Верхний ярус - Пауэрс Ричард
Они манят, причудливые, грезоподобные, искривленные. Одна огромная ветка клонится к земле так, словно хочет прилечь и отдохнуть. Один прыжок, и с нее Нилай взбирается на насест, где располагается так, будто ему снова семь. Там он критически оценивает свою разрушенную жизнь. С высоты этой безумно нависающей ветки, глядя на тротуар, где два ребенка гоняют палкой камешки, а горбатая седая женщина выгуливает таксу, Нилай видит весь этот ужас глазами мисс Гилпин. Она имела право вынести ему выговор. И всё же украла его собственность. Вся катастрофа отсюда, с этого «вороньего гнезда», кажется, как бы выразилась мисс Гилпин, морально двойственной.
Нилай видит, как на извилистых дубовых ветвях сидят два мальчика из «Сепаратного мира». Наблюдает, как они играют в свои белые, богатые игры любви и войны на собственном дереве высоко над рекой. Далеко внизу коричнево-зеленая калифорнийская земля качается каждый раз, когда ветер колышет ветки. Нилай почти ничего не знает о мире своих родителей, но одно в нем точно, как математика. Для индусов позор хуже смерти. Мисс Гилпин уже могла позвонить им, рассказав обо всех подробностях преступления. Голова пульсирует от одной только этой мысли, на языке привкус металла. Нилай слышит, как его мать воет: «Ты позволил этой женщине с крысиными волосами унизить всю свою семью?» Скоро вся далекая страна, с ее тетками, дядьями и кузенами, будет знать о том, что он натворил.
А его несчастный отец, который за годы научился быть невидимым, только чтобы жить и работать в Золотом штате? Он посмотрит на Нилая в ужасе, не понимая, откуда в его ребенке столько высокомерия, если он решил, что можно огрызнуться на представителя американской власти и после этого выжить.
Нилай смотрит на дорогу из дубовой крепости, его разум, как масса запутанного кода. Тут в нем проносится идея, мимолетный образ легкого мира. Если он слегка поранится, то, возможно, получит немного сочувствия. Нельзя бить раненого ребенка. По затылку бежит завораживающий холодок, прямо как во время просмотра старой «Сумеречной зоны». Идея безумна. Ему надо собраться с силами, пойти домой и принять наказание. Он выглядывает из-за листвы, чтобы посмотреть на красивый вид, последний за долгое время. Родители посадят его под домашний арест на месяцы.
Нилай вздыхает. Делает шаг вниз, чтобы слезть на землю. И поскальзывается.
Годами он будет думать, не дернулись ли тогда ветки. Не решило ли дерево все за него. Сучья бьют во время полета вниз. Швыряют туда-сюда, как шарик в пинболе. Земля подскакивает вверх. Он падает на бетонную дорожку, удар приходится на копчик, отчего ломается основание позвоночника.
Время останавливается. Нилай лежит на разбитой спине, смотрит вверх. Купол над ним парит, как расколотая скорлупа, готовая разлететься на куски. Тысяча — или даже тысяча тысяч — ветвящихся отростков, увенчанных зеленью, простирается над мальчиком, то ли с мольбой, то ли с угрозой. Кора распадается; древесина становится прозрачной. Ствол превращается в ширящийся метрополис, сети сочлененных клеток пульсируют от энергии и жидкого солнца, вода поднимается по длинным тонким тростинкам, они собираются в кольца, а те, в свою очередь, — в трубы, которые гонят растворенные минералы по сужающимся туннелям прозрачных веточек и дальше, наружу через дрожащие на ветру кончики, пока прямо внутри них сотворенные солнцем питательные вещества откладываются про запас. Колоссальный, растущий, вздымающийся космический лифт, состоящий из миллиарда независимых частей, запускает воздух в небо и хранит небо глубоко под землей, отделяя возможность от пустоты: это самый совершенный пример самопишущегося кода, который когда-либо видел Нилай. А потом его глаза закрываются от потрясения, и он отключается.
ОН ПРИХОДИТ В СЕБЯ через несколько дней, связанный ремнями и зажатый в тисках. Трубки сковывают его руки и ноги. Два валика прижаты к ушам, фиксируя голову. Нилай не видит ничего, кроме потолка, а тот вовсе не синий. Он слышит, как мать кричит: «Он открыл глаза». Не может понять, почему она все повторяет и повторяет эти слова, всхлипывая так, будто случилось что-то плохое.
Нилай лежит в облаке наркотического неведения. Иногда он — цепочка сохраненного кода в микропроцессоре размером больше города. Иногда путешественник в этой удивительной стране, которую он пришел построить, где машины наконец-то достаточно быстры, чтобы угнаться за его воображением. Иногда его преследуют чудовищные, делящиеся на глазах усики.
Зуд сводит с ума. Каждое место над талией — недоступный огонь. Когда Нилай снова падает на землю, его мать рядом, свернулась калачиком на стуле рядом с кроватью. Она просыпается, почувствовав изменение в ритме его дыхания. Почему-то отец тоже тут. Нилай беспокоится: что скажет его начальство, когда узнает, что он не на работе?
Мать говорит:
— Ты упал с дерева.
Он не может связать все воедино.
— Упал?
— Да, — продолжает она. — Вот что ты сделал.
— Почему у меня ноги в трубках? Это чтобы я не ломал вещи?
Ее палец повисает в воздухе, потом касается его губ.
— Все будет хорошо.
Мать никогда не говорит подобного.
Медсестры постепенно снимают его с болеутоляющих. Когда лекарства заканчиваются, подступает боль. К Нилаю приходят люди. Начальник отца. Друзья матери по играм в карты. Они улыбаются так, словно делают зарядку. Их утешения жутко пугают.
— Ты через многое прошел, — говорит доктор. Но Нилай ничего не проходил. Его тело, возможно. Его аватар. Но он сам? В коде ничего важного не изменилось.
Доктор добрый, у него тремор в руке, когда та свободно висит, и глаза высматривают что-то высоко на стене. Нилай спрашивает:
— А вы можете снять эти тиски с моих ног?
Врач кивает, но не соглашается:
— Тебе еще надо поправиться.
— Но мне плохо, что я совсем не могу ими пошевелить.
— Сконцентрируйся на лечении. А потом мы поговорим о том, что будет дальше.
— Вы можете хотя бы ботинки снять? Я даже пальцами пошевелить не могу.
А потом Нилай понимает. Ему еще нет двенадцати. Он годами жил в своем собственном мире. Мысль о тысяче прекрасных вещей, которые сейчас исчезли из его жизни, даже не приходит ему в голову. У него по-прежнему осталось то, другое место: небеса в зародыше.
Но отец и мать, они разваливаются на части. Наступают ужасные часы, целые дни неверия и отчаянного торга, которые Нилай даже не запомнит. Будут годы сверхъестественных решений, альтернативных практик и чудесных снадобий. Довольно долго из-за родительской любви его приговор будет казаться только хуже, пока они не вверятся мокше и не примут то, что их сын — калека.
ОН ПО-ПРЕЖНЕМУ ЛЕЖИТ на тракционной кровати. Мать ушла по какому-то поручению. Возможно, не случайно. В дверях показывается его учительница, вся такая теплая и энергичная, она еще красивее, чем он помнит.
— Мисс Гилпин. Вот это да!
Что-то не то происходит с ее лицом. Правда, с его новой точки обзора, снизу, лица людей всегда выглядят неправильно. Она подходит ближе и трогает его за плечо. Это шокирует Нилая.
— Нилай, я рада тебя видеть.
— Я тоже рад вас видеть.
Все ее тело дрожит. Он думает: «Она знает про мои ноги. Вся школа знает». Хочет сказать: «Это не конец света». По крайней мере — значимого. Она говорит о классе и о том, что они сейчас читают. «Цветы для Элджернона». Он обещает прочитать книгу самостоятельно.
— По тебе все скучают, Нилай.
— Смотрите, — он указывает на стену, куда мать прилепила складную открытку, подписанную всем девятым классом. Мисс Гилпин срывается. Она беспомощна, ничего не может сделать.
— Все в порядке, — говорит ей Нилай.
Ее голова дергается, безумная от надежды.
— Нилай. Ты должен знать, я никогда не хотела… Я не думала…
— Я знаю, — говорит он и хочет, чтобы она ушла.
Мисс Гилпин закрывает лицо растопыренными руками. Потом роется в сумке и достает его блокнот. Программу со змеем для отца.
