Юкио Мисима - Запретные цвета
Сюнсукэ не ожидал такого вопроса.
— С чего ты взял? — оскорбился он. — Не любил бы я молодежь, не притащил бы сюда свои старые кости.
— И все-таки вы не любите молодых! — заключил Юити.
— Молодость не блистает красотой. «Красивая юность» — это всего лишь докучливая заезженная фраза. Моя юность была отвратительна. Тебе этого не понять. В юности я желал заново переродиться.
— И я тоже, — сказал Юити, склонив голову.
— Ты не смеешь так говорить! Этими словами ты нарушаешь своего рода табу. Тебе судьбой велено ни в коем случае не произносить такие слова. Кстати, не помешал ли я поспешным уходом твоим отношениям с тем иностранцем?
— О нет! Вовсе нет! — беспечно воскликнул юноша.
Время близилось к семи. После войны магазины закрывались рано, поэтому в этот час на улицах был наплыв людей. Из-за глубокого вечернего тумана отдаленные магазинчики очертаниями походили на литографии на медных пластинах. В ноздри вторгался назойливый запах сумеречных улиц. В это время года особо тонко чувствовались запахи — фруктов, фланели, типографской краски свежеизданных книг, вечерних газет, стряпни, кофе, ваксы для обуви, бензина, маринадов… Все это смешивалось и создавало прозрачную картину торговой улицы. Грохотали электрички на эстакаде, заглушая их разговор.
— Вон там обувной магазин, — указал старый писатель на яркую нарядную витрину. — Этот дорогой магазин называется «Кирия». Кёко заказала здесь танцевальные туфли, сегодня вечером они будут готовы. Кёко подойдет за ними к семи часам. Я хочу, чтобы ты прогуливался здесь, рассматривая мужскую обувь. Кёко весьма пунктуальная дама. Когда она войдет, изобрази удивление, скажи просто: «О?!» А после пригласи ее на чашечку чаю. О дальнейшем она позаботится сама.
— А вы, сэнсэй?
— Я буду пить чай вон в том маленьком ресторанчике.
Юити сбило с толку предвзятое отношение Сюнсукэ к его юности. Он отнес это на счет бедности в годы молодости. Это предубеждение запало в голову Юити, и он уже не мог не думать о подлом уродстве юности, которое оживит щеки старого писателя, когда тот будет околачиваться в районе обувного магазина в ожидании Кёко в назначенное время. Однако больше, чем мысли о себе, мысли о других его не занимали. Кроме того, привычка любоваться собой в любых обстоятельствах уже сделала Юити своим рабом из-за его ненормально близких отношений с зеркалом.
Глава десятая
НЕЧАЯННАЯ ЛОЖЬ И НЕЧАЯННАЯ ПРАВДА
В этот день Кёко Ходака не могла думать ни о чем, кроме танцевальных туфель цвета шартрез. Ничего важней туфель в этом мире для нее не было. Кто бы ни взглянул на Кёко, посчитал бы, что на этой женщине печать фатума. Подобно бедолаге, который бросается очертя голову в воды соленого озера, а потом вдруг спасается вопреки своей воле, оказавшись на плаву как буй, Кёко никогда не заносило на дно ее волнений. И хотя эта легкость проистекала из душевного равновесия, ее легкомысленная веселость казалась кем-то навязанной извне, принудительной.
Были времена, когда ее часто видели возбужденной; однако люди всегда усматривали за ее спиной хладнокровную руку мужа, разжигавшего фальшивые страсти. Откровенно говоря, Кёко была под стать хорошо воспитанной собаке, сообразительность которой не превышала силы приобретенных привычек. Эти впечатления говорили в пользу ее природной красоты — красоты растения, взращенного трудолюбивыми руками.
Полное отсутствие чистосердечия у Кёко утомляло ее мужа. Чтобы разжечь страсть в своей жене, он прибегал к различным уловкам любовной техники; а чтобы сделать ее серьезной, прикидывался волокитой безо всякого на то повода. Кёко частенько плакала. Слезы ее, однако, текли ручьями. Если она начинала рассказывать что-то серьезное, то хихикала, как от щекотки. Притом что ей чертовски не хватало остроумия и юмора, которые возместили бы ее женские недостатки.
Если утром в постели ей в голову приходило с десяток замечательных идей, дай бог, чтобы к вечеру она вспомнила хотя бы парочку из них. Ее план сменить картину в гостиной будет отсрочен дней на десять. Несколько застрявших в ее голове затей будут дожидаться своей участи, пока они не станут ей докучать.
Иногда двойные складки век ее каким-то образом утраивались, и супруг пугался этого жуткого зрелища. Кёко пребывала в неведении об этом.
В этот день Кёко делала покупки в ближайших от дома магазинах со своей бывшей служанкой, а после полудня принимала двух кузин своего мужа. Кузины играли на пианино, Кёко просто сидела и не слушала. Когда они закончили играть, Кёко захлопала в ладоши и осыпала сестер высокопарными комплиментами. После этого они болтали о кондитерских на Гиндзе, где европейские сласти вкусней и дешевле; о том, что наручные часы, купленные одной из них за доллары, продаются в универсальном магазине на Гиндзе втридорога; зашла речь о демисезонных тканях, потом заговорили о популярных романах; развели дискуссию о том, что эти романы хотя и дешевле европейских тканей, однако их не оденешь на себя и не выйдешь прогуляться. При этом разговоре Кёко все время предавалась мыслям о своих танцевальных туфлях, и этот витающий в облаках взгляд не ускользнул от кузин, которые ошибочно рассудили, что она, вне сомнения, в кого-то влюблена. Это уж слишком, чтобы Кёко была способна любить что-нибудь больше, чем свои танцевальные туфли!
По этой причине, несмотря на упования Сюнсукэ, Кёко вовсе забыла о том красивом юноше, который был чрезмерно обходителен с нею на последнем балу. По дороге в магазин ее занимали только туфельки, которые ей предстояло вскоре увидеть. Когда она столкнулась с Юити лицом к лицу, то не сразу удивилась такому случаю и поздоровалась с ним торопливо.
Юити вздрогнул. В каком низком, подлом положении он оказался! Он чуть было не ушел восвояси, но гнев заставил его вернуться. Юити возненавидел эту женщину. Отступило даже его прежнее раздражение по отношению к Сюнсукэ — это уже говорило о том, что страсть Сюнсукэ начинала завладевать им. Юити беспечно насвистывал и разглядывал изнутри оконные витрины. В свисте его звучали нотки разочарования. Изредка он оглядывался на примеривающую свои туфельки Кёко, при этом каждый раз в нем возрастал мрачный дух соперничества. «Ну ладно! Я сделаю эту женщину поистине несчастной!»
Туфельки цвета шартрез угодили фасоном счастливой Кёко. Она распорядилась, чтобы клерк упаковал их. Лихорадка ее потихоньку стала спадать.
Она обернулась и улыбнулась. Сейчас только заприметила она одинокого молодого красавца.
Кажется, сегодня вечером фортуна сулила ей беспроигрышную карту. И хотя не в правилах Кёко приглашать на чашку чаю малознакомого мужчину, она подскочила к Юити и ласково пропела:
— Не составите ли мне компанию выпить чашку чаю?
Юити молча кивнул.
Большая стрелка часов перевалила за семь, много магазинов было закрыто. Чайная, где отсиживался Сюнсукэ, была ярко иллюминирована. Когда они проходили мимо, Кёко хотела войти, но Юити спешно преградил ей путь. Они пропустили еще пару заведений с опущенными занавесками; наконец они набрели еще на одно, которое, кажется, работало допоздна.
Они присели за столик в углу. Кёко небрежно стянула кружевные перчатки. Глаза ее сияли. Взглянув пристально на Юити, она спросила:
— Как ваша жена, в здравии?
— Да.
— Вы сегодня одни?
— Да.
— Что ж, понятно. Вы собираетесь встретиться со своей женой здесь, в таком случае позвольте мне остаться с вами до ее прихода.
— Да нет, что вы, я и вправду сегодня один!
— Ах вот как! — Из ее голоса исчезли нотки предосторожности. — Я не видела вас с тех самых пор…
Память медленно возвращала Кёко в тот вечер: вот у темной стены юноша, как волк, исполненный великолепия, прижимается к ней своим телом; вот его напряженный взгляд, в котором больше притязания на нее, чем мольбы о прощении; вот его длинноватые волосы на висках и сладострастные щеки; вот его невинные мальчишеские губы, которые как будто только что закончили бормотать свои жалобы…
Затем в ее голове стали воскресать и другие отчетливые воспоминания о нем. Она решила применить маленькую хитрость. Кёко придвинула к себе пепельницу. Теперь, когда молодой человек хотел стряхнуть пепел, ему приходилось склонять голову перед ней, под стать теленку. Она вдохнула аромат его напомаженных волос. Это был запах, пульсирующий юностью. Что за аромат!
С того вечера на балу запах этот не раз вспоминался ей — даже во сне. Однажды утром этот навязчивый аромат, когда она проснулась, преследовал ее и после пробуждения. Она собиралась сделать кое-какие покупки в городе, и спустя час после ухода мужа на службу в Министерство иностранных дел она села в автобус, переполненный людьми, начинавшими работу позже. Она почуяла все тот же сильный запах. Грудь ее стиснуло от волнения. Взглянув в лицо молодого мужчины, который пользовался этим ароматом, Кёко испытала разочарование: аромат был тот же самый, что и во сне, однако лицо было другим. Она не знала, как называется помада, но время от времени этот аромат настигал ее и в автобусе, и в магазине. Запах шел непонятно откуда, захватывал ее, и Кёко не могла понять, отчего это все происходит.
