Марианна Марш - Я буду тебе вместо папы. История одного обмана
Наконец большая черная машина зашуршала гравием на площадке. Я внимательно следила за тем, кто был за рулем, но он, заметив мой пристальный взгляд, равнодушно отвернулся.
Неужели он не понимает, что нужен мне? — спрашивала я себя, и внутренний голос ехидно отвечал: «Конечно, понимает, но ты же знаешь, что он не собирается тебе помогать». Он вошел в дом, даже не оглянувшись в мою сторону, а я все ждала и ждала, стоя за занавеской. Конечно, сейчас он выйдет, посмотрит на меня, улыбнется так, как улыбается только мне, и я снова почувствую себя особенной…
Он так и не вышел, зато я увидела, как к дому подъезжает на велосипеде отец. Он-то сразу нашел глазами мое окно и заметил меня, несмотря на то что я поспешила отойти.
Где-то через час после возвращения домой отец позвал меня вниз. На трясущихся ногах я медленно спустилась по лестнице на кухню.
Отец сидел на стуле задом наперед, облокотившись на спинку, и, не отрываясь, смотрел на меня. Я не хотела встречаться с ним взглядом, поэтому опустила голову и принялась внимательно изучать узор на линолеуме.
— Расскажи-ка мне, Марианна, во что ты умудрилась вляпаться? — произнес он тоном, не предвещавшим ничего хорошего. Это был явно риторический вопрос, поскольку он сразу задал второй — опять же не затем, чтобы получить ответ: — Я так понимаю, ты не собираешься признаваться, чей это ребенок?
До меня наконец дошло, что мужчина из соседнего дома был прав: кто отец ребенка, по большому счету, никого не интересует. Я беспомощно качнула головой. Откуда-то пришла догадка, что отец не хочет знать имя человека, от которого я забеременела. «Они знают, они уже знают, что это он», — шептал внутренний голос, но я отказывалась прислушиваться к нему, потому что понять и принять подобное было слишком тяжело.
Я молча ждала, что еще скажет отец.
— Пока ты сидишь дома, постарайся никому не попадаться на глаза, — произнес он после недолгого молчания. — Поняла, Марианна?
— Да, папа, — прошептала я, чувствуя, что еще немного — и я уже не смогу сдержать слезы.
— Будешь помогать матери с детьми. И не дай бог я увижу тебя на дороге! Не вздумай выходить из дома через парадную дверь! Все поняла?
— Да, папа. Мама мне уже все объяснила.
— И вот еще что…
Интересно, неужели может быть хуже?
— Чтобы я больше не видел, как ты пялишься в окно.
То есть он заметил. И наверное, понял, кого я высматриваю.
Я ждала, что отец скажет что-нибудь еще, но услышала лишь:
— А теперь садись ужинать.
Стараясь скрыть беспокойство, я прошла мимо отца, села на свое место и попыталась проглотить хоть немного рагу, которое мама поставила передо мной.
Мужчина из соседнего дома предупреждал меня, что им будет все равно. Зато меня не избили.
Глава двадцать восьмая
Хотя мама по-прежнему ходила к ней в гости, Дора к нам больше не заглядывала. Так что после того, как меня исключили из школы и началось вынужденное затворничество, единственными людьми, с кем я общалась, были мои родители и малыши. Я не могла вырваться из четырех стен, не могла скрыться от холодности матери, равнодушия отца и не могла забыть о предательстве мужчины из соседнего дома. Зато я нашла убежище в своем воображении. Я снова начала сочинять истории, только на этот раз они были не о пушистых зверьках и людях из прошлого века, а об очаровательной сладкой малышке, спящей в моей комнате. В своих мечтах я наряжала ее в красивые платьица, которые шила своими руками; я представляла, что у нее будут золотистые локоны и голубые глаза, совсем как у моей куклы Белинды… Вот она подрастает, учится ходить, тянет ко мне ручки и зовет меня мамой. И любит больше, чем кто-либо когда-либо любил меня. Я даже придумала имя для своей девочки: в мыслях я называла ее Соней — и улыбалась, думая о том мгновении, когда она наконец появится на свет. Улыбалась, потому что те четырнадцать дней, когда я гладила живот и представляла, как внутри него растет ребенок, я пребывала в блаженном неведении насчет того, что приготовили для меня родители.
Интересно, мама хоть раз задумывалась о том, что я была так спокойна все эти дни лишь по той причине, что искренне верила: худшее позади? Если так, то она не делала ничего, чтобы разубедить меня.
Она предоставила это женщине из социальной службы, которая пришла на пятнадцатый день.
О ее прибытии сообщил громкий стук в дверь. Помня о том, что меня не должно быть видно и слышно, я поспешила к себе в комнату.
— Стой, где стоишь, Марианна, — строго сказала мама.
Я замерла на первой ступеньке, недоумевая, что за человек к нам пришел, раз мне не нужно от него прятаться. Вскоре все выяснилось.
Мама открыла дверь, и я увидела опрятно одетую женщину средних лет, ничем не примечательную, с незапоминающимся бесцветным лицом. Я никогда прежде ее не видела.
Женщина сказала, что ее зовут мисс Купер и она мой социальный работник. Потом она объяснила, что школа проинформировала необходимые службы о моей беременности. На мисс Купер возложили обязанность позаботиться о моей судьбе и судьбе ребенка, когда — как она деликатно выразилась — настанет срок.
Она спросила, кто отец малыша, услышала невнятное «не знаю» и, судя по всему, вполне удовлетворилась подобным ответом. Скривив бледные губы в презрительной усмешке, она заметила:
— Директор твоей школы уже сообщила мне об этом.
«Ты ей не нравишься, — проснулся предательский внутренний голос, — она хочет сделать свою работу и поскорее уйти отсюда». Я знала, что это правда.
Без капли сочувствия мисс Купер сообщила о том, что меня ждет в будущем. На шестом месяце беременности я должна буду отправиться в Дом для незамужних матерей.
— Почему? — испугалась я, когда услышала название города. От нашего дома до него было больше тридцати километров! — Почему мне нельзя родить дома, как маме?
— Это невозможно, Марианна, — сказала мисс Купер.
А потом речь впервые зашла об усыновлении, и вместе с этим словом в мою жизнь вошло понимание того, что решили насчет моего будущего родители и социальные службы: ребенка у меня заберут, для него уже подыскали подходящую семью. Мне разрешат провести с ним только шесть недель. Потом я должна буду отдать его чужим людям и вернуться домой.
Я посмотрела на маму, до сих пор не веря, что это правда. Это не может быть правдой! Но одного взгляда на ее равнодушное лицо хватило, чтобы все понять.
— Тебе всего тринадцать лет, Марианна. Ты сама еще ребенок, — ровным, лишенным каких-либо эмоций голосом сказала сотрудница социальной службы. — Ты должна вернуться в школу. Ты не можешь ухаживать за ребенком, и, я думаю, ты сама это прекрасно понимаешь, до сих пор твое поведение не было похоже на поведение ответственной и примерной девочки. Ты ведь даже не знаешь, кто отец, так?
Я не могла ответить на этот вопрос, но ни социальный работник, ни мама не знали по какой причине.
— Ты проведешь в Доме для незамужних матерей последние три месяца беременности, — продолжала мисс Купер, не обращая внимания на мое подавленное состояние. — Твоя мать не хочет, чтобы другие дети видели тебя в это время. После рождения ребенка ты останешься там еще на шесть недель.
Страх, меня парализовал страх — я не могла дышать, на меня накатила внезапная слабость, ноги подогнулись, рот наполнился горечью. В горле встал тугой комок, мешающий говорить, не дающий спорить. Я не могла защитить ни себя, ни свою девочку. Черное отчаяние и безнадежность — вот что мне оставалось. Мои родители не только отдали моего еще не рожденного ребенка чужим людям, но и меня собираются отослать прочь! За исключением той ночи накануне свадьбы папиной сестры я никогда прежде не уезжала из дому надолго. Меня повергала в ужас одна мысль о том, что мне придется расстаться с отцом и матерью, с братиками и сестрой. Тем временем они уже договорились с социальным работником, что та приедет за мной через два месяца и увезет в Дом для незамужних матерей!
Сочтя, что ее работа выполнена, мисс Купер закрыла папку с документами, встала и пошла к своей машине.
— Нет! — воскликнула я, стоило ей закрыть за собой дверь.
— Так будет лучше, — устало сказала мама.
— Кому лучше?
— Ребенку, Марианна, — ответила она и отвернулась.
Я поняла, что разговор окончен.
Мне оставалось лишь уйти в свою комнату и сидеть там до тех пор, пока я не найду в себе силы снова общаться с мамой. Она, видимо, поняла, что меня сейчас лучше не трогать, поэтому не просила помочь с домашними делами, как обычно.
Я сидела на краю незаправленной кровати и бездумно смотрела на стену, обхватив ладонями лицо. Там, где пальцы впивались в кожу, на щеках оставались маленькие белые следы. Я чувствовала, как закипающие в горле слезы постепенно превращающиеся в маленький твердый комок, который грозит меня задушить. Я снова и снова прокручивала в голове разговор с мисс Купер и матерью. Мне хотелось выть от отчаяния, но я могла лишь раскачиваться из стороны в сторону как заведенная.
