Борис Виан - Осень в Пекине

У маленькой собачки, задавленной Аграфеном Марионом, который вел машину как всегда не глядя, легкие были, как констатировал дворник, ловкая метла которого столкнула трупик в люк канализации, странного зеленого цвета. Отверстие вскоре затошнило, вследствие чего пришлось на несколько дней перекрыть движение по этой улице.

После разного рода перипетий, вызванных как порочностью рода человеческого и мира материального, так и неумолимыми законами Случая, все члены административного Совета или, по крайней мере, подавляющее их большинство встретились у дверей зала заседаний, а затем и проникли в оный после принятого в цивилизованном обществе взаимного потирания верхних конечностей и распыления в окружающую атмосферу слюнных выделений — ритуалов, которые в среде военных заменяются поднятием руки к виску, сопровождающимся звонким пощелкиванием каблуков, а также в некоторых случаях краткими, выкрикиваемыми издалека междометиями, так что, учитывая всю ситуацию в целом, можно считать, что военные ритуалы гигиеничнее, мнение, с которым, однако, вряд ли можно будет согласиться, посетив хоть раз тамошние туалеты, за исключением, разумеется, туалетов американских, ибо америкашки срут, выстроившись в шеренгу, и содержат какашечные комнаты в чистоте, отдающей дезинфекцией, как это обычно и бывает в странах, где уделяется большое внимание пропаганде и где жители выказывают податливость такого рода воздействиям, что, впрочем, только естественно при условии, разумеется, что пропаганда не ведется как попало, а формируется с учетом пожеланий граждан, зафиксированных в различного рода учреждениях, занимающихся предсказанием будущего и профессиональной ориентацией, а также принимая во внимание результаты референдумов, которыми счастливые правители щедро одаривают своих подопечных, ко всеобщему удовлетворению ликующей нации.

Итак, Совет приступил к работе. Отсутствовал только один его член, который не явился по уважительной причине и пришел с извинениями двумя днями позже; швейцар, однако, был с ним очень сдержан.

— Господа! Предоставляю слово нашему любезнейшему секретарю.

— Господа! Перед тем как сообщить вам вкратце о результатах первых недель работы, позвольте зачитать отчет, присланный нам из Экзопотамии, ибо сам докладчик отсутствует. К счастью, отчет прибыл вовремя, и следует отдать должное предусмотрительности его автора, к чести его прозорливости будь сказано, ибо никто не застрахован от разного рода случайностей.

— Совершенно верно!

— А о чем речь?

— Будто не знаете!

— А! Припоминаю!

— Господа, зачитываю текст.

— «Несмотря на самые разнообразные препятствия и благодаря усилиям и необыкновенной находчивости технического директора Амадиса Дюдю в Экзопотамию было завезено и там отлажено все необходимое оборудование; нет нужды лишний раз доказывать преданность, самоотверженность, а также мужество и профессионализм технического директора Дюдю, ибо огромные трудности, встретившиеся на его пути, равно как малодушие, коварство и недобросовестность работников вообще и инженеров в частности, за исключением бригадира Арлана, свидетельствуют о том, что эта почти неразрешимая задача была по плечу лишь одному Дюдю…»

— Совершенно верно!

— Прекрасный отчет!

— Что-то я не понял. О чем речь?

— Ну что вы! Будто не знаете!

— Ах, да! Дайте-ка мне ваши открытки.

— Господа, тут речь идет об одном обстоятельстве, которое нельзя было ни предвидеть заранее, ни изменить заблаговременно. Прямо на пути прокладываемой железной дороги находится гостиница под названием «Гостиница Барридзоне», которую наш директор Дюдю предлагает экспроприировать, а затем и частично снести с привлечением соответствующих технических средств.

— Вы когда-нибудь ампочек видели?

— Какая поза! Лечь и не встать!

— Я считаю, надо одобрить.

— Господа, проголосуем поднятием руки.

— В этом нет необходимости.

— Все и так «за».

— Господа! Таким образом, гостиница Барридзоне будет экспроприирована. Наш секретарь самолично возьмет на себя оформление экспроприации. Поскольку речь идет о здании общественного пользования, процедура будет предельно проста.

— Господа! Предлагаю проголосовать! Надо высказать благодарность автору зачитанного мною отчета, коим является не кто иной, как наш технический директор Амадис Дюдю собственной персоной.

— Господа! Полагаю, никто не будет возражать, если мы, как предложил уважаемый коллега Марион, вышлем Амадису Дюдю письмо с благодарностью.

— Господа! Судя по тому, что сообщается в отчете, подчиненные Дюдю ведут себя не самым лучшим образом. Думаю, будет разумно уменьшить им жалованье на двадцать процентов.

— Сэкономленные средства можно перечислить на счет господина Дюдю в качестве надбавки к причитающейся ему премии за работу в пустыне.

— Господа, я уверен, что Дюдю откажется от этих денег.

— Безусловно!

— Нечего сорить деньгами!

— А Арлану тоже прибавлять не будем?

— Это было бы совершенно неуместно. Они работают не за честь, а за совесть.

— Всем остальным зарплату, разумеется, понизим.

— Господа! Все эти соображения будут занесены секретарем в протокол. Замечаний по повестке дня больше нет?

— А как вам эта поза?

— Просто лечь и не встать!

— Господа, объявляю заседание закрытым.

IV

Медь и Афанарел, держась под ручку, мерно вышагивали по направлению к гостинице Барридзоне. Брис и Бертил остались в подземелье. Они заявили, что не выйдут до тех пор, пока полностью не очистят огромный зал, обнаруженный ими несколькими днями ранее. Машины не стихали ни на минуту, и перед ними открывались все новые и новые проходы, залы, связанные друг с другом широкими галереями с колоннами; там можно было обнаружить превеликое множество ценных предметов, как то: заколок для волос, фибул из мыла или ковкой бронзы, фигурок святых — с нимбами и без оных, а также целые залежи горшков. Для молотка Афы работы было предостаточно, однако археологу хотелось немного отдохнуть и отвлечься. Медь пошла вместе с ним.

Окутанные золотистой пеленой солнечного сияния, они то шли вверх, то спускались по округлым склонам дюн. Взобравшись на очередную возвышенность, они увидели прямо перед собой гостиницу Барридзоне с красными цветами на окнах и строящуюся неподалеку железную дорогу. Рабочие суетились вокруг огромных штабелей рельсов и шпал, а Меди даже удалось разглядеть худенькие фигурки Дидиша и Оливы: они сидели на куче опилок и во что-то играли. Не останавливаясь более нигде, археолог и девушка направились прямо в гостиницу к стойке бара.

— Привет, Пипок, — сказал Афанарел.

— Bon giorno, — откликнулся Пиппо. — Facci la barba a six houres с’to matteigno?

— Нет, — сказал Афанарел.

— Чертова nocce cheigno Benedetto!.. — воскликнул Пиппо. — И вам не стыдно, начальник?

— Нет, — сказал Афанарел. — Как дела? Все в порядке?

— Да что вы! Сплошное убожество! От всего этого с ума сойти можно! — воскликнул Пиппо. — Когда я работал главным нарезчиком на кухне в городе Спа, вот это была жизнь!.. А здесь… Они же просто ссссвиньи!

— Кто-кто? — переспросила Медь.

— Сссссвиньи! Ну… Поросята, что ли.

— Дай выпить, — сказал археолог.

— Нет, я все-таки поговорю с ними, влеплю им этакую дипломатическую плюху — они у меня в Варшаве с ветерком приземлятся, — бормотал Пиппо.

Жестикуляция при этом у него была соответствующая: правая рука с прижатым к ладони большим пальцем была поднята вверх.

Афанарел улыбнулся:

— Дай нам два коктейля «Турин».

— Сию минуту, начальник, — сказал Пиппо.

— А что вы на них так сердитесь? — спросила Медь.

— Что сержусь? — переспросил Пиппо. — Они дом мой хотят разнести в пух и прах. Все кончено. Считайте, гостиницы больше нет.

И он запел:

— Как понял Вильгельм, что Витторио уходит,Бюлова он в Рим сей же день снарядил:«Найди мне его, он ведь там где-то ходит,Скажи, чтобы принял сей дар…»

— Красивая песня, — сказал археолог.

— «Ему отдаю и Триест я, и Тренте,И даже все то, что у Тренте вокруг,Все это его…»А Д’Аннуцио в окно,Пел как птичка, ел зерно…Chi va piano va sano…

— Я это уже раньше где-то слышал, — сказал археолог.

— Chi va sano va lontano.Chi va forte va a la morte.Evviva la liberta!

Медь захлопала в ладоши, а Пиппо все пел и пел, надрывая свой и без того хрипловатый тенорок. Сверху послышались глухие удары по потолку.

— Что это? — спросил археолог.

— Та самая ссссвинья! — сказал Пиппо. Вид у него был, как обычно, и довольный, и разъяренный. И добавил: — Амаполис Дюдю. Ему не нравится, когда я пою.