Борис Екимов - Предполагаем жить
– Салат "Оливье"…
– Голубцы из судака…
– Блины с красной икрой…
– Блины с черной икрой…
– Креветки в красной икре…
– Пицца с черной и красной икрой…
– Куропатки…
– Трюфели…
– Тигровые креветки с артишоками.
Это было прекрасное многоголосое чтение по всему самолету: громкое, выразительное, гимну сродни. Утреннюю дрему оно разогнало тотчас.
Тем более что в иллюминаторах вместо дождя и туч сияло солнце, небесная голубизна радовала глаз; белые облака закрыли далекую мокрую землю.
Покатились по проходам тележки, позвякивая стеклом и хрусталем.
В самолете был собран народ не бедный и не голодный, но зазывное кулинарное чтение, но ароматы блюд и приправ, но глоток-другой ледяного шампанского или душистого "Хэннэси" сделали свое дело. Тем более что передавали шепотком люди знающие:
– Оливье настоящий, по Люсьену.
– Пицца… от Кавалерова, по тысяче долларов.
– Не может быть!
– А кто угощает?
И живой певец Коля Басков, белокурый, улыбчивый, пошел по проходу, приветствуя гостей:
Сердце рвется ввысь!
Только ты дождись!
А в соседний салон фертом ворвался огнеглазый Филипп Киркоров с песней иной:
Ты единственная моя!
Светом озаренная!
Ветром обрученная!
Вдаль летит душа моя!
Тут уж точно стало не до утренней дремы.
Ангелина заявила решительно:
– Не для того я, старая черепаха, из дома выбралась, чтобы кормиться лишь песнями. Тимоши нет. Врачи – далеко. А я сегодня даже не завтракала.
Молодые племянники стали угощать тетушку наперебой:
– Салатик из крабов или оливье?
– Разве что для аппетита.
– Мама Аня, блины тебе с черной икрой или красной?
– Тех и других отпробую. Я – большая, а день – впереди. И дождемся ли еще чего, кроме песен.
– Креветки тигровые?
– Нет, начнем, наверное, с куропаточки, чтобы посерьезнее.
Алексей в салоне, в новой для себя компании, освоился быстро: уходил, приходил, с кем-то звенел бокалами за знакомство, но своих не забывал.
– Мама Аня, вот эту пиццу попробуй, – и шепотом: – Тысяча долларов каждая.
– Придумываешь? – не верила Ангелина, округляя глаза.
– Клянусь, – уверял ее Алексей.
Тетушка с недоверием разглядывала столь дорогое блюдо: ну, пицца, ну, икра да еще чего-то навалено. Но такие деньги…
– Это сколько по-нашему?
– Двадцать пять тысяч…
– Придется есть.
– Илюша… – заботился Алексей о брате. – Глотни шампанского и оцени.
"Вдова Клико". Оно самое. И попробуй креветок в красной икре.
Замечательно!
– Илюша… Бурбону отпробуй. Не отказывайся, лишь нюхни – и почуешь.
Амброзия. Напиток богов и миллиардеров. Мама Геля, ты пригуби для аппетита. – И шепотом на ухо: – Десять тысяч долларов бутылка. Клянусь.
– Тогда придется.
– Алешка, кормись, не зевай. Трюфеля черные: это тебе не гречневая каша.
Илья до питья не был охоч и потому оценить не мог бурбона или "Вдову
Клико". А вот ел с удовольствием. Все было вкусно. Только икры излишек.
– А у нас мальки в животе не выведутся? – спросил он у Ангелины.
– Господь с тобой… – испугалась тетушка. – Это в моем-то возрасте.
Что скажут Вайнштейны, Колкеры?
Посмеялись. Но копченого угря отпробовали. А потом трюфелей…
И чего-то еще.
– В Древнем Риме, – вслух вспомнил Илья, – император Вителлий пиры устраивал три, а то четыре раза в сутки. Было там, например, блюдо с названием "щит Минервы", в котором смешивались фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго, печень рыбы скар, молоки мурен. А император
Гелиогабал любил полакомиться гребнями петухов, языками соловьев и павлинов, пятками верблюдов. Почему их в нашем меню нет? Мельчает народ. А еще на императорских приемах гостям через определенное время предлагалось рвотное, чтобы они могли продолжить долгий обед и все отпробовать. А у нас?
– Илюша…
– Послушайте дальше. На Руси царские да боярские обеды были тоже не бедными. Например, подано было государю с кормового двора приказных яств: папорок лебедин под шафранным взваром, ряб окрашиван под лимоны, потрох гусиный, гусь жаркий, порося жаркое, куря в кальве с лимоном, куря в лапше, куря во щах богатых, курник подсыпан яйцы, пирог с бараниной… Долго могу читать. Но в России справлялись с обедами без всяких глупостей. Слава русскому желудку!
– Что значит образование! – похвалил брата Алексей. – И как вовремя!
– Паштет страсбургский, голубцы из судака…
А приправой к блюдам новым была певица Надежда Бабкина, в ярком сарафане, щекастая, телом сытая, угощенью под стать.
– А не хлебнуть ли нам?
– А не закусить ли?
– Надо бы горяченького…
Так и летели – весело и долетели – быстро. И вот уже извещает сладкозвучная сирена:
– Феликс Осипович сердечно благодарит гостей, надеясь, что перелет был не очень трудным.
Самолет начал снижаться. Внизу не было дождевых сизых туч и мокрой земли. Там светило под солнцем голубое необъятное море, смыкаясь в размытом дымкою окоеме с таким же голубым небом. На море видны были белые барашки волн. Острова, зеленым и коричневым крапом, там и здесь, разбросанные по морской синеве. На них – белые домики под красными крышами.
Но что самолетный салон, иллюминаторы да вид сверху! Не успев опомниться, уже мчались по морю на просторных катамаранах с открытыми палубами.
Морской чистый ветер взахлеб бил в лицо, соленые брызги порой долетали, пена невысоких волн сияла ослепительной белью.
И снова тот же женский голос запел:
– Феликс Осипович надеется, что короткая морская прогулка не утомит вас. Гостей ждут бары с напитками и легкой закуской. Добро пожаловать.
Обольстительный голос сирены ни молодых Хабаровых, ни Ангелину, как, впрочем, и других, не соблазнил. Остались на палубе. Так разителен, просто сказочен был переход от утреннего залитого холодным дождем
Подмосковья к лазурному морю, к лазурному небу. Не верилось. А впереди вовсе волшебной сказкой поднимался из моря, все более приближаясь, остров, крутой скалистый обрыв его в слоистых переливах коричневого, черного и красного камня с белыми ветвистыми прожилками. А за скалою вздымался высокий холм в золотистом покрывале выгоревших от зноя трав, с серебристой зеленью оливковых рощ, виноградников. Стройные кипарисы, под ними – домики. И словно белый прибой – полукружье песчаных пляжей.
Пронзительной синевы купол неба, голубое, пронизанное светом море – словно раскрытые створки огромной раковины, в середине которой – сияющая под солнцем жемчужина – остров со скалистым берегом, изрезанным бухтами и заливами, в одном из которых, просторном, на пристани встречал гостей сам хозяин – Феликс, в белом костюме, рыжеволосый, сияющий, словно подсолнух.
Среди встречавших был и Тимофей, тоже в белом.
Для Ильи Хабарова времени, прошедшего с момента снижения самолета, будто и не было. Оно остановилось, зачарованное, потому что Илья, конечно же, сразу признал Эгейское море и острова его. Узнал, а потом вдохнул и почуял: море, солнце, небо вечной Эллады, в которой теперь ему не хватало лишь черного деревянного корабля с длинными веслами или под парусом. И сами собой из памяти стали выплывать строка за строкой:
После того как на остров далеколежащий он прибыл,
Вышел на сушу Гермес из фиалково-темного моря.
Сегодня море было бирюзовым, фиалково-темным оно бывает в ночи, в непогоду.
– Илюша, ты что-то мне говоришь? – спросила тетушка. – Тимоша нас встречает. Я вижу его.
На пристань ступив и совсем рядом видя многоцветный галечный и песчаный берег, слоистый обрыв скалы, просторную бухту с водой прозрачной, вдохнув полной грудью воздух морской, Илья разом охмелел и стал читать громко, на греческом:
Гавань удобная там, никаких в ней не нужно причалов,
Якорных камней бросать иль привязывать судно канатом.
Его чтению, конечно же, не внимали. Но он был услышан.
Хозяин и виновник праздника Феликс, зная греческий, услышал его, понял и ответил:
К суше пристав с корабля, мореплаватель там остается
Сколько захочет, пока не подуют попутные ветры.
Так они познакомились – через головы людей, взглядами, строками
"Одиссеи".
На берегу залива, немного отступив от воды, под полотняными навесами накрыты были столы. Меж ними для вящей красы – тележки с полосатыми арбузами, желтыми дынями, оранжевыми тыквами, а еще, навесом, – тяжелые виноградные кисти: изумрудно-зеленые, фиолетово-черные, белые; гирлянды и косы красного перца, лука, чеснока.
Со столами рядом, наполняя бухту острым мясным духом, над грудами малиновых углей, дозревая, медленно поворачивались на вертелах туши диких кабанов, молодых козлят и быков. Прожаренное и протомленное на вольном огне, с чесноком и пахучими травами, мясо, в коричневой корочке, пузырилось, местами лопалось, шипело, истекая и капая жиром. На малиновых грудах углей там и здесь вспыхивали, треща, синие огни. Здесь же на длинных рашперах жарилась птица; на решетках, над углями – нежные вырезки, седла молодых телят. А еще – осьминоги в жаровнях, скорпены, мурены в оливковом масле и красном перце.
