Лина Данэм - Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она «научилась»
3. Нью-Йорк — это больше чем Манхэттен или даже Бруклин. А Рузвельт-Айленд, Сити-Айленд, Рикерс-Айленд! Известно ли вам, что на Статен-Айленде существует коммуна, глава которой — карлик? Что в Бруклине есть особняк в колониальном стиле, где живут японский хирург и его слепая жена, по крайней мере так мне рассказывали? Что в Чайнатауне продают черепашек, от которых легко можно заразиться сальмонеллезом, но они такие прелестные, что вы пойдете на риск?
4. Таксисты. Я обожаю их и готова поспорить, что нет на свете более остроумного, пестрого, эксцентричного подвида человеческих существ, чем мужчины (и редко — женщины), нанимаемые нью-йоркской Комиссией по такси и лимузинам. В конце семидесятых мой отец несколько месяцев водил такси, и во втором классе я всем говорила, что он по-прежнему работает таксистом.
5. Все ненавидят костюмы. Даже деловые люди и чиновники.
6. Как ни бесят меня фильмы, где режиссер «признается в любви к Нью-Йорку», «Нью-Йорк — третий герой любовной истории», я признаю, что нет ничего киногеничнее уголка Среднего Манхэттена зимой или парома на Статен-Айленд в середине августа.
7. Круглосуточная аптека на углу Восьмой и Сорок восьмой улиц, где попросить клонопин в три часа ночи так же нормально, как жителю городка Бетесда прийти за молоком в пять утра.
8. Окружающие не всегда вежливы, но иногда больше чем вежливы — добры. Они дадут вам выпить чаю, когда у вас не найдется мелочи. Или пропустят в такси, которое поймали первыми, если вы плачете. Или разрешат посетить туалет, не заставляя ничего покупать. Бросятся на помощь, если вы на полном ходу угодили каблуком в выбоину. Помогут поймать перепуганного вислоухого кролика, который несколько недель жил на парковке в квартале Дамбо.
9. Здесь всем дают клички. Буквально всем. Если у вас есть влагалище, природное или искусственное, вас будут звать «mamí»[65], «сладкой» или «Бритни Спирс». Народ знает толк в кличках. Например, однажды моя сестрица шла по улице в толстых темных очках, и какой-то бездомный пробормотал ей вслед: «Займись со мной ботаникой».
10. Здесь я появилась на свет, Нью-Йорк мне родной. Он сидит у меня глубоко внутри, как застарелая болезнь. Случается, я иду по Сохо или Бруклин-Хайтс и вдруг останавливаюсь как вкопанная, уловив особый запах, особый букет духоты, и забываю обо всем прочем. Сколько всего заключено в этом запахе! Жаркий вечер, когда меня волокли домой с рынка Бальдуччи, потому что туфля из ПВХ натерла мне волдырь; каждый шаг я молилась о такси, ужасаясь тому, что дом совсем близко, его уже видно, а я все иду и иду. Тенистая улица: я смотрела на нее из окна стоматологического кабинета, пока врач не засунула свои толстые пальцы мне в рот. День, когда мы сильно опаздывали в школу, да еще шел ливень, так что мы залезли в кузов грузовичка, развозившего соевое молоко, — мама до сих пор это отрицает. Вот я сижу в переулке с мальчиками из другой школы и смотрю, как они курят. Жду, когда родители вернутся домой, потому что забыла ключи, и писаю в чей-то цветочный горшок. Опускаю глаза и понимаю, что каким-то образом по колено забрызгалась грязью. А еще был случай, я ехала на такси справлять свой день рождения, и машина сбила старушку. Она лежала на дороге, рядом валялась ее челюсть, таксист поддерживал ее окровавленную голову, а я съежилась в комок и дрожала, пока меня не заметил прохожий, которого попросили убрать машину с перекрестка, и тогда я произнесла, судорожно вздохнув: «У меня сегодня день рождения». Или другой случай: я выгуливала собаку, на мне был сарафан, и я поймала взгляд парня, который ехал мимо на велосипеде, и он врезался в припаркованную машину, а я сбежала. Что ни метр, то воспоминание. В этом смысле Нью-Йорк такой же, как все другие города на земле.
Раздел четвертый
Работа
Вы говорите, это здорово? Извлечь максимум из своего образования
История, в которую никто не верит.
Шла моя третья школьная весна. Мы отправились на экскурсию в так называемую «Лабораторию природы». Проведя три дня в глухом уголке на севере штата Нью-Йорк, мы должны были научиться работать в команде и получить новые познания в истории и экологии. Меня мутило при мысли об этом целых два месяца, с тех пор как я принесла родителям бланк разрешения в тайной надежде, что они вернут мне его со словами: «Ни в коем случае! Чтобы наша дочь ушла в леса на трое суток? ЗАБУДЬ ОБ ЭТОМ».
Я ни с кем не дружила. По собственному выбору или по другой причине — я не могла объяснить ни себе, ни родителям, которых это явно беспокоило. Я тревожилась уже от того, что уезжаю из дома на целый день, на большой перемене обязательно звонила маме, и если она не брала трубку, у меня прихватывало живот. Я была бы счастлива, если бы родители решили перевести меня на домашнее обучение, избавили от необходимости изображать социализацию и позволили мне сидеть вместе с ними в мастерских, где я чувствовала себя на своем месте.
Кажется, я действительно возненавидела школу, как только туда попала. Отец часто вспоминает мое первое впечатление от детского сада. Когда я вернулась домой и плюхнулась за свой столик, папа спросил:
— Ну, как прошел день?
— Здорово, — ответила я, — но больше я туда не пойду.
Он мягко объяснил, почему так не получится: для детей школа — то же самое, что для взрослых работа. Это их занятие. Каждый день, дождливо на улице или солнечно, если я здорова — буду ходить учиться. Вплоть до восемнадцати лет. «Тогда, — сказал папа, — ты решишь сама, чем заняться дальше». Оставалось еще тринадцать лет. Я не могла представить себе тринадцать минут учебы, не то что тринадцать лет.
Однако же вот она я: третьеклассница, еду в микроавтобусе на север штата, нас пятнадцать человек, и Аманда Дилауро показывает мне стопку фотографий своей кошки по кличке Тень. Добравшись до койки, я бросила рюкзак на виниловый матрас, и тут меня вырвало.
В последующие дни нам давали разнообразные задания. Мы играли на бубне, взвешивали объедки, прежде чем пополнить ими компостную кучу, воображали, что яйца — это наши драгоценные дети, и носили их на шее, в мягких стаканчиках на шнурке. А под конец пришло время для сюжета о «Подпольной железной дороге»[66].
Как раз в эту часть истории никто не верит.
— Ни один взрослый человек не стал бы так делать, — говорят мне. — Ты наверняка неточно запомнила.
Но я все помню отлично. Вожатые связали нас скакалками по несколько человек, сказали, что мы — семьи рабов, скованные цепями, и в таком виде запустили в лес. С собой нам дали карту дороги «на север, к свободе», длина ее была метров сто, но казалось, что гораздо больше. Через десять минут за нами выехал верхом вожатый, игравший охотника за беглецами. Услыхав стук копыт, мы с Джейсоном Божеле и Сари Брукер скорчились в три погибели за большим камнем. Я умоляла их сидеть тихо, чтобы нас не поймали и не высекли. Я была еще маленькая, фокусировалась полностью на себе и не подумала, как все это может подействовать на моих чернокожих одноклассников. У меня в голове вертелось только одно: какая я несчастная. Стук копыт приблизился, из-за деревьев уже слышалась астматическая одышка Макса Китника. «Заткнитесь», — прошипел Джейсон, и я поняла: нам каюк. Когда охотник вырос перед нами, Сари заплакала.
На обратном пути вожатый, уже выйдя из образа, рассказывал, сколько американцев прошло по этой дороге и сколько из них не выжило. Вещая, он подглядывал в таблицу с основными датами Гражданской войны, а я все думала: как это глупо. Просто ужасно глупо.
Нас связали и пачками погнали в лес охотники на пони — и что это нам даст? Мы должны в красках представить мучения американского раба и проникнуться сочувствием к нему?
Через месяц после поездки в «Лабораторию природы» моего собрата по рабству Джейсона Божеле хотели исключить за употребление слова «ниггер». Урок пошел не впрок.
* * *Пятый год учебы означает переход из младших классов в средние и появление новых привилегий: занятия по выбору, по пятницам пицца на ланч, свободные уроки, которые разрешается проводить в библиотеке. Когда мы учились в четвертом классе, наша аудитория располагалась ровно напротив кабинета истории, где занимались пятиклассники. Учитель истории Натан иногда оставлял дверь в класс открытой, и нам было слышно, как он рассказывает про Месопотамию группе смеющихся учеников. Я рассмотрела Натана со всех сторон: типичный дылда, с редеющими волосами, одевается в том же стиле, что Боб Сагет. Но бодро скачет по классу, имитирует смешные голоса, как мой любимый Дэна Карви[67], и проводит конкурсы: кто дольше всех удержится от слова «как бы». Все пятиклассники говорят, что он самый крутой учитель.
