Михаил Веллер - Мишахерезада
И характерно, что месяцами в седле ни у кого не окривели ноги и никто никогда не сбил задницу.
Кунгур, Онгудай, Усть-Мута, Усть-Кокса, Черный Ануй…
В головке гурта идут два десятка козликов. Они любопытны и самостоятельны, они понимают, чего от них хотят и идут куда надо: тупые бараны идут за ними, иначе при любой команде баран норовит сбиться в кучу и держаться ее. Когда я заснул у костра, один козлик спер у меня из кармана последнюю пачку чая.
Барана из нагана
Если рельеф совсем уж горист, лесист и неудобен, скотопрогонные трассы соприкасаются с дорогами. Мы с шоферами не любим друг друга. Они пугают скот, мы загромождаем дорогу. Карабины нам давать перестали. В горах все просто. Почему не пробить суке радиатор, чтоб не наглел. Потом замучишься определять, кто из бородатых вахлаков стрелял. А хоть бы и не в радиатор.
По возможности обе стороны стараются извлекать из встреч пользу.
Пьем утром чай у дороги. Солнце встало, баран поднялся, Ваня лагерь ломает, увязывает таратайку. Кайфуем через затяжку. Сейчас седлаемся и погнали.
Останавливается почтовая машина, синий фургон. Слезает из кабины матерый тяжелеющий почтовик лет сорока:
— Ребята, барана не продадите?
— Да он уже встал. Заклянёшься ловить.
Русский баран, алтайский, хвостатый, в броске за задние ноги ловится нормально. Монгольский, курдючный, шустрый, на ногу высок, увертлив как рыба.
— Цену скажите, я заплачу.
— Раньше подъезжай. Свежевать еще. Гнать уже пора, поздно.
У нас заначено рублей тридцать от прошлого барана. Не волнуют лишние деньги.
— Ребята, мне сыну на свадьбу.
— Свадьба не похороны, отпразднуете.
Мужик настырен. Из недораскулаченных.
— Ребята, у меня и выпить уже куплено. Могу сразу водкой расплатиться, если хотите.
Это мигом меняет настроение. Мужик предъявляет коробку с пятью поллитрами.
— Но ловить будешь сам, — снисходит Володя Камирский. — Ну — неси свою коробку! Чего встал, почта уже доставлена. Адресату.
Ваня достает кружки и хлеб. Мы потираем руки. День начинается классно. Хорошо, что бутылок пять на семерых. Если больше, можно ждать проблем, были случаи.
— Так как твоего сына зовут? Ну — за него! А не насвистел?
Шофер почтовика, долговязый лохматый юнец, за этим завтраком богов заменяет нам телевизор со смехопанорамой. Он заходит в гурт, тянет руки и рыбкой прыгает на ближайшего барана. Баран прянул, вильнул, и ловец во ржи уже отбил все брюхо об землю.
— Ловкий он у тебя, — одобряет Ваня. — В комики поступать будет?
Почтовик подзывает шофера, расстегивает куртку и достает из кобуры наган.
— На, убей.
Мы внимательно следим. Боевое оружие. Легендарный наган. В руках не держали, живьем не видели, кино. Стараемся не подать виду.
— Ты что? Дурак? Попортишь! Смотри! — срывается Колька Черников.
Лохматый юнец встал к гурту и стреляет в середину. Как бич хлопнул. Гурт рванул на три метра и встал. Юнец помахал руками и погнал баранов с места происшествия. Искал добычу. Это цирковой трюк: выстрелить в середину гурта и никуда не попасть.
— Хорэ! — завопил народ. — Надырявит тут!
Я не выдерживаю:
— Давай я сделаю.
Беру у пацана готовно протянутый шпалер. Обшарпанная рабочая машина. Над щечкой — клеймо: «Тульский оружейный з-д им. Петра Великого. 1916».
Медленно обхожу вплотную по краю гурта. Ближний ряд барана течет вкруговую навстречу, стремясь оказаться у меня за спиной. Выбираю серого гладуха в пяти метрах. Ступаю шаг вбок, оказываясь прямо перед ним. Он останавливается и смотрит на меня. Держит дистанцию.
Я взвел курок, поднял наган, и у меня начался мандраж. Позорный и неудержимый. Ствол так и заходил.
Я поднял левую руку и положил ствол на запястье. К собственному изумлению, попасть и не опозориться оказалось очень важно.
В полсотне метров бригада замерла. Смотрят. Ждут.
Лоб барана оказался с донышко стакана. И покат, как лобовой скос танка. Почти горизонтален. С боков лба на меня смотрели два внимательных глупых глаза.
Я вдохнул, на выдохе задержался, умерил ход мушки посреди лба и стал выбирать спуск.
В миг попадания ничего не произошло. Чуть дунула в стороны шерсть на его лбу. А он стоял и смотрел. Попал? Я не понимал.
Потом вдруг баран резко, на месте, кувыркнулся в воздухе вбок и упал на спину. И не шевелился.
Я стал дышать, отнес почтмейстеру наган, выпил полкружки и закурил. Уже заседлавшийся Каюров подвез барана и стал с Шишковым свежевать.
— Смотри, — он сунул палец в отверстие чуть правей центра лба.
В комментариях, по жизни кратких и смачных, к подначке просачивалась зависть. Всех мужиков тянет пострелять, ну. Пацаны мы.
— Сколько их резано, сколько гнато, — посмеивался Ваня, цедя остатки, — но чтоб из нагана застрелить, да, Миша, еще не слыхал…
— Комсомольский почин!
Вертячка
Сдох баран от вертячки. Это вроде скоротечной собачьей чумки для мелкорогатых. Сложился боком, завертелся вокруг себя. Упал и затрясся.
Заметили вовремя, приняли меры. Барану отрезали голову, сняли шкуру, выпотрошили.
Провели совещание. За перегон на вертячку можно списать голов пять. Больше не позволят, вычтут по весу как за питание. Жрать его стремно. Как бы самим червя в мозги не схватить. Бросить жалко. Добру пропадать.
Легко убедив друг друга, что скотские болезни не заразны, а мясо хорошее, решили продать в деревню. Вы чо, пятьдесят рэ.
Крепковский сказал, что он ближнюю деревню знает, раз в шестой здесь проходит, приторочил тушу в мешке и стал огибать гору.
— Ко-ля-аа!! Мы вон там встанем! У озера встанем! Вон того!
Пока резали, пока решали, Женя Шишков, нервный наш, вспыльчивый, уехал с таратайкой хрен знает куда. Его всегда не туда заносит. Его одного отпускать нельзя. Но он попросился отдохнуть на таратайке денек-другой, хватит Ване прохлаждаться, пускай погонит немного, плешь полицейская.
Стемнело. Скот уложили. Сидим у костра. Долго сидим. Лунища лезет, как медный таз! И жрать охота невыразимо.
Голод влияет на соображение особенным образом. Сытый голодного не разумеет, и это взаимно. Голод разъясняет, что съедобно все, а несъедобное не имеет значения.
Я вспоминаю и понимаю, что печень от всех инфекций и токсинов свободна. Такой это орган самоочищения. И ухожу в темноту искать те внутренности. Приношу печень, режу на тонкие ломтики, натыкаю на прутик. Камрады интересуются и присоединяются. Мы жарим ломтики на огне, получше прожариваем, и хоть мало, но едим.
— Кто первый приедет, точно подвешу, — обещает Володя Камирский. Через полчаса он меняет решение: — Обоим подвешу, сука.
Крепковскому пора бы и вернуться. Женя может найтись послезавтра. Первопроходец, тля.
На голой земле и на голодное брюхо сон несладок. В ночи плещется заполошный вопль:
— Господа бога душу мать! — Все ближе и громче: — Господа бога душу мать!
Это Женя Шишков нервничает, что мы не там, где по его разумению мы обязаны быть. И едет на ясный огонь, квартирьер уродский.
— Вы чо здесь делаете?! — вопит он, въезжая в костер. — Я заколебался вас искать!
— Женя, — урезонивает Камирский. — Мы с тобой друзья, но я тебе сейчас въеду! Давай жратву и вали на хрен куда хочешь!
У нас есть тушенка, сгущенка и сухари. Через двадцать минут пьем чай с сахаром и блаженствуем.
Тогда я ясно понимаю, что все токсины, вся инфекция оседают прежде всего в печени. И в почках. Почки мы съели после печени. Пожарили ломтиками. На огне.
Во многой мудрости много печали. Я боюсь просвещать народ. Холера вам в печень! Смерть Прометея.
— Где Колька, наконец! — нервно дергаюсь я. Надо скорей залить заразу алкоголем. Помогает! Алкогольная щетка, знакомый радиолог рассказывал. От всех укусов в пустыне лечились. Убивает бацилл и нейтрализует яды. Вообще это, конечно, эликсир.
Мужики спят в палатке. Я дежурю у костра. Поменялся с Ваней. Не спится мне. Дикий предлог, конечно. Что это значит — «не спится»?..
У меня начинает чесаться в голове. Тошнить в желудке. Я встаю, верчусь и падаю. Нет — это я заснул и лег на бок.
Курю одну за другой. Спите-спите. Если я подохну, вы тоже день здоровья не отпразднуете.
А! Различается заплетающееся пение! Крепковский едет? Недомерок ползучий.
Он подъезжает и выпадает из седла на спину. К животу, как вратарь, прижал две коробки. Одеколон.
— Миша! — в голос плачет он с земли. — Ш-шапку потер-рял! Н-нож потер-рял! Д-де-денннньги все! потер-рял…
Он тоже боится смерти. Но идет навстречу расплате:
— Б-буди ребят! Выпить привез! Я сказал — я привез! Как обещал, так и привез!
Ребята уже выползли и вникают.
— Пропил деньги, сука! — вскрикивает Шишков и бьет Крепковского в рыло.
— Бей, — соглашается Крепковский, и Женя исполняет. — Бей! — поддерживает свою экзекуцию.
Народ наш отходчив и понятлив. Напился — это первейшее смягчающее обстоятельство. Он ведь правда потерял шапку и нож. Не нарочно. А доехал. И выпить довез.
