Дэйв Пельцер - Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство
Несколько часов спустя я снова встретил медсестру, которая мыла меня, когда я приехал в больницу. Она наклонилась ко мне, чтобы что-то сказать. Я ждал, но она молча смотрела мне в глаза, а потом отвернулась. Я услышал, как она всхлипывает. Потом ко мне подошел доктор. Он похлопал меня по плечу и дал сумку, где лежал крем для рук. Он посоветовал мне держать руки в чистоте и не прикасаться к моющим средствам без перчаток. Я посмотрел на полицейского, потом на свои руки. Я не очень понимал, чего от меня хотят. Руки как руки, всегда такими были — темно-красными, с потрескавшейся и облезшей кожей. Зудели, конечно, время от времени, но в целом я на них не жаловался. Прежде чем полицейский увел меня, доктор отвел его в сторону и сказал:
— Убедитесь, что Дэвида будут хорошо кормить. И что он будет проводить побольше времени на солнце. — Потом он слегка понизил голос: — А где она? Вы же не отвезете его обратно к…?
Офицер встретился глазами с доктором:
— Не волнуйтесь. Я дал мальчику слово, что его мать больше никогда не причинит ему боль.
В тот момент я почувствовал себя в безопасности. Стоя рядом с полицейским, я хотел обнять его за ногу, но понимал, что не стоит этого делать. Глаза у меня светились от счастья. Этот полицейский стал моим героем.
Через несколько минут после того, как мы отъехали от больницы, офицер сбавил скорость и свернул на узкую однополосную дорогу, извивающуюся среди холмов. Я опустил окно и начал с восторгом осматривать проплывающие мимо высокие секвойи и заросшие травой пригорки. Вскоре машина остановилась.
— Вот мы и приехали, Дэвид. Ты поживешь здесь какое-то время под присмотром опекунши.
Полицейский указал на самый красивый дом, который я когда-либо видел. Прежде я ничего не слышал об опекунах, но это место мне сразу понравилось. Мой новый дом был похож на гигантскую бревенчатую хижину с множеством окон. Позади него я смог разглядеть большой двор, откуда доносились веселые крики и смех, отражавшиеся в протекавшей мимо речушке.
Пожилая женщина, заведовавшая временным приютом, встретила меня на пороге кухни и попросила, чтобы я называл ее «тетя Мэри». Я поблагодарил полицейского за все, что он сделал, и пожал ему руку так крепко, как только мог. Мне было неловко, ведь из-за меня ему пришлось задержаться на работе. Он присел передо мной и очень серьезно сказал:
— Дэвид, я стал полицейским, чтобы помогать таким детям, как ты.
Услышав эти слова, я обнял его за шею, не обращая внимания, что руки еще горят после больничных процедур:
— Спасибо, сэр.
— Всегда пожалуйста, Дэйв, — ответил он, после чего вернулся в машину, помахал мне рукой на прощание и уехал. А я даже не спросил, как его зовут.
После восхитительного ужина (тетя Мэри сама приготовила для меня филе палтуса) я познакомился с другими ребятами, живущими в ее доме. Их было семеро, и у каждого нашлись свои причины для разлуки с родителями. Я смотрел им в глаза и видел пустоту, печаль, тревогу, смятение. Я раньше и не думал, что кроме меня существуют другие нелюбимые дети; много лет мне казалось, что я такой один. Сначала я стеснялся, но потом ребята стали расспрашивать меня о том, почему я здесь оказался и что со мной случилось. И я решил, что глупо будет отмалчиваться.
Наклонив голову, я признался, что мама не любила меня, потому что от меня всегда были одни проблемы. Когда я произносил эти слова, у меня уши пылали от стыда: я не хотел, чтобы кто-то знал о нашем с мамой секрете. Но мое признание их не сильно поразило, здесь я был таким же, как и все остальные. Ребята сразу приняли меня, и я почувствовал силы, которые вдруг появились непонятно откуда. С того момента я превратился в маленького неугомонного дикаря и принялся носиться по дому, будто мне кто-то штаны поджег. Я шутил, смеялся, визжал от счастья, гоня прочь годы одиночества и тишины.
Меня невозможно было остановить. Я бегал из комнаты в комнату и скакал по кроватям. Прыгал высоко и пару раз даже стукнулся головой о потолок. В конце концов приложился так, что даже искры из глаз посыпались. Но мне было все равно. Ребята стояли вокруг, хлопали в ладоши и подбадривали меня. Они смеялись совсем не так, как мои одноклассники — те в основном издевались надо мной и отпускали язвительные шуточки. Этим ребятам было по-настоящему весело.
Но рано или поздно мне пришлось прекратить свои проказы: пробегая через гостиную, я чуть не сшиб торшер. И тетя Мэри на автомате схватила меня за руку. Она явно собиралась хорошенько отчитать своего нового воспитанника, но вдруг заметила мою реакцию на ее жест. Я в ужасе заслонил лицо руками и отчаянно пытался унять дрожь в коленках. Тетя Мэри была строгой женщиной и не первый год работала с детьми, но в этот раз она не стала на меня кричать, хотя на других детей ей случалось повышать голос. Тем более что я мгновенно успокоился и сдулся, как воздушный шарик. Тетя Мэри отпустила мою руку и опустилась на колени:
— Что она делала с тобой?
— Простите, — запинаясь, проговорил я. Я не знал, чего можно ожидать от тети Мэри, поэтому весь сжался и забормотал: — Я был плохим мальчиком, я заслужил то, со мной сделали!
Перед сном, когда я уже лежал в кровати, тетя Мэри пришла, чтобы подоткнуть мне одеяло. А я заплакал и сквозь слезы попытался объяснить ей, что боюсь, вдруг мама придет и заберет меня. Тетя Мэри сидела рядом и тихо говорила, что я в безопасности, до тех пор, пока я не успокоился. После того как она ушла, я не сразу заснул, и долго лежал и смотрел в потолок. Деревянные балки напомнили мне о старом доме, в котором мы останавливались, когда всей семьей отдыхали в Гверневилле. Наконец я уснул с мыслью о том, что где-то там, в темноте, мама выжидает удобного момента, чтобы схватить меня.
А во сне я стоял посреди длинного темного коридора. С противоположного конца на меня двигалась пугающая тень. Приближаясь, она все больше становилась похожей на маму. И вот тень окончательно превратилась в человека. Мама шла на меня, а я не мог даже пальцем пошевелить. Хотя если честно, то и не пытался. С каждым маминым шагом я все четче различал ее покрасневшее, распухшее от выпивки лицо и полные ненависти глаза. В руках она держала блестящий нож, которым, несомненно, собиралась проткнуть меня насквозь. И тут я развернулся и побежал прочь. Изо всех сил отталкиваясь ногами от пола, я мчался по коридору в поисках выхода. Казалось, что я бегу уже целую вечность. Когда сил не осталось, коридор повернул — и замкнулся. Я почувствовал пропитанное алкоголем дыхание мамы на шее и услышал ее ледяной голос. Она говорила, что выхода нет и что она никогда меня не отпустит.
В этот момент я смог вырваться из сна. Лицо и грудь были покрыты холодным потом. Не зная, проснулся я или нет, я закрыл лицо руками. После того как сердце перестало бешено колотиться, а дыхание выровнялось, я отважился посмотреть вокруг. Я по-прежнему лежал в одной из комнат временного приюта. На мне по-прежнему была пижама, которую принесла тетя Мэри. Я торопливо ощупал себя, чтобы убедиться, не появилось ли на теле новых ран. «Сон, — сказал я сам себе. — Это был всего лишь дурной сон». При этом я никак не мог поверить своим глазам, а в ушах до сих пор звенели мамины слова: «Я никогда тебя не отпущу, никогда!»
Я выскочил из кровати, нашарил в темноте старую одежду и натянул ее поверх пижамы. Потом я вернулся под одеяло, но забился в самый угол, прижав колени к груди. Я боялся уснуть. Отныне мама поселилась в моих снах. Я чувствовал, что меня забрали по ошибке и скоро мне придется вернуться в «сумасшедший дом». В ту ночь (как и в последующие), пока другие дети спали, я сидел на кровати, обняв колени, раскачивался взад и вперед, напевая себе под нос что-то успокаивающее. Или же смотрел в окно и слушал, как ветер шелестит в кронах секвой. Я твердил, что больше не подпущу к себе этот кошмар.
В приюте я впервые встретился с представителем социальной службы по защите детей. К нам приехал ангел по имени мисс Голд. Длинные светлые волосы, сверкающие на солнце, и ясное лицо как нельзя лучше подходили к такой фамилии.
— Привет, — сказала она. — Я твой социальный работник.
С этих слов начались долгие, изматывающие беседы: мне приходилось объяснять вещи, которые я и сам толком не понимал. Во время первого сеанса я пристроился на самом краешке дивана, готовый в любой момент сорваться и убежать, а мисс Голд села на другой конец. Пока мы разговаривали, она незаметно подвигалась все ближе и ближе, до тех пор, пока не смогла взять меня за руку. Сначала я боялся и избегал прикосновений. Мне казалось, что я не достоин ее доброты. Но мисс Голд не отпускала мою руку и, нежно гладя меня по ладони, стала говорить, что хочет помочь. В тот день она пробыла со мной почти пять часов.
И последующие визиты мисс Голд оказались такими же продолжительными. Временами я был слишком напуган, чтобы говорить, поэтому мы молчали по несколько минут. Порой, без каких либо видимых причин и неожиданно для самого себя, я принимался плакать. Но мисс Голд не сердилась. В такие моменты она крепко прижимала меня к себе, баюкала, как малыша, и шептала, что все будет хорошо. Иногда мы с ней просто лежали на диване, говорили о вещах, не имеющих никакого отношения к моему ужасному прошлому, а я играл с ее длинными золотистыми локонами. Она обнимала меня, а я с наслаждением вдыхал цветочный аромат ее духов. Вскоре я начал доверять мисс Голд.
