Валерий Бочков - К югу от Вирджинии

Класс поредел наполовину, Полину подмывало отменить занятия. Решив посоветоваться, она пошла к директору. Кабинет Герхарда был заперт, Полина постучала к секретарю, Веры тоже не оказалось, но дверь к ней была открыта. Полина заглянула, рядом с письменным столом ядовито желтели резиновые сапоги миссис Штаттенхаммер. Аккуратная Вера подстелила под них свежий номер «Данцигского Вестника».

Полина оглядела пустой коридор, прошмыгнув в кабинет, тихо притворила дверь. Подошла к шкафу, на полках теснились канцелярские папки, к корешкам были приклеены ровные этикетки: «Мед. страховка», «Налоги», «Благотворительность», «Внеклассная работа» и дальше в таком же роде. На нижней полке стоял архив, разобранный по годам. Полина вытащила прошлогодний том с личными делами учителей. Сразу после тренера по плаванию Дональда Манна, кривоногого лысеющего коротышки, пытавшегося приударить за Полиной, шла некая Лорейн Андик, преподаватель литературы. Полина раскрыла ее папку, на фотографии была девица с холодильника. Дальше шел ворох невразумительных справок, каких-то выписок с печатями и без, копия университетского диплома – Лорейн окончила Колумбию четыре года назад.

Поэтому я ее не помню: я только начинала, она уже защищала диплом. Полина вздрогнула – кто-то бойко шел по коридору, быстро приближаясь к двери. Подколотые документы топорщились, застревали в кольцах скоросшивателя. Толстая папка не хотела вставать на место, Полина сунула папку сверху и шагнула от шкафа.

Вера распахнула дверь, остановилась удивленно.

– Половины класса нет, – торопливо заговорила Полина. – Из-за воды этой… Хотела у мистера Галля узнать, но его нет, зашла к вам…

– Что узнать? – улыбаясь, холодно спросила Вера, ее взгляд остановился на полках с папками. – Что узнать?

– Может, отменить надо. Занятия. Мы важный момент проходим. Если половина класса пропустит… – Полина стушевалась, замолчала.

– Не надо. Зачем же отменять, – подходя к шкафу, сказала Вера. – Дети пришли учиться, преодолевая непогоду, а вы – отменить. Зачем же. Не надо.

Она вытянула папку с личными делами, поправила торчащие документы, аккуратно поставила на место.

– Что-нибудь еще? – спросила, глядя Полине в глаза.

В классе стояла особенная тишина, ученики, добравшиеся почти вплавь, действительно хотели быть здесь. Полина раскрыла старую пухлую книгу, суперобложка давно потерялась, малиновый коленкор полинял и был в пятнах. Начала читать. Голос, поначалу глухой и скучный, постепенно стал живей, звонче.

«В этом коротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы. Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке».

Полина дочитала и остановилась, подняла глаза.

– Я вернулась назад, чтобы напомнить вам, как все начиналось, – сказала она. – Прежде чем вы броситесь оглашать свои инквизиторские вердикты. Помните эпиграф: «Мне отмщение, и Аз воздам»? Что хотел сказать автор, какое напутствие давал нам, читателям?

– Не суди, да не судим будешь? – Ленц ласково посмотрел на Полину, она отвела глаза, быстро заговорила:

– Михаэль прав, это слова апостола Павла из «Послания к Римлянам»: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь».

– Что является логическим продолжением позиции непротивления злу, – продолжил Ленц. – Возлюби врага своего! Миссия истинного христианина – любовь! Карать предоставь Господу.

– Или наоборот. – В дверях стоял директор, Полина не заметила, когда он вошел. Герхард, в овечьем свитере грубой вязки и мордатых резиновых сапогах, напоминал исландского рыбака. – Дело в том, что Павел сам цитирует эту фразу, первый раз она встречается в «Последней песне Моисея», в части «Второзаконие» Ветхого Завета и имеет более суровый смысл, а именно: «Меня оскорбили, и я отвечу на оскорбление».

– Автор призывает к мести? – с хитроватой наивностью спросил Ленц. – Мы про Толстого говорим, да?

Герхард улыбнулся, провел ладонью по скуле, Полина заметила, что он не брился сегодня, а проступившая щетина оказалась совсем седой, белой, как соль.

– Настоящий писатель не кормит читателя готовым блюдом, он дает нам все ингредиенты и сообщает кулинарный рецепт. Настоящая литература – это не харчевня фастфуд, где даже и жевать почти не надо, лишь проглотить.

– Так что, выходит, одну и ту же книгу можно трактовать по-разному?

– Хорошую, да! – Герхард уверенно сунул руки в карманы, вышел на середину класса. – Если это не инструкция для газонокосилки, книга должна заставлять наши мозги шевелиться, нашу душу работать. Западная цивилизация, в инфантильном желании не утруждать себя ни в чем, уже наполовину мертва. Правительство наивно усмотрело для себя выгоду в лени своих граждан, принялось развлекать их. Даже новости превратили в веселое шоу, иногда жуткое, иногда умильное, но никогда не скучное.

Директор зло усмехнулся:

– Скука – страшная сила! Скучающий человек начинает думать, у него появляются мысли, он анализирует и делает выводы. Человек скучающий есть человек мыслящий! Но именно такой человек западной цивилизации и не нужен, с таким слишком много хлопот.

Голос директора стал жестким, Герхард больше не улыбался. Полина видела, как класс постепенно подобрался, с лиц исчезли ухмылки. Его слушали.

– Сегодняшний американец похож на пиявку, – брезгливо сказал Герхард. – Он присосался к большому экрану телевизора, или к среднему дисплею компьютера, или к маленькому экрану смартфона. Что ж его там так заворожило? Математическая задача, хитроумная шарада, научный трактат, ниспровергающий ошибочную теорию? Нет. Или, может, он изучает иностранный язык, какой-нибудь испанский, чтоб прочесть Сервантеса в подлиннике? Или разбирает этюды Фишера? Или изучает документы комиссии о причинах последнего финансового краха? Нет! Нет и нет!

Директор звонко ударил кулаком в ладонь.

– Нет, – сказал он тихо. – Он смотрит, как Снуки из Нью-Джерси ест третье пирожное подряд и жалуется на депрессию, которая вызвана тем, что она весит три центнера и ее никто не любит.

При слове Нью-Джерси Полина испытала привычную неловкость. Как при упоминании семейного порока.

– Или там показывают уморительного терьера, которому отрезали задние ноги и приделали вертлявые колесики и как теперь потешная автопсина гоняет забавных утят по двору. – Герхард шел между рядов, говорил, внимательно вглядываясь в лица. – Еще очень смешно смотреть, как шимпанзе курит, затягивается, кашляет до упаду. Это тоже очень смешно.

Директор замолчал, Полина видела его прямую спину, затылок и сжатые до белых костяшек кулаки. В тишине прогремел звонок, никто не пошевелился. Эхо отзвенело в коридоре, и снова стало тихо.

– Это лицо современной цивилизации. – Герхард развернулся, устало пошел к доске. – Изменить глобальный ход событий мы не можем. Но мы можем и должны оставаться людьми. Здесь, в Данциге.

Директор взглянул на Полину, она растерянно опустила глаза, делая вид, что ищет что-то в классном журнале.

– А начинать нужно здесь, в классе, – уже обычным голосом сказал Герхард. – На уроке литературы. Прошу продолжать, мисс Рыжик.

И директор, бухая сапогами, вышел из кабинета.

23

Второй час занятий начался с сюрприза. Обсуждали образ Анны, ученики горячились, спорили, Полина их не прерывала, воздерживалась от комментариев. Неожиданно Хильда Эммерих, угрюмо молчавшая до сих пор, подняла руку и встала.

– Все, что вы тут говорили, – она оглядела класс, – полная чушь.

Указательным пальцем она поправила очки.

– Анна страстно любит Вронского? – с мрачным торжеством спросила она. – Анна не может жить без своего сына? Анна жертвует всем ради своей любви, она бросает вызов бездушному свету, ибо не может состоять в браке с холодным, циничным карьеристом-мужем. Анна глубоко чувствующая, страстная натура.

Хильда взглянула на Полину. Потом на притихший класс.

– Где вы это все вычитали? В какой книге? – она усмехнулась. – Я так, интересуюсь, потому что Толстой такого не писал.

Тут заголосили все сразу, Хильда высокомерно поглядывала сквозь толстые стекла очков, не вступая ни с кем в пререкания.

– Она – королева! Это ж какая женщина! – кипятилась медсестра-Шарлотта, толкая Ленца в спину. – Чего молчишь? Скажи ей!

– Зачем? У Хильды Эммерих в стальной груди вместо сердца жестянка с гвоздями, – снисходительно ухмыльнулся Ленц. – Какой смысл говорить о любви с роботом?

Шарлотта резко засмеялась, будто залаяла. Другие охотно подхватили – Ленц был классным любимцем. Полине даже стало жаль Хильду: бедная девчонка всего добивается своим горбом, зубрит, наверное, от темна до темна, не то что этот смазливый Ленц.