Ирвин Шоу - Допустимые потери
Прежде чем она отвела его к стулу, он бросил на себя еще один взгляд в то зеркало за стойкой бара. На него в упор смотрел тот же призрак. Зеркало было слишком мутным, чтобы показать кровь.
Он тяжело опустился на стул, а женщина стала промывать его лоб мокрой тряпочкой, от которой рану саднило, но шум голосов стих, и все вернулись к своим стаканам.
— Не так страшно, — сказала женщина. Она была толстой, чернокожей, и от нее пахло подгоревшим маслом, но ее руки, когда она возилась с ним, были мягкими и уверенными. Как руки Шейлы в больнице, подумал он, — Благодарение Господу, что бутылка не разбилась, — сказала она, — Как вы себя чувствуете?
— Прекрасно, — ответил Деймон. Он в самом деле не чувствовал ничего особенного, не считая того, что комната вокруг него слегка покачивалась и, прорываясь сквозь гул в ушах, все время звучало слово «Чикаго». Он никогда раньше не был в нокауте. Подумал, что это не такое уж неприятное ощущение. Теперь ему казалось, что он падает с большой высоты. Это тоже было, скорое, эйфорическим ощущением. В первый же раз я получил все сразу, подумал он, чувствуя благодарность и к этим нежным рукам, и к мокрой марле, вытиравшей его лоб, рот и глаза.
— С вами все в порядке, радость моя, — сказала женщина, приклеивая пластырем небольшую повязку. — Хотя боюсь, что с вашей одеждой сделать я ничего не смогу. Так что позвоните вашей жене и предупредите ее, что будете выглядеть несколько иначе, чем когда утром выходили из дому.
— Я люблю вас, леди, — улыбнулся Деймон. — Я хотел бы пригласить вас к себе домой.
Женщина рассмеялась густым рокочущим смехом.
— Давно я такого не слышала, а я возилась с пижонами, которые пострадали куда больше вас. Ну, а теперь вам надо немного посидеть и прикинуть, можете ли вы отправиться в небольшое путешествие.
Деймон встал. У него было странное ощущение, что если он еще немного посидит на стуле, то никогда уж больше не поднимется. Волевым усилием он заставил себя не пошатнуться.
— Я только покончу с моей выпивкой, — сказал он, прилагая усилия, чтобы говорить ясно и разборчиво.
Женщина с сожалением посмотрела на него.
— В вашем возрасте, радость моя, я бы позволила молодым людям самим решать свои конфликты. — Она сложила бинты и пластырь в аптечку. — Если вам будет нужна помощь, я на кухне. Меня зовут Валеска.
— Валеска, — повторил он, наслаждаясь звучанием и размышляя, какого происхождения это имя, — вы мой ангел, мой темный ангел. У моей жены руки, как у вас. Разрешите, — он наклонился и поцеловал ее в широкий гладкий лоб под седеющими волосами.
Она снова рассмеялась.
— Я не знаю, какие руки у ангелов, но знаю, какие у черных, — сказала она и ушла к себе на кухню.
Деймон строго посмотрел вокруг, словно предупреждая других посетителей бара, что не нуждается в их помощи. Человек рядом с ним неловко отвел глаза в сторону, делая вид, что всецело поглощен своим напитком. Кроме того, подумал он, угрожающе глядя в спину отвернувшегося, я не позволю ни сожаления, ни шуток в адрес пожилого человека, который нарушил закон Нью-Йорка, вмешавшись в то, что черная леди назвала конфликтом между молодыми. Он видел, что остальные пьющие едва ли не инстинктивно освободили пространство рядом с ним. Почти не качаясь, он подошел к стойке, на которой стоял его стакан рядом с блокнотом, по-прежнему открытым и запятнанным кровью. Он увидел, что стакан но пострадал в драке, но лед в нем почти растаял, и напиток приобрел вкус чистой воды.
— Бармен, — твердым голосом сказал он, — налейте еще, пожалуйста.
Бармен обеспокоенно посмотрел на него.
— Вы уверены, мистер? — спросил он. — Может быть, у вас сотрясение, и вам станет хуже.
— Один «Блек энд Уайт», — настаивал Деймон, — Будьте любезны.
Бармен пожал плечами.
— Голова ваша, мистер, — сказал он, наливая виски в стакан со льдом и доливая содовой.
Деймон медленно выпил содержимое стакана, чувствуя, как восстанавливаются его силы. Переливание шотландского, которое поддерживает его силы и жизнь. Может, отныне, подумал он, держа стакан в руке, я буду пить каждый день. Носовым платком он вытер залитые страницы блокнота, на которых расплылись имена Макендорфа, Мелани Дил и мистера Эйснера. Когда он попросил чек, бармен сказал:
— Это вам на дорожку, мистер.
— Как вам угодно, сэр. Благодарю вас.
Твердыми шагами он вышел из бара, заметив, что посетители бросают украдкой взгляды на его воротник и пиджак.
Прошло много времени, прежде чем он смог поймать пустое такси, и когда стоял на углу, тщетно поднимая руку, то увидел мальчика лет двенадцати, который перебегал улицу, лавируя между машинами. Он моргнул. У мальчика были бейсбольные перчатки. Деймон вспомнил моментальный снимок, отец запечатлел его, когда он был в том же возрасте, что и мальчик, и они возвращались с бейсбола. Он помнил запах свежеподстриженной травы на поле. Мальчик был без шапки, смуглый и сложенный так же, как и Деймон в детстве, тонкий и сильный. На мгновение Деймону почудилось, что ожила его собственная фотография, и он невольно сделал движение, пытаясь уберечь мальчика от мчащегося такси. Кок раз в это время мальчик прыгнул на тротуар и, обернувшись, показал нос водителю такси. Меня бы сшибло, смущенно подумал Деймон. Он покачал головой, пытаясь избавиться от стоящего перед глазами ухмыляющегося нахального, такого знакомого юного лица, которое могло бы быть его собственным, когда он был в этом возрасте.
Когда он пришел домой, то испытал облегчение, увидев, что Шейлы еще нет. Порой она могла днем освободиться от работы, чтобы перекусить с ним. Прежде чем они увидятся, он успеет сменить одежду.
Зайдя в ванную, он всмотрелся в свое лицо. Ему показалось, что загрубевшая от возраста кожа приобрела зеленоватый оттенок, а под глазами были какие-то странные мертвенно-белые пятна.
Затем он припомнил уворачивавшегося от такси мальчика. Войдя в гостиную, принялся искать старый альбом с фотографиями, который не открывал годами. У них с Шейлой не было фотоаппарата, а когда друзья фотографировали их, он бывал разочарован, видя, какие следы оставляют годы на его лице. Получая такой снимок, он говорил спасибо и немедленно рвал его. Старение и без того достаточно невеселый процесс, чтобы еще оставлять аккуратные, год за годом, свидетельства его.
Он нашел альбом под кипой старых «Нью-Йоркеров». Все эти «заметки» и «комментарии», вся эта элегантная гроза, заумная фантастика, политические биографии, умные карикатуры, обзоры книг и пьес — все это было давно забыто. Он никогда не перебирал и не перечитывал журналы, и вряд ли когда-нибудь захочет это сделать, но все же хранил их, сложенные в аккуратные стопки на нижней полке большого длинного книжного шкафа. Может, он боялся перечитывать эссе и рассказы, которые когда-то ему так правились. Они могли напомнить ему о старых веселых временах, о друзьях, которые исчезли, об издателях журналов, которым он предлагал работы своих клиентов и которые были самыми умными и вежливыми людьми из тех, что прошли через его жизнь.
С грустным любовным сожалением он погладил десятидюймовую кипу журналов, затем вытащил альбом с фотографиями с того места, где он покоился, под внушительным бумажным монументом напряженной работы, успехов и неудач, побед и поражений, которые вряд ли могли претендовать на бессмертие.
— Я вышла замуж за хранителя бумажного мусора, — как-то сказала Шейла. — В один прекрасный день, когда ты будешь на работе, я залезу сюда и вычищу весь этот мусор, что ты собрал, пока мы не погибли под бумажными грудами.
Он сдул с альбома пыль и сел за стол перед окном, где было светлее. Его беспокоило, найдет ли он этот снимок. Он беспорядочно разбрасывал фотографии, опустошая большие конверты, в которые онп были сложены в определенном порядке. Деймон прибирал дом, вернувшись из больницы, когда нога его была в гипсе и он пытался до свадьбы навести в квартире порядок. Это было больше двадцати лет назад, и с тех пор он не заглядывал в альбом.
Он перелистывал хрупкие ломкие страницы. Здесь были снимки его отца, который с мальчишеской удалью демонстрировал свои мускулы, матери с коротко подстриженными волосами в стиле двадцатых годов, Мориса Фитцджеральда и его самого, стоявшего у фальшборта судна; Морис широко улыбался с таким видом, словно он сейчас куда-то ринется в своих рабочих брюках и пятнистой куртке. «Под килем пять фатомов». Деймон припомнил его голос и его горечь, когда он говорил Деймону после очередного подорванного судна из их конвоя: «Мы как яичная скорлупа. Не говори мне, когда в нас врежется торпеда».
Деймон перевернул несколько страниц и остановился, рассматривая фотографию Шейлы, сделанную в летний день на Джонс-биче как раз за несколько дней до их свадьбы. Шейла выглядела просто великолепно в черном сплошном купальнике. Деймон вздохнул и перевернул еще страницу. Там был тот снимок, который он искал.
