащих, их витиеватое, испуганное вранье. Оказавшись возле Инкиного пустого стола, обратил внимание на амулет и глиняную кружку, поинтересовался, кто отсутствует, по какой причине, но ни у кого не осталось сомнений: он Инку давно знает, и, может быть, у скрытной девчонки уже давно есть любовник с удостоверением в кармане. Между тем неутомимым и юрким грызуном продвигался гость все глубже в контору. Добрался до бухгалтерии, выудил бухгалтершу, томную, усталую женщину, что всегда крадется, придерживаясь за стены. Долго вынюхивал, расспрашивал, доводя женщину-соню до отчаяния, листал журнал, снимал ксероксы с отчетов и платежек.
