Этель Лилиан Войнич - Все романы (сборник)

— Как по-твоему, Артур, может быть Повису неприятно видеть нас с тобой, потому что мы знаем, что он сделал?

— Я думаю, он потому не хочет приехать, что дядя Генри ничего не знает.

Ему, наверно, кажется, что нечестно приезжать сюда. И потом, тетя Беатриса, по-моему…

Он остановился.

— Что же?

— По-моему, Повис… обижается… ужасно обижается. Жалко, что дядя Уолтер так плохо его понимает.

— Не жалей. Тогда он догадался бы, и это было бы страшное несчастье.

Дяде Уолтеру и без того нелегко.

Мальчик кивнул.

— Да, но Повис… Какая, должно быть, мука так любить.

Тетя Беатриса, я не хочу знать, что он вам сказал, но… что вы сами подумали?

— Я ничего не думала. Я увидела.

— И я тоже, — прошептал он.

— Что же ты увидел, Артур?

— Я… не знаю. А вы?

— Я увидела, что добро и зло неразделимы. — Она прикрыла глаза рукой. — Трудно объяснить. Что-то перевернулось во мне. Понимаешь ли… наши поступки только символы, сами по себе они ничего не значат. Наши побуждения — вот что важно. — Она опустила руку и покачала головой. — Боюсь, это звучит невнятно.

Но я не знаю, как сказать яснее.

Он молча кивнул и взял с полки «Vita nuova».[162]

— Можно?

— Бери что хочешь. Но эта книга, наверно, есть у д'Аллейров. Отец Жиля был большим знатоком Данте.

— На этом экземпляре есть пометки.

— Твои?

— Совсем мало, и карандашом. Я сейчас же сотру, если хотите. Они только в конце, на чистой страничке. Беатриса взяла у него из рук книгу.

— Да это стихи! А прочесть нельзя?

— Вам можно.

Она села и прочла набросанные карандашом строки.

— Артур, — спросила она не сразу, — давно ты сочиняешь стихи?

— С тех пор, как… уже много лет. С того раза в Каргвизиане, когда я сидел над алгеброй. Тогда я думал, что это грех.

— «Дьявольское искушение». Надеюсь, ты недолго так думал?

— Ну конечно.

— Ты никогда не говорил мне, что пишешь. Я тебя чем-нибудь обидела или просто ты стеснялся?

Артур смущенно опустил голову.

— Они были… не так хороши, чтоб вам показывать. И потом… некоторые были о вас.

— Обо мне?

— Да… Что вы пришли, точно ангел, отворяющий двери темницы. Только я всегда сбивался с размера. И потом есть вещи, которые, можно только думать, а сказать нельзя. Никому. Но написать можно, это совсем другое… Понимаете?

— Понимаю, Итуриэль.

Артур вскочил, захлопал в ладоши.

— Наконец-то! Вы меня уже один раз так назвали, давно— Давно, помните? И я никак не мог вспомнить это имя, помнил только, что оно в четыре слога и кончается на «эль». Итуриэль… как красиво! Что это значит, тетя Беатриса?

Звучит так, как будто это из Ветхого завета, но там я такого не помню.

— Загляни в «Потерянный рай». Впрочем, ты и тогда вряд ли поймешь, почему это имя так подошло тебе. Но боюсь, я не сумею объяснить.

Глэдис отнеслась к предстоящей разлуке с Артуром гораздо спокойнее, чем ожидали ее мать и дядя. Она была явно огорчена, но при этом удивила их своим самообладанием и здравым смыслом.

— Я рада, что он едет, — сказала она. — Тут все воображают, что на него можно смотреть свысока, потому что он когда-то не умел правильно говорить, а он привык и все терпит, и это для него очень нехорошо. Теперь он говорит получше других, да только они этого и понять не могут. А когда он вернется из Франции, он поставит себя по-другому.

Зима в Бартоне прошла без всяких событий. Здоровье Беатрисы вынуждало к тихой, размеренной жизни, и хоть силы Уолтера понемногу прибывали, он тоже еще должен был беречь их.

Не спеша и не утомляясь, он успевал многое сделать: занимался с Глэдис, приводил в порядок материалы, собранные за годы жизни в Корнуэлле, готовился к экспедиции.

Письма Артура из Франции и письма о нем Жиля отрадно было читать. Артур жил деятельной, богатой впечатлениями жизнью и, по-видимому, был совершенно счастлив: он усиленно занимался, но при этом еще и ездил верхом, лазил по горам, слушал невиданных ранее птиц и заводил дружбу с жителями горных селений. Тетя Сюзанна, вся родня Жиля, старые слуги, прожившие в доме д'Аллейров долгие годы, — все полюбили его. Он, видно, вполне освоился в этой простой и аристократической семье, среди людей, живущих скромно, почти бедно, хорошо знакомых с суровым трудом, но при этом полных достоинства и высокообразованных, — никогда он не чувствовал себя так хорошо и легко среди уорикширских сквайров.

— Среди нас он всегда был точно изгнанник, — сказала Беатриса брату.

— Только не с тобою и не с Глэдис.

— Глэдис просто спасла все. Даже подумать страшно, чем бы это кончилось, если бы не она. Гарри всегда старался изо всех сил, потому что сознавал свой долг перед Пенвирном и не хотел огорчать меня, но он и Артур слишком разные люди.

— Несомненно, и он и Дик чувствовали, что их отцу неприятно присутствие Артура в Бартоне, хоть он этого не сознает, — заметил Уолтер. — Как по-твоему, прошло это у Генри? Я знаю, он очень старался быть мальчику отцом.

— Он всегда был более чем великодушен, — ответила Беатриса. — С самого начала он делал все возможное, чтобы Артур чувствовал себя как дома. Но в глубине души…

Она вздохнула.

— Ему это тяжело. Он не в силах понять. Он видит, как помогло мне присутствие Артура, а ведь он хочет мне добра. Ему и в голову не приходило, что он ревнует, а между тем это именно ревность. Не за себя, я думаю, но за Бобби. Целый год он терзался страхом, что я никогда не оправлюсь после смерти Бобби. А теперь — в глубине души — боится, что оправлюсь. Если б он знал…

— Ты у меня мудрая, Би, но на сей раз ты ошибаешься. Он ревнует не из-за Бобби.

— Ты хочешь сказать… это он из-за себя?

— Артур ему не сын.

— Бобби тоже не был ему сыном, разве что по крови. Бобби был настоящий Риверс; из него никогда не вышел бы Телфорд.

— Если бы Бобби был жив. Генри, может быть, со временем и убедился бы в этом. А теперь он, по-моему, понимает только одно: что Артуру открыта та часть твоей души, куда сам он никогда не имел доступа.

— Уоткин… тебе она тоже открыта.

— Ну, братья не в счет. Со мной Генри с самого начала примирился. А вот Артур ставит его в тупик. Он чувствует себя отстраненным. А ведь он любит тебя.

Беатриса закрыла лицо руками.

— А я вышла за него не любя, даже не уважая, с одним только… отвращением.

Она уронила руки на колени.

— Странно мы созданы, правда? Я говорила себе, что для него в этом нет беды, лишь бы он ничего не узнал. Вот если бы я любила другого и принадлежала ему и скрыла это, тогда позор! Но не любить никого… родить детей, так и не узнав любви… это хуже прелюбодеяния, это кощунство. Я этого не понимала. Я думала, что чувство долга… я относилась к моим детям, как велит долг.

— Только не к Бобби.

— Теперь я и к остальным чувствую не только это. Я отчасти искупила свою вину перед детьми, по крайней мере перед Гарри и Глэдис. Я могла бы полюбить и Дика, позволь он мне любить его. Но моя вина перед Генри неискупима; он был способен на большее. Я слишком мало спрашивала с него, да и с жизни… А теперь на него, беднягу, находят приступы покаянного настроения, и он воображает, что это он мне не вереи, потому что никак не может держаться подальше от какой-то глупой бабенки из Хенли. Сколько шуму мы поднимаем из-за физической измены, как будто это самое важное! Помнишь, Уолтер, как страшно сказано в нагорной проповеди о человеке, который назовет брата своего безумным? Она провела рукой по глазам.

— Геенна огненная… Я уже прошла через нее. А вот жизнь Генри загублена безвозвратно. Теперь, когда я оглядываюсь назад, я понимаю, что он в юности был такой же, как Гарри, — чистый, доверчивый мальчик.

Она помолчала немного, потом снова заговорила:

— Помнишь, ты как-то сказал мне, что Элоиза научила тебя не быть жестоким? Так вот, Артур научил меня не презирать ни одной живой души.

Наверно, ангелы тем и отличаются: они заставляют людей преобразиться, просто приблизившись к ним. Но я научилась этому слишком поздно.

— Для детей не поздно. Ты их прекрасно воспитала, родная.

— Разве? И Дика тоже?

Уолтер помедлил с ответом.

— Не знаю, есть ли на свете человек, который мог бы хоть чем-нибудь помочь Дику. Правда, я почти не видел его с тех пор, как он был совсем малышом, только те две недели в Каргвизиане да еще последние рождественские каникулы. Но оба раза у меня было одно и то же чувство. Удивительная вещь: он и не глуп, и внешне очень хорош, самый красивый из детей, — но чего-то ему не хватает или, может быть, что-то в нем не получило развития. Может быть, это еще проявится когда-нибудь; старайся не отчаиваться, Би.

— Я стараюсь, — устало ответила она.